Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений
После Тифлиса я зиму прожил в Москве, преподавал в двух женских учебных заведениях и читал эпизодический курс в Народном университете имени A. Л. Шанявского (1916). С этого времени сделалось близким знакомство мое с покойным и навсегда дорогим мне М. О. Гершензоном. Возвратясь в Петербург, я был вторично оставлен при университете профессором И. А. Шляпкиным по кафедре русской словесности. Получив стипендию, я всецело погрузился в подготовку тем для магистрантского экзамена, который и сдал весною и осенью 1917 г. После пробных лекций в факультете я был избран приват-доцентом по русской литературе, но пробыл им только весенний семестр 1918 г. Избранный весною профессором Пермского университета но кафедре новой русской литературы. я состоял им три года (1918-1921), из которых один (1919-1920) пробыл в Томске, вследствие эвакуации туда Пермского университета. Одновременно читал я лекции в Пермском, а потом и в Томском Институте Народного Образования. В Томске, кроме истории русской литературы, читал курс и вел семинарий по французской (История «Плеяды»). В 1921 г. я возвратился в Петербург и был восстановлен приват-доцентом, а затем был внештатным преподавателем Университета (1922– 1923), читал два специальных курса по русской литературе XVIII и XIX в. (Сумароков, Боратынский), потом, с упразднением внештатного преподавательства, был отчислен от Университета. Занимал кафедру русской литературы в Высшем Педагогическом Институте имени Н. А. Некрасова до закрытия Института (1921-1924). Одновременно (1921-1925) состоял научным сотрудником 1 разряда в Российском Институте Истории Искусств. – Переехав в Москву, состоял профессором Института Слова (1924-1925) до его закрытия и читал курс по истории итальянской литературы. Ныне состою профессором Литературных Курсов при Союзе Поэтов и членом Академии Художественных наук (с 1925 г.). Здесь мною были читаны доклады – в 1924-25 г.: Поэтика Валерия Брюсова (на публичном собрании в его память); К биографии и поэтике Боратынского (неизданные материалы); Ninfale Fiesolano Боккаччо (историко-литературное введение и отрывки из перевода). В 1925-26 г.: Архив Ивана Коневского (К истории раннего символизма). – Состою членом Общества Любителей Российской Словесности, Союза Писателей, Союза Поэтов (член правления) и Ассоциации имени А. Блока при Академии Художественных Наук (член президиума).
1926
ЛЕОНИД ГРОССМАН. ЮРИЙ ВЕРХОВСКИЙ
Высокая культура слова, поэзия, как звание и мудрость, стих, как сложная и изощренная система речи с испытанной 1000-летней традицией своих драгоценных ритмов и строф – вот что прежде всего выступает в сознании любителя русской поэзии при имени Юрия Верховского. Это поэт-эрудит, уверенно и тонко поставивший науку стиха на служение глубокому чувству и лирическому восприятию жизни — и в этом показавший свое подлинное лицо художника, близкого к жизни, к людям, к природе, к большим душевным переживаниям, пластично и законченно выраженным.
Превосходный знаток поэтов античности и Возрождения, Юрий Верховский шел к ним через русскую поэзию и жизнь. К своим прозрачным и светлым буколикам, идиллиям, элегиям и надписям он пришел от Державина, от Пушкина, от поэтов пушкинской поры, