Дмитрий Быков - Новые и новейшие письма счастья (сборник)
А вон Медведев опять же нахмурился и с трудом себя держит в руках: принесли ему справку от Юргенса – надо действовать, иначе крах. Меньше года осталось до выборов, роет землю ногой избирком – а правду выслушав и воду выпарив, что имеем в остатке сухом? Чем мы три этих года отметили, чем эпоха пребудет ярка – кроме разве триумфа в Осетии и небольшого смягченья УК? По какому же праву моральному он себя реформатором звал? Ведь ползем к повороту финальному, за которым позор и развал. Так и хочется рыкнуть начальственно – но для него ли такая стезя? И начать нельзя, и не начать нельзя, и повернуть назад уже нельзя.
Жаль тебя, мировое сообщество, и Медведева с Путиным жаль, да и мне отчего-то все ропщется, сочинившему эту скрижаль. Только скажешь хоть слово о Ливии иль о будущем отчей страны – а глядишь, на тебя уже вылили ведра желчи и тонны слюны. И добро бы травили хоть гения – я же много скромней одарен! Невозможно же высказать мнение, чтоб не влипло с обеих сторон. Что ж, родные мои, не жеманьтеся, демонстрируйте дерзостный нрав. Скажешь: «Кушать детей нежелательно» – и опять перед кем-то не прав, и опять заорут обязательно, по цитатнику мордой возя… И писать нельзя, и не писать нельзя, и поменять судьбу уже нельзя.
Не завидую, в общем, и Господу, что сидит себе в райском саду и любуется с ангельской горсткою на орущую эту орду. Ничего не подскажешь заблудшему, даже снова сойдя на Синай. Всякий ход получается к худшему – хоть сначала проект начинай. Не жалеют ни старца, ни гения, каждый жаден, угрюм, бестолков… Он и начал уже истребление, но его поддержал Михалков. Он заметил среди какофонии, чуть цунами снесло города: мол, по делу досталось Японии. Пусть по делу, но ты-то куда?! Бог бы сделал нас всех удобрением – и давно бы пора, по грехам! – но испортил своим одобрением всю затею разнузданный хам! Измельчал народ, оскотинился, изо всех углов – кривизна…
И спасти нельзя, и не спасти нельзя, и начинать с нуля уже нельзя.
Чемпионатское
Настала беспокойная весна, в Японии взорвался мирный атом, и потому Россия приросла еще одним крутым чемпионатом. До спорта ли Японии теперь? Для них важней горячее питанье, расчистка городов, подсчет потерь… Нам отдали фигурное катанье. И то сказать – в каком еще краю дела сегодня гладки, точно взятки? Мы сдали всю политику свою, с природой все тем более в порядке – впервые за историю свою попали мы в такую категорью. На общем фоне мы почти в раю, и вот чемпионат по пятиборью нам отдали, чтоб всех пятиборцов мы с радостью кормили и поили. Да где ж ему и быть, в конце концов? Он должен был устроиться в Каире, но там полно своей пятиборьбы. Хозяева, банкроты без пяти вы! Кто у руля? Соседи морщат лбы, никто не видит внятной перспективы. У нас же перспектива так ясна, что жалко тратить на нее чернила, и даже турбулентная весна в прогнозах ничего не изменила; назначат нам Того или Сего – не будет ни упреков, ни разборок. Все то же необъятное село, откуда все хотят уехать в город – и все ни с места. В холоде, в грязи – умеют быть расслабленны, как в ванне. На фоне Бенгази и Саркози у нас реально край обетованный.
Сбываются прогнозы, господа! Я как пророк чего-нибудь да стою: мы станем в мире первыми, когда весь прочий мир накроется… Весною так, собственно, и вышло. Глядя вдаль, я вижу, что со временем, пожалуй, – плюсуем Сочи, вспомним Мундиаль – мы станем тут спортивной сверхдержавой. Стабильности единственный редут, альтернатива общей Фукушимы… Нам все олимпиады отдадут, чтоб истощить, – но мы неистощимы.
Мир обнажил свою гнилую суть. Со всех систем слетела позолота. Повсюду происходит что-нибудь, и лишь у нас господствует болото: бороться не с кем, некого вязать, ни бунта, ни борца, ни инженера… У Франции мы Канны можем взять и карнавал – у Рио-де-Жанейро; Байрейт, Ла Скала (оперу люблю), и главных звезд, и лучших бомбардиров… Три четверти достанутся Кремлю, а остальное сможет взять Кадыров.
Планета, всю культуру к нам вези! Мы примем и творца, и проходимца: повсюду денег требуют низы, и лишь у нас умеют обходиться. Все бабки тырит всяческая шваль, нет на нее ни МУРа, ни Каттани, – а так мы хоть посмотрим Мундиаль и плюс еще фигурное катанье. К нам сливки Голливуда будут везть, и спорт, и рок – с поклоном и пардоном… А всякие свобода, совесть, честь и прочее – пребудут за кордоном, поскольку мы видали их в гробу, да и они не уживутся с нами и будут там устраивать борьбу, и выборы, и прочие цунами.
