Дмитрий Мережковский - Полное собрание стихотворений
VI
И не боюсь оружье дать врагу:Не все ли мы у смерти, – у преддверьяВерховного Суда? – я не солгу,В словах моих не будет лицемерья:Что видел я, что знаю, как могу,Без гордости, стыда иль недоверья,Тому, кто хочет слышать, расскажу, —Живым – живое сердце обнажу.
VII
Тревоги страстной, бурной и весеннейЯ не люблю: душа моя полнаИ ясностью, и тишиной осенней...И, вечная, святая тишина:Час от часу светлей и вдохновеннейМне прошлой темной жизни глубина:Там, в сумерках, горит воспоминанье,Как тихое, вечернее сиянье.
VIII
От шума дня, от клеветы людской,От глупых ссор полемики журнальнойЯ уношусь к младенчеству душой —Туда, туда, к заре первоначальной.Уж кроткая Богиня надо мнойПоникла вновь с улыбкою печальной,И я, как в небо, в очи ей смотрю,О чистых днях, о детстве говорю.
IX
От Невского с его толпою чиннойЯ ухожу к Неве, прозрачным льдомОкованной: люблю гранит пустынныйИ Летний сад в безмолвии ночном.Мне памятен печальный и старинный,Там, рядом с мостом, двухэтажный дом:Во дни Петра вельможею построен,Он – неуклюж, и мрачен, и спокоен.
X
Свидетель грустный юных лет моих,Вдали от жизни, суеты и громаСтоличного, по-прежнему он тих.Там сердцу мелочь каждая знакома:Узор обоев в комнатах больших,Подъезд стеклянный, двор и окна дома.Не радостный, но милый мне приют,Где бледные видения встают.
XI
Забытые молитвы, сказки няниС улыбкою твержу я наизусть,Родные лица вижу, как в тумане...Там, в детстве счастья было мало, – пусть!Как сумрак лунный, даль воспоминанийВ поэзию, в пленительную грустьВсе обращает – радость и мученье:В душе моей – великое прощенье.
XII
Чиновником усердным был отец,В делах, в бумагах канцелярских меруЗемных трудов свершил и наконец,Чрез все ступени, трудную карьеруПройдя, упорной воли образец,Был опытен, знал жизнь, людей и веру,Ничем не сокрушимую, питалВ практический суровый идеал.
XIII
Любил семью, – для нас он жил на свете;Был сердцем добр, но деловит и строг.Когда порой к нему являлись дети,Он с ними быть как с равными не мог.Я помню дым сигары в кабинете,Прикосновенье желтых бритых щек,Холодный поцелуй, – вся нежность наша —В словах «bonjour» иль «bonne nuit[33], папаша».
XIV
И скукою томительной царилВ семье казенный дух, порядок вечный.Он все копил, он все для нас копил,Но наших игр и болтовни беспечной,И хохота, и шума не любил,Подозревая в нежности сердечнойЛишь баловства избыток иль причуд,Смотря на жизнь, как на печальный труд.
ХV
Не тратилось на нас копейки лишней.Коль дети мимо кабинета шли,Как можно незаметней и неслышнейСтарались проскользнуть; от всех вдали,Хранимые лишь волею Всевышней,Мы в куче десять человек росли,Покинутые немке и природе,Как овощи в забытом огороде.
XVI
Володя, Саша, Надя... без конца, —И в этом мертвом доме мы друг другаЛюбили мало; чтоб звонком отцаНе потревожить, так же как прислуга,Мы приходили с черного крыльца.А между тем, не ведая досуга,Здоровья не щадя, отец служилИ все копил, он все для нас копил.
XVII
Под бременем запасов гнулись полкиВ березовых шкапах – меха, фарфор,Белье, игрушки, лакомства для елки.Зайдешь, бывало, в пыльный коридор,Во внутренность шкапов глядишь сквозь щелки,И то, чего не видишь, манит взор,И чувствуешь в восторге молчаливом,То миндалем пахнет, то черносливом.
ХVIII
Я с ключницей всегда ходить был радВ таинственный подвал, где кладовая.Здесь тоже длинные шкапы стоят;На мрачных сводах – плесень вековая,Мешков с картофелем и банок ряд...Трещит тихонько свечка, догорая,И мышь из-под огромного куляНа нас глядит, усами шевеля.
XIX
И только раз в году на именинахВся роскошь вдруг являлась на столе.Сидели дамы в пышных кринолинахИ старички – ряд лиц, как в полумглеНа старомодных, выцветших картинах...И в мараскинном трепетном желеСвеча, приятным пламенем краснея,Мерцала – тонких поваров затея.
