Сергей Есенин - Том 3. Поэмы
Есенин был не только знаком с этой пьесой, но, находясь за границей, по доверенности авторов подписал договорные условия с антерпренерами на постановку пьес «Дама в черной перчатке» В. Г. Шершеневича и «Заговор дураков» А. Б. Мариенгофа в Лондоне и Нью-Йорке. К тому времени пьесы были переведены на английский язык (ТМ, 1922, № 50, 25–30 июля, с. 13; см. также IE, 291).
Пьеса Шершеневича посвящена популярной в те годы масонской тематике и мотивам двойников и двойничества. В быту имажинисты также обыгрывали символику и атрибутику масонства (ср. название объединения «Ассоциация вольнодумцев» и «Орден имажинистов», члены которого именовались Верховными мастерами Ордена имажинистов, а угловой диванчик в кафе «Стойло Пегаса» называли «ложей», о чем см. воспоминания Г. А. Бениславской — Материалы, 58).
Перчатка как основная примета героя, вероятно, не удовлетворила Есенина потому, что для его современников она прочитывалась прежде всего в связи с популярной атрибутикой масонства. А Есенин противопоставлял свою точку зрения масонской религии и философии. Ему чужда не только идея заговора и насилия, но и попытка уединения, ухода в себя, желание масонов усовершенствовать или исправить природу человека «по циркулю разума» и подчинить чувства правилам и моральному долгу (недаром черный человек с такой иронией говорит о «дохлой и томной лирике»). Поэт из Рязани не может принять забвение национальных основ жизни, свойственное масонству, в том числе и русскому. В известном тексте поэмы «Черный человек» Есенин уделил особое внимание русской классике и славянской мифологии, прежде всего «Моцарту и Сальери» Пушкина, и противопоставил себя «черному человеку», одетому в костюм масона. Известно, что сюртук Есенин не носил, а предпочитал пушкинскую крылатку. В то же время цилиндр, сюртук, перчатки и трость — приметы масона XIX в. (см. Соколовская Т. О. Толковый перечень масонской коллекции. ‹Б. д.›, 1930–1940. Рукопись. ГЛМ, ф. 265).
Сохранилось свидетельство, что Есенин «будто бы» интересовался розенкрейцерством (Захаров-Мэнский Н. Н. Только несколько слов… — Воспоминания-95, 182). В личной библиотеке Есенина действительно имелись книги Р. Штейнера «Мистерии древности и христианство», М., ‹1912›, Андрея Белого «Рудольф Штейнер и Гёте в мировоззрении современности» (М., 1917) и Н. А. Бердяева «Смысл творчества: Опыт оправдания человека» (М., 1916), излагавших идеи крупнейших ученых-мистиков Я. Бёме, И. Экхардта и др. с подробными цитатами (см. списки ГМЗЕ). Кроме того, в период с 1918 по 1922 гг. поэт имел возможность пользоваться «уникальной коллекцией книг по масонству», принадлежавшей Александру Мелетьевичу (Мелентьевичу) Кожебаткину (1884–1942, см. энциклопедию «Книговедение», М., 1981, с. 280) — издателю, основателю и владельцу издательства «Альциона», одному из совладельцев книжной лавки «Магазин Трудовой Артели Художников Слова» (была открыта осенью 1919 г. по Б. Никитской, д. 15 Есениным и А. Б. Мариенгофом; см. Петрова Н. Поэты за прилавком — журн. «Книжная торговля», М., 1966, № 11, с. 40–41. Подробнее см.: Шубникова-Гусева Н. И. «Черный человек» Есенина, или Диалог с масонством. — «Российский литературоведческий журнал», М., № 11 (1997), с. 78–120).
В пользу того, что первый вариант «Черного человека» был создан за рубежом, говорят также смысловые переклички поэмы с письмом еврейскому поэту Мани-Лейбу (М. Л. Брагинскому), в котором идет речь об инциденте, произошедшем в ночь с 27 на 28 января 1923 г. на квартире адресата в Нью-Йорке: «Все мы, поэты, — братья. Душа у нас одна, но по-разному она бывает больна у каждого из нас». В указанном письме Есенин сравнил себя с А. Мюссе и Э. По («у меня та самая болезнь, которая была у Эдгара По, у Мюссе»), чьи произведения были в поле зрения Есенина, когда он писал «Черного человека» (см. с. 706).
А. Б. Мариенгоф, В. Г. Шершеневич, И. В. Грузинов слышали поэму в исполнении автора осенью 1923 г. по его возвращении из-за рубежа (см., например, Мариенгоф А. Б. Роман без вранья, Л., 1927, с. 142). В декабре 1957 г. в Ленинграде А. Б. Мариенгоф, беседуя с С. П. Кошечкиным, еще раз подтвердил: «Был более ранний вариант „Черного человека“, привезенный Есениным из-за границы» (сб. «В мире Есенина», с. 378). «Читал мне Есенин „Черного человека“ не в первые же недели по приезде из-за границы, а при первой же встрече. Никритина была при этом» (Письма, 508). В комментариях к поэме С. А. Толстой-Есениной и Е. Н. Чеботаревской сказано: «С. С. Виноградская вспоминает, что вскоре после заграничной поездки Есенин читал ей „Чорного человека“ по рукописи» (Комментарий). С. А. Толстая-Есенина говорила также, что Есенин отдал «Черному человеку» «так много сил. Написал несколько вариантов поэмы» (сб. «День поэзии 1975», М., 1975, с. 200).
