Константин Симонов - Собрание сочинений. Том 1

Но об этом, Марья Петровна,

Тоже знать не мешает людям.

Ничего, не машите руками,

И у вас ведь сердце не камень!

Все на том же Востоке Дальнем,

Но уже не в Чите, в Посьете,

Вы встречали деньком печальным

Вашей свадьбы двадцатилетье.

Муж на зимнем выходе в поле,

Сын в Рязани в пехотной школе,

Все в отъездах, в разъездах, заняты!

Даже дочь не дома. И пусть.

Это только у вас на памяти

Дни их праздников наизусть.

Так за все двадцать лет взгрустнулось,

Словно сердце перевернулось.

Походили пустыней комнат -

Неужели так и не вспомнят?

Стали к зеркалу, погляделись -

Вот и первый седой ваш волос...

Спеть попробовали - не пелось

В пустоте этих комнат, голос

Был как в поле несжатый колос...

И такая к себе вдруг жалость,

Словно к брошенной, незаконной!

Разрыдалась бы, не удержалась,

Если б не звонок телефонный!

В трубке голос зимний, хрипатый,

С промежуточной в поле чистом,

Незнакомый голос солдата -

Полкового телефониста:

- Командир дивизии просит

Передать его поздравления

И, что явится к вам, доносит,

Прямо с марша, без промедления.

Если ж в ноль часов он не будет,

Просит сутки продлить до завтра...

Что вы, Марья Петровна? Будет!

Будет с трубкой сидеть в слезах-то!

Вы же знали, что позвонит он,

Хоть вот так, хоть через солдата,

Вы же знали, что лишь на вид он

Невнимательный, грубоватый

И что вовсе не безответно

Столько лет в нем души не чаете.

Или это вам не заметно?

Что лукавите, не отвечаете?

И сейчас вот, меня в гостиной

Одного подымить оставив,

По аллее немецкой длинной,

Слева, под руку, как в уставе,

Он ведет вас, чтоб не устали.

Что-то на ухо вам толкует

И, не видя, что я вас вижу,

Притянув за локоть поближе,

Неожиданно вас целует,

За мгновение перед этим

Глазом вправо стрельнув н влево,

Словно вы с ним - седые дети

И боитесь чьего-то гнева.

Вы смеетесь - отсюда слышу,

А потом о чем-то серьезном...

А потом голоса все тише

Под прозрачным, еще беззвездным,

Под чужим и далеким небом,

Под которым с войны я не был.

Вечер. Мира восьмое лето.

На аллее два силуэта...

Час вечерний - время особое,

Когда, за день сойдясь заранее,

Нас толпою злые и добрые

Обступают воспоминания:

Эшелона дымные полки,

Первый бой, что до слез несладок,

Бомбы - в раненых - на двуколке,

Первой ненависти припадок.

Первый хриплый свисток атаки,

Немец, навзничь вскинувший руки.

В штопор скрученные бензобаки,

Снег, пожарище, труп старухи.

На воде шипенье осколков,

Сталинградская переправа.

Голос, помнящийся мне долго:

- Ты - налево, а я - направо, -

И обнявший меня за шею,

На плече навсегда уснувший

Друг, минуту назад в траншее

Только шагом правей шагнувший.

Под крылом, партизанской ночью,

Фонарями - тире и точки,

И, на случай ошибки, в клочья

Писем порванные листочки.

И опять дороги, стоянки,

Самолетов связных болтанки,

Молотящие с ревом длинным

Марсианских калибров пушки.

И рассвет. И с лесной опушки

Дым и зарево над Берлином.

Ну, а вам про что вспоминается

В этот вечер, Марья Петровна?

- Тот июнь, где все начинается...

Муж назначен приказом в Ровно,

Принимать дивизию срочно

И лететь пока без семьи.

- Жаль, привык здесь, дальневосточник,

Ну да ладно - всюду свои! -

Поцелуй на аэродроме...

А с утра - начало войны.

Кто поймет до конца вас, кроме

Командирской, как вы, жены?

Жить при нем часовым бессонным,

Кочевать с ним по гарнизонам,

По медвежьим углам недобрым,

По ученьям да по маневрам.

Жизнь прожить, как рука с рукою.

А когда война началась,

Что за горькое горе такое -

Без него вы, а он без вас.