ХХ
Но важный вид гостей пугал меня...Холодных блюд – остатков имениннойТрапезы нам хватало на три дня.Все приходило вновь в порядок чинный:Сестра сидела, скучный вид храня,С учительницей музыки в гостиной, —Навстречу ранним пасмурным лучамБыл слышен звук однообразных гамм.
XXI
Унылый знак привычек экономных, —Торжественная мебель – вся в чехлах.Но чудилась мне тайна в нишах темных,В двух гипсовых амурах, в зеркалах,В чуланах низких, в комнатах огромных, —Все навевало непонятный страх;И скучную казенную квартируУподоблял я сказочному миру.
XXII
Мне жития угодников святыхРассказывала няня, как с бесамиОни боролись в пустынях глухих.Почтенная старушка в бедном хламеМеж душегреек в сундуках своихХранила четки, ладонку с мощамиИ крестика Афонского янтарь.Я узнавал, как люди жили встарь;
XXIII
Как некое заклятие трикратыМонах над черным камнем произнесИ в воздухе рассыпался проклятый,Подобно стае воронов, утес;Я слушал няню, трепетом объятыйИ любопытством, полный чудных грез,От ужаса я «Отче наш» в кроваткеТвердил всю ночь в мерцании лампадки.
ХХIV
Познал я негу безотчетных грез,Познал я грусть, – чуть вышел из пеленок.Рождало все мучительный вопросВ душе моей; запуганный ребенок,Всегда один, в холодном доме росЯ без любви, угрюмый, как волчонок,Боясь лица и голоса людей,Дичился братьев, бегал от гостей
ХХV
И ждал чудес в тревоге непрестанной:Порой не мог заснуть и весь дрожал,Все кто-то длинный, длинный и туманный,Чернее мрака в комнате стоял...Мне ужас веял в душу несказанный,И громко звал я няню и кричал.И старшие, вокруг моей постели,То на меня сердились, то жалели.
XXVI
И лакомств мне давала мать, отецШутил; его насмешливые речиЯ слушал молча, бледный, как мертвец.И приносили в спальню лампы, свечи:«Вон там, в углу... смотрите!..» – Наконец
Он исчезал; но жду я новой встречи
С Неведомым и знаю, что опятьЕго пред смертью должен увидать.
XXVII
С тех пор доныне в бурях и в покое,Бегу ли я в толпу или под сеньДубрав пустынных, – чую роковоеВсегда, везде, – и в самый светлый день.То древнее, безумное, ночноеПрисутствует в душе моей, как тень,Как ужаса непобедимый трепет,Как вещей Парки неотвязный лепет.
ХХVIII
Но, на прогулку с нянею спеша,В знакомой лавке у Цепного мостаЯ покупал себе на два грошаКоврижки белой, твердой, как береста,И, утреннею свежестью дыша,Опять на мир смотрел легко и просто;И для меня был счастия венецМалиновый прозрачный леденец.
XXIX
В суровом доме, мрачном, как могила,Во мне лишь ты, родимая, спаслаЖивую душу, и святая силаТвоей любви от холода и зла,От гибели ребенка защитила;Ты ангелом-хранителем была,Многострадальной нежностью твоеюМне все дано, что в жизни я имею.
ХХХ
Отец сердился, вредным баловствомСчитал любовь; бывало, ты украдкойМеня спешила осенить крестом,Склонясь в лампадном свете над кроваткой,И засыпал я безмятежным сномПри шепоте твоей молитвы сладкой,Но чувствовал сквозь поцелуй любвиЯ жалобы безмолвные твои.
ХХХI
Однажды денег взяв Бог весть откуда,Она тайком осмелилась купитьИгрушку мне, чудесного верблюда;Отец увидел, стал ее бранить.Внутри была бисквитов сладких груда:И жадности не мог я победить, —За мать страдая, молча, – как убитый, —Я с горькими слезами ел бисквиты.
ХХХII
Когда на службе был отец с утра,Мать в кабинет за стол меня пускала.Я помню дел казенных нумера,Сургуч, портрет старинный генерала,Из хризолита ручку для пера,Из камня цвета млечного опалаКоробочку для марок, нож, бювар,Карандаши и ящик для сигар:
XXXIII
Предметы жадных, робких наслаждений!..Но как-то раз я рукавом свалилЧернильницу с головкою оленьей:Ни жив ни мертв, смотрю, как потопил(Что мне казалось верхом преступлений)Зеленое сукно поток чернил.Вдруг – голоса, шаги отца в передней;Вот, думаю, пришел мой час последний.
XXXIV