Автограф раннего варианта поэмы до сих пор остается неизвестным. С. А. Толстая-Есенина отмечала в дневнике, что поэт сказал ей 14 ноября 1925 г. после чтения завершенной поэмы: «Он ‹«черный человек»› вышел не такой, какой был прежде, не такой страшный, потому что ему так хорошо со мной было в эти дни» (журн. «Наше наследие», М., 1995, № 34, с. 68).
Сведения современников, слышавших ранний вариант поэмы в исполнении автора, неконкретны, противоречивы и порой недостоверны (Walter Duranty, в его кн. «I Write As I Please», London, 1935, р, 223–225; Allan Ross Macdougall в его кн. «Isadora. A Revolutionary in Art and Love», New York, 1960, р. 204; Claude McKay в его кн. «A Long Way from Home», New York, 1969, р. 188 (Copy right, 1937); подробнее см. IE, 207–208).
М. Д. Ройзман вспоминал, что поэма «Черный человек», слышанная им, была «длинней, чем ее окончательный вариант. В конце ее лирический герой как бы освобождался от галлюцинаций, приходил в себя» (Восп., 1, 393). В. Ф. Наседкин также отмечал: «То, что вошло в собрание сочинений, — это один из вариантов. Я слышал от него другой вариант, кажется, сильнее изданного» (Восп., 2, 309).
Другого мнения придерживался А. Б. Мариенгоф, который писал, что в окончательный текст Есенин внес поправки «не очень значительные» (в его кн. «Роман без вранья», Л., 1927, с. 142).
Воспоминания современников говорят о том, что замысел поэмы сложился задолго до ее написания. Например, сцена с зеркалом «проигрывалась» поэтом в различных вариантах еще в 1922 г., до поездки за рубеж и в последующие годы, вплоть до последних дней жизни. И. И. Шнейдер, помогавший А. Дункан в организации школы танца в Москве в 1921–1922 гг., вспоминал: «На высоком, от пола до потолка, узком зеркале, стоявшем в комнате Айседоры, виднелся нестертый след нашей с Есениным шутки над Айседорой: пучок расходившихся линий, нанесенных кусочком мыла, давал иллюзию разбитого трюмо. Мыло так и осталось лежать на мраморном подоконнике» (Шнейдер И. Встречи с Есениным: Воспоминания, М., 1965, с. 36). В. Ф. Наседкин вспоминал о работе Есенина над поэмой в последний год его жизни: «Эта жуткая лирическая исповедь требовала от него колоссального напряжения и самонаблюдения. Я дважды заставал его пьяным в цилиндре и с тростью перед большим зеркалом с непередаваемой нечеловеческой усмешкой, разговаривавшим со своим двойником-отражением или молча наблюдавшим за собою и как бы прислушивающимся к самому себе» (Материалы, 233–234).
Н. Н. Асееву Есенин говорил, что напечатать поэму «нигде не может, что редактора от нее отказываются» (Восп., 2, 315). Есенин действительно хотел напечатать «Черного человека» в 1924 г. Подтверждение этому — надпись рукой поэта на обратной стороне обложки макета книги «Москва кабацкая», датированного автором 1924 г.: «Готовится к печати: Есенин — „Любовь хулигана“, „Чорный человек“, „Страна Негодяев“, „Россияне“ (сборник), „Миклашевская (монография)“» (РГАЛИ).
«В ноябре 1925 года, — писала С. А. Толстая-Есенина, — редакция журнала „Новый мир“ обратилась к Есенину с просьбой дать новую большую вещь. Новых вещей не было, и Есенин решил напечатать „Черного человека“. Он работал над поэмой в течение двух вечеров 12 и 13 ноября. Рукопись испещрена многочисленными поправками…» (Восп., 2, 263). 14 ноября поэма была сдана в печать (о соответствующей календарной помете С. А. Толстой-Есениной см. выше, с. 682).
Вопрос датировки поэмы является дискуссионным. Большинство исследователей относят ее создание к 1922–1923 гг. Сопоставляя «Черного человека» с «драмой» «Страна Негодяев», П. Ф. Юшин делал вывод, что поэма была «крайне необходимой ‹…› подготовкой» для создания драмы и постановки темы „негодяев“ в творчестве Есенина и поэтому предшествовала „Стране Негодяев“» (в его кн. «Сергей Есенин: Идейно-творческая эволюция», М., 1969, с. 300). Л. Л. Бельская склонна к тому, что в «Черном человеке» Есенин более бескомпромиссно и решительно порывает с поэтизацией анархизма и индивидуализма, чем в «Стране Негодяев», и высказывает предположение, что поэма «Черный человек» не предшествовала пьесе, а была «завершена позже ее, вероятно, сразу после приезда на родину в 1923 году» (в ее кн. «Песенное слово»: Поэтическое мастерство Сергея Есенина, М., 1990, с. 141). Мнения о том, что поэма «Черный человек» в своем первоначальном виде сложилась уже к моменту возвращения Есенина из-за границы, придерживаются С. П. Кошечкин (сб. «В мире Есенина», с. 376–387) и Е. И. Наумов (в его кн. «Сергей Есенин. Личность. Творчество. Эпоха», Л., 1973, с. 218–221). К имажинистскому периоду творчества Есенина относит «Черного человека» А. М. Марченко (см. в ее кн. «Поэтический мир Есенина», с. 166–189), видя в поэме элемент литературной полемики. А. С. Субботин, основываясь на биографических параллелях (любовь и разрыв с Дункан, «образные отзвуки» батумской зимы: яблони в саду, снегопад и т. д.), датировал поэму 1924–1925 гг. (Субботин А. С. О поэзии и поэтике. Свердловск, 1979, с. 177–190).
