Антология - Поэзия Латинской Америки
Гитара под звук ладоней
Перевод А. Гелескула
Здесь, между намии сумраком нашим,возьми себя за руку с верой и болью,концы нашей жизни мы наскоро свяжеми ужин поделим — и смерти дадим ее долю.Иди же со мною,останься со мною во имя мое, дорогая,взяв на руки сердце, шагни в это пламя ночное,и скользнем в тишину, от себя на носках убегая.
Останься со мной и с собою — да, и с собою, —и нас поведет мостовая,шагающих в ногу, навстречу шагов разнобоючеканить шаги расставанья.О темные души, пока, наконец, просветимся!Пока не вернемся!..Пока не вернемся — простимся.
Что мне ружья, послушай, —какое мне дело до ружей,если пуля в концеименною печатью мне станет!Что мне ружья — и что тебе пули,если вкус твоих губ, как дымок револьвера, растает!Да, красивая, этой же ночьютяжесть нашей звезды испытаем руками незрячих,а потом, я прошу тебя, очень,спой немного — и вместе заплачем!И этой же ночью движением слитным, бесследным, —твоя беззаветность с моею тревожностью рядом, —уйдем от себя, неразлучно…Пока не ослепнем!Пока не заплачемнад нашим последним возвратом!
Сюда, в эту ночь,приведи себя — нежно, за руку,мы ужин поделим — и смерти дадим ее долю,И что-нибудь спой —окажи мне такую услугу, —под наигрыш сердца в ладонь ударяя ладонью…Пока до другого свиданья! Пока возвратимся!Пока!.. И еще раз — пока!..И пока не расстались — простимся
Париж, октябрь 1936
Перевод А. Гелескула
Я здесь единственное в мире, что уходит —от этих лавок, от парадных и передних,моих поступков и штанов моих последних,и подворотен, и от номера на входе,я здесь единственное в мире, что уходит.
За Елисейские поля, как сновиденье,по Лунной улице уйдет мое рожденье,освободится моя смерть — и не вернется,и одинокое в толпе, как в запустенье,мое подобие людское обернетсяи отошлет поочередно свои тени.
Я ухожу, а все молчит и остается,оберегая свое алиби: и птахи,и мой ботинок, и шнурки — все без остатка,и даже грязь на каблуке. И даже складкана рукаве моей застегнутой рубахи.
«В день, когда я вернусь…»
Перевод А. Гелескула
В день, когда я вернусь, этот камень безликийкаблуком моим станет над комьями глины,из тугих и смертельных сетей повиликиподнимая трагически древко маслины.
В день, когда я вернусь по пути круговомубеззащитно-доверчивым шагом калеки,в этом плаванье вечном из омута в омутя пойму, как живуче добро в человеке.
В день, когда я вернусь и животным усталымповедут меня судьи, как зверя в зверинец, —вырастая и властвуя каждым суставом,станет первым из пальцев наш честный мизинец.
Самый черный день
Перевод Э. Гольдернесса
Один сказал:— Мой самый черный деньна Марне был, когда меня навылетв грудь пулей ранило.
Другой сказал:— Мой самый черный деньв Иокогаме встретил я; волноювсех смыло с берега землетрясенье;я спасся чудом.
Еще один сказал:— Мой самый черный деньбывает, если днем я засыпаю.
Другой сказал:— Мой самый черный день —то день, когда я был совсем один.
Другой сказал:— Мой самый черный деньбыл день, когда попал в тюрьму я в Перу.
Другой сказал:— Мой самый черный день —то день, когда я понял вдруг отца.
А тот, кто дольше всех молчал, сказал:— Мой самый черный деньеще не минул.
«Итак…»
Перевод А. Гелескула
Итак,мне не выразить жизни иначе как смертью.И в самом конце, на последней ступеньке природы,я усну за плитой в воробьях,рука об руку с собственной тенью.Семя вечной страды, отголосок родильного стона,я стихаю под шаг марширующих в вечность минут.
К чему эти струны, если так искренен ветер?Зачем кандалы, если в мире есть просто железо?
Сесар Вальехо, пространству, которым ты любишьи ветру, которым ты слышишь, и слову, которым творишь,ты знаком лишь по отзвуку голоса.Сесар Вальехо, поэтому гордо и горькоопустись на колени в стенах шестигранного эха.Вернись в красоту, в цветоносные соты земли,уйди в пустоту от орды человекоподобных,склони на прощанье оленьи рога неприязнии сам потоскуй над собой.
Ведь нет ничего тяжелее, чем ненависть в горле покорных,и нет ни единой груди истощенней, чем наша любовь!И уже я не в силах идти, не ступая по струнам!И уже ты в лицо узнаешь меня только по слуху!И уже не червей я несу, а одни благовестья!И уже среди робких плодов оставляю я стойкий!И так долго я правлю тебя, что теперь ты, пожалуй, отточен!Ибо всю ту любовь, что во тьме разрывала мне бронхи,мне тайком собирали прелаты.Ибо если бледны мои зори, виною — работа,и если красны мои ночи, виною — рабочий.Порукой — усталость и ярость, мои именитые сестры.Порукой тому — эти слезы,которые я выпиваю за счастье людей…
Не верится, Сесар Вальехо,чтоб так запоздали родные,когда я шагаю в оковах,когда ты почиешь свободный…
Блистательная и собачья судьба!О Сесар Вальехо, я нежно тебяненавижу!
Поверка праха
Перевод Э. Гольдернесса
Властный голос воззвал:— Пусть он разом покажет ладони! —Невозможно…
— Пусть шаги сосчитают, что сделал он, плача! —Невозможно…
— Пусть он мысли одной не изменит за время,пока ноль остается нолем! —Невозможно…
— Пусть он совершит безрассудство! —Невозможно…
— Пусть меж ним и ему подобнымвстанут толпы таких же, как он! —Невозможно…
— Пусть его с ним самим же сравнят! —Невозможно…
— Пусть по имени назван он будет! —Невозможно…
«Отряды нищих бьются за Мадрид…»
Перевод А. Гелескула
Отряды нищих бьются за Мадрид,идут через Париж, Нью-Йорк и Лондон,клеймя колени каменных святыхготическими пальцами голодных.Бродяги, христарадники, с колен,у римских стен, на мексиканских плитах,кричат Христу, моля за Сантандер,в бою без победивших и разбитых.И, древней муке вверясь до конца,у ног толпы дерутся, насмерть стоя,и отливают слезы из свинцаи, нищие, сражают нищетою.
Полки мольбы, где жалуется гнев,где ярость побирается устало,где замерло в протянутой рукеоружье, незнакомое с металлом,убогий безответный легионони встают со стоном у ограды —и бьют в упор запуганной мольбойиз каждой раны —да! — из каждой раны.
Их тьма, осатанелых и босых:безликие, без имени, без дома,идут потенциальные бойцы —беспалая рука на горле грома.
Крупицы жалких крох,заплаты, словно воинские званья,двойные дула ружей —кровь и кровь…
Поэт приветствует оружие страданья!
«Он часто в воздухе чертил корявым пальцем…»
