Владимир Высоцкий - Песни. Стихотворения
«Упрямо я стремлюсь ко дну…»
Упрямо я стремлюсь ко дну —Дыханье рвется, давит уши…Зачем иду на глубину —Чем плохо было мне на суше?
Там, на земле, – и стол и дом,Там – я и пел и надрывался;Я плавал всё же – хоть с трудом,Но на поверхности держался.
Линяют страсти под лунойВ обыденной воздушной жиже, —А я вплываю в мир иной:Тем невозвратнее – чем ниже.
Дышу я непривычно – ртом.Среда бурлит – плевать на сре́ду!Я погружаюсь, и притом —Быстрее, в пику Архимеду.
Я потерял ориентир, —Но вспомнил сказки, сны и мифы:Я открываю новый мир,Пройдя коралловые рифы.
Коралловые города…В них многорыбно, но – не шумно:Нема подводная среда,И многоцветна, и разумна.
Где ты, чудовищная мгла,Которой матери стращают?Светло – хотя ни факела́,Ни солнца мглу не освещают!
Всё гениальное и не —Допонятое – всплеск и шалость —Спаслось и скрылось в глубине, —Всё, что гналось и запрещалось.
Дай бог, я всё же дотяну —Не дам им долго залежаться! —И я вгребаюсь в глубину,И – всё труднее погружаться.
Под черепом – могильный звон,Давленье мне хребет ломает,Вода выталкивает вон,И глубина не принимает.
Я снял с остро́гой карабин,Но камень взял – не обессудьте, —Чтобы добраться до глубин,До тех пластов, до самой сути.
Я бросил нож – не нужен он:Там нет врагов, там все мы – люди,Там каждый, кто вооружен, —Нелеп и глуп, как вошь на блюде.
Сравнюсь с тобой, подводный гриб,Забудем и чины и ранги, —Мы снова превратились в рыб,И наши жабры – акваланги.
Нептун – ныряльщик с бородой,Ответь и облегчи мне душу:Зачем простились мы с водой,Предпочитая влаге – сушу?
Меня сомненья, черт возьми,Давно буравами сверлили:Зачем мы сделались людьми?Зачем потом заговорили?
Зачем, живя на четырех,Мы встали, распрямивши спины?Затем – и это видит Бог, —Чтоб взять каменья и дубины!
Мы умудрились много знать,Повсюду мест наделать лобных,И предавать, и распинать,И брать на крюк себе подобных!
И я намеренно тону,Зову: «Спасите наши души!»И если я не дотяну, —Друзья мои, бегите с суши!
Назад – не к горю и беде,Назад и вглубь – но не ко гробу,Назад – к прибежищу, к воде,Назад – в извечную утробу!
Похлопал по плечу трепанг,Признав во мне свою породу, —И я – выплевываю шлангИ в легкие пускаю воду!..
Сомкните стройные ряды,Покрепче закупорьте уши:Ушел один – в том нет беды, —Но я приду по ваши души!
1977«Я дышал синевой…»
Я дышал синевой,Белый пар выдыхал, —Он летел, становясь облаками.Снег скрипел подо мной —Поскрипев, затихал, —А сугробы прилечь завлекали.
И звенела тоска, что в безрадостной песне поется:Как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи, —Усыпив, ямщика заморозило желтое солнце,И никто не сказал: шевелись, подымайся, не спи!
Всё стоит на Руси,До макушек в снегу.Полз, катился, чтоб не провалиться, —Сохрани и спаси,Дай веселья в пургу,Дай не лечь, не уснуть, не забыться!
Тот ямщик-чудодей бросил кнут и – куда ему деться! —Помянул он Христа, ошалев от заснеженных верст…Он, хлеща лошадей, мог бы этим немного согреться, —Ну а он в доброте их жалел и не бил – и замерз.
Отраженье своеУвидал в полынье —И взяла меня оторопь: в пору бОборвать житиё —Я по грудь во вранье,Да и сам-то я кто, – надо в прорубь!
Вьюги стонут, поют, – кто же выстоит, выдержит стужу!В прорубь надо да в омут, – но сам, а не руки сложа.Пар валит изо рта – эк душа моя рвется наружу, —Выйдет вся – схороните, зарежусь – снимите с ножа!
Снег кружит над землей,Над страною моей,Мягко стелет, в запой зазывает.
Ах, ямщик удалой —Пьет и хлещет коней!А непьяный ямщик – замерзает.
<Между 1970 и 1977>«Много во мне маминого…»
Много во мне маминого,Папино – сокрыто, —Я из века каменного,Из палеолита!
Но, по многим отзывам,Я – умный и не злой, —То есть в веке бронзовомСтою одной ногой.
Наше племя ропщет, смеяВслух ругать порядки;В первобытном обществе яВижу недостатки, —
Просто вопиющие —Довлеют и грозят, —Далеко идущие —На тыщу лет назад!
Собралась, умывшись чисто,Во́ поле элита:Думали, как выйти из то —Го палеолита.