Мы будем пуп земли, скажу не льстя. На нашей почве в этом новом цикле все станет можно – только жить нельзя.
Но к этому у нас давно привыкли.
Бородинское
Что правитель отправился в «Комеди клаб», для колонки отличную тему задав нам, – это признак того, что правитель не слаб и уже не боится казаться забавным. Например, на галерах трудящийся краб ни пешком, ни на новом своем е-мобиле никогда не поехал бы в «Комеди клаб», хоть его бы за это сильней полюбили. Президенту артисты вручили айпод, а прощаясь, спросили с понятным азартом, как он встретит две тыщи двенадцатый год – двухсотлетье геройской вой ны с Бонапартом? Это ж был всероссийский великий аврал, у французов горела земля под ногами… Президент с благодарностью гаджет забрал и ответил, что встретит по полной программе.
Вот теперь и гадай про верховный намек. Любопытство меня пробирает до стона. Он прямее, конечно, ответить не мог, но давайте припомним хотя бы Толстого! Вся Россия тогда поднималась с колен, демонстрируя общества разные грани. И Наташа, и Пьер, и Андрей, и Элен – все встречали событья по полной программе. Приобщиться к побоищу выпало всем – от седых генералов до пылких бутузов, и насколько я помню, имелся тандем: до июля Барклай, а с июля – Кутузов. Был Барклай осторожен и сдержан порой – технократ и законник, в войсках нелюбимый, – а Кутузов был старый народный герой, пригвоздивший французов народной дубиной. Поначалу мы отдали все, почитай, но к началу зимы отыграли обратно. Мне понятно, кто в этом раскладе Барклай. У кого тут дубина, мне тоже понятно.
Есть другой вариант расшифровки простой – политологи любят прислушаться к бреду: иногда, недвусмысленно учит Толстой, отдавая Москву, получаешь победу. Показав свою мощь в бородинских полях и успевши Отечество этим прославить, наш герой на военном совете в Филях принимает решенье столицу оставить. Бонапарт легковерно туда побежал, заявив, что кампанию кончил, пожалуй (для наглядности нужен московский пожар: если будет жара, то пойдут и пожары). Но французу открылась пустая Москва, и Отечества дым оказался несладок; разложение армии, пик воровства (с воровством, если видите, тоже порядок), мародерство, разврат, сколько вспомнить могу (от него не спасал и расстрел перед строем)… А Кутузов, оставив столицу врагу, оказался при этом народным героем. Удивительно рано случилась зима, недостача провизии, снег по колено, отступленье на Родину, Березина, а в конечном итоге Святая Елена. Слава богу, я долго в России живу, понимаю про наши родимые пятна… Мне понятно, кто может оставить Москву. Кто пойдет на Елену, мне тоже понятно.
Есть и третий у нас вариант, наконец, наиболее близкий к текущему году. Молодой император, всеобщий отец, для спасенья страны обратился к народу, и к Смоленску народ пробудился уже, и пошел воевать – не заради регалий… (Если б в царской России имелся ЖЖ, то и в нем Бонапарта бы очень ругали.) Партизаны успешно погнали волну и в лесах не давали французам проходу; пробужденный народ, отстоявши страну, ожидал, что получит за это свободу. Он Европе таланты свои показал, опрокинув наезд Бонапарта коварный. «Дайте волю!» – от имени всех партизан кипятился Давыдов, тогдашний Навальный. Император-отец, мы спасли тебе трон – отмени крепостничество, будет красиво! Через год манифестом откликнулся он и сказал им: ребята, большое спасибо. А чего вы хотите еще? Не пойму! Так сказал император, надежды развеяв, и крестьянство немедля вернулось к ярму, а в войсках воцарился сплошной Аракчеев. Так закончилось все в достославном году, что навеки в истории нашей остался.
И какой бы расклад ни имелся в виду – я поменьше мечтал бы на месте крестьянства.
Никейское
Ну что, коллеги, минул год. Мы, как жена при пьяном муже, все время ждем: прибьет! убьет! А между тем бывает хуже, и в целом – множество причин придаться радостному крику. Вот «Дождь» нас, скажем, замочил, и мы отправились на «Нику». Тревожит, собственно, одно среди довольства и покоя: у нас не то чтоб нет кино, но как-то мало, и такое, что стало стыдно награждать, ругать смешно, смеяться подло… Да и чего бы, в общем, ждать, когда всего осталось по два? Распад, забвение азов… Права Европа, нас отторгнув. Не видит импортных призов несчастный наш кинематограф. Мы на скамейке запасных, и это грустная скамейка. Причина есть, о ней и стих: мы все живем внутри ремейка. Все киноведы морщат лбы: новейших тем для фильма мало! Ремейк «Иронии судьбы», ремейк «Служебного романа»! Меняем золото на медь. Я сам ремейк – мамуль, скажи же! [31]