Хуже нету этого худа:

Слушать, слушать каждую ночь

Лишь обрывки вестей оттуда,

Где ничем ему не помочь,

Где ваш муж, считая бесчестьем

Без приказа выйти из боя,

Лег с дивизией своей вместе,

Киев загородив собою.

Вам про смерть его написали

Двое тех, что к своим попали,

Как до смерти его не бросали,

Даже как могилу копали.

Так в подробностях всех жестоки

Были эти солгавшие двое,

Что вы там, на Дальнем Востоке,

Еще долго жили вдовою.

А что все ж его увидали,

Сам нисколько не виноват оп.

Виноваты в этом солдаты,

Что присягу не зря давали,

Что тащили на плащ-палатке

Полумертвого командира,

Да тот фельдшер, что клал заплатки

На пробитые в теле дыры,

Да ночами небо безлунное,

Да здоровье его чугунное.

На Урале, на полдороге,

Было первое ваше свидание.

Десять суток в пути, в тревоге,

Ко всему готовясь заранее,

Торопясь, тесемки халата

Оборвав в приемном покое,

Вы бегом вбежали в палату,

Чтоб увидеть, что с ним такое.

На какие-то полсекунды

Показалось почти обидным,

Как ответил на ласку скудно,

Как вам руку пожал обыденно.

Усадил у себя на койке -

Побледневший, одутловатый.

Все шутил про свои осколки,

Что уже разыскали пятый,

А шестого - по донесениям -

Как ни роют - никак не выроют,

И приходится - нет спасения -

Ждать, пока всего разминируют.

Но внезапно будто сломалась

Им придуманная броня.

- Э, да ты поседела малость...

Скоро, мать, обгонишь меня!

Вы сидели рядом, молчали,

Долго руку в руке держали

И глядели ему в глаза -

В глубине их жила слеза;

Не растроганная, а страшная,

Ледяная, расплаты ждавшая

За разгром и гибель вчерашнюю,

За дивизию, мертвой павшую...

(Ту слезу, за четыре года

Не пролив ее ни при ком,

Лишь в Берлине, в конце похода,

Муж ваш с глаз сдерет кулаком!)

Вы сидели рядом и знали:

Он вас любит и рад вас видеть,

Но из госпиталя, как выйдет,

Он домой заедет едва ли.

Он не каменный и не железный, -

Но об этом с ним бесполезно.

Через месяц вы уезжали

Двумя встречными поездами.

Оба поезда опоздали,

Вы с ним ждали в холодном зале.

Ждали, жали друг другу руки,

Зная все и все же не зная,

Что отмерено с ним разлуки

Вам теперь без конца без края,

Что вам три беспощадных года

Будет помниться с двух сторон

Та свердловская непогода,

Заметенный до плеч перрон,

Снег, к летящим окнам прилипший,

Рев гудка на последней фразе,

Тот уральский день, разделивший

Вас двоих, как Европу с Азией.

Десять дней потом напролет

Вы качались на верхней полке.

А в душе - будто битый лед,

Будто смерзшихся слез осколки.

Так хотелось поехать с ним,

С дорогим своим, золотым,

Мыть, стирать бы ему рубашки,

Промывать ему в ранах гной,

Не женою, - не те замашки, -

Санитаркой простою в строй.

Только чтобы с ним всюду рядом,

А убьют - так одним снарядом.

Не хотела просить - откажет, -

Слава богу, характер знала.

Но к отъезду решила: скажет.

И в последнюю ночь сказала.

Сел, еще в бинтах, на кровати,

Стали ласковыми глаза.

Час молчал все, волосы гладя,

А потом отрезал: - Нельзя!

Досиди уж там, где сидела, -

Мне спокойней будет для дела. -

Ну, а дело его - война,

Значит, снова молчи, жена!

Маша, доченька, мать встречала, -

Слезы радости на ресницах!

Не догадывалась, не знала,

Что на сердце у вас творится,

Что готова хоть завтра мать

Всё - и дом и дочь - побросать

И уехать - была бы воля! -

В дальний край, где поет свинец,

Где в неведомом снежном поле

Насмерть бьется с врагом отец.

Собрала таких же солдаток,

Как сама, целый вечер пела,

И, как муж говорит - "порядок",

К утру сердце перекипело,

А какой осадок на дне -