Под кустами ирисаВсе попередрали́сь, —Не договорилися,А так и разбрелись…
Завели старейшины – аНам они примеры —По́ две, по́ три женщины, поДве́, по три́ пещеры.
Жены крепко запертыНа цепи да замки —А на Крайнем ЗападеОткрыты бардаки!
Перед соплеменниками,Вовсе не стесняясь,Бродят люди с вениками,Матерно ругаясь.
Дрянь в огонь из бака льют —Надыбали уют, —Ухают и крякают,Хихикают и пьют!
Между поколениямиСсоры возникают,ЖертвоприношениямиЗлоупотребляют:
Ходишь – озираешься,Ловишь каждый взгляд, —Малость зазеваешься —Уже тебя едят!
Люди понимающие —Ездят на горбатых,На горбу катающие —Грезят о зарплатах.
Счастливы горбатые,По тропочкам несясь:Бедные, богатые —У них, а не у нас!
Продали подряд всё сразуПлеменам соседним,Воинов гноят образо —Ваньем этим средним.
От повальной грамоты —Сплошная благодать!Поглядели мамонты —И стали вымирать…
Дети все – с царапинамиИ одеты куцо, —Топорами папинымиДень и ночь секутся.
Скоро эра кончится —Наба́луетесь всласть!В будущее хочется?Да как туда попасть!..
Колдуны пророчили: де,Будет всё попозже, —За камнями очереди,За костями – тоже.
От былой от вольностиДавно простыл и след:Хвать тебя за волосы, —И глядь – тебя и нет!
Притворились добренькими, —Многих прочь услали,И пещеры коврикамиПышными устлали.
Мы стоим, нас трое, нам —Бутылку коньяку…Тишь в благоустроенномКаменном веку.
…Встреться мне, молю я исто,Во поле Айлита —Забери меня ты из то —Го палеолита!
Ведь, по многим отзывам,Я – умный и не злой, —То есть в веке бронзовомСтою одной ногой.
<Между 1970 и 1978>«Я первый смерил жизнь обратным счетом…»
Я первый смерил жизнь обратным счетом —Я буду беспристрастен и правдив:Сначала кожа выстрелила по́томИ задымилась, поры разрядив.
Я затаился, и затих, и замер, —Мне показалось – я вернулся вдругВ бездушье безвоздушных барокамерИ в замкнутые петли центрифуг.
Сейчас я стану недвижи́м и грузен,И погружен в молчанье, а пока —Меха и горны всех газетных кузенРаздуют это дело на века.
Хлестнула память мне кнутом по нервам —В ней каждый образ был неповторим…Вот мой дублер, который мог быть первым,Который смог впервые стать вторым.
Пока что на него не тратят шрифта, —Запас заглавных букв – на одного.Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта,Но дальше я поднялся без него…
Вот тот, который прочертил орбиту,При мне его в лицо не знал никто, —Всё мыслимое было им открытоИ брошено горстями в решето…
И словно из-за дымовой завесыДрузей явились лица, и семьи, —Они все скоро на страницах прессыРасскажут биографии свои.
Их всех, с кем вел я доброе соседство,Свидетелями выведут на суд, —Обычное мое, босое детствоОбуют и в скрижали занесут…
Чудное слово «Пуск!» – подобье вопля —Возникло и нависло надо мной, —Недобро, глухо заворчали соплаИ сплюнули расплавленной слюной.
И вихрем чувств пожар души задуло,И я не смел – или забыл – дышать.Планета напоследок притянула,Прижала, не желая отпускать.
Она вцепилась удесятеренно, —Глаза, казалось, вышли из орбит,И правый глаз впервые удивленноВзглянул на левый, веком не прикрыт.
Мне рот заткнул – не помню, крик ли, кляп ли, —Я рос из кресла, как с корнями пень.Вот сожрала все топливо до каплиИ отвалилась первая ступень.
Там, подо мной, сирены голосили,Не знаю – хороня или храня,А здесь надсадно двигатели взвылиИ из объятий вырвали меня.
Приборы на земле угомонились,Вновь чередом своим пошла весна,Глаза мои на место возвратились,Исчезли перегрузки, – тишина…
Эксперимент вошел в другую фазу, —Пульс начал реже в датчики стучать.Я в ночь влетел – минуя вечер, сразу, —И получил команду отдыхать.
И неуютно сделалось в эфире,Но Левитан ворвался в тесный залИ отчеканил громко: «Первый в мире…» —И про меня хорошее сказал.
Я шлем скафандра положил на локоть,Изрек про самочувствие свое.
Пришла такая приторная легкость,Что даже затошнило от нее.
Шнур микрофона словно в петлю свился.Стучали в ребра легкие, звеня.Я на мгновенье сердцем подавился —Оно застряло в горле у меня.
Я о́тдал рапорт весело – на совесть,Разборчиво и очень делово.Я думал: вот она и невесомость —Я вешу нуль, – так мало, ничего!..
Но я не ведал в этот час полета,Шутя над невесомостью чудной,Что от нее кровавой будет рвотаИ костный кальций вымоет с мочой.
<Между 1970 и 1978>«Проделав брешь в затишье…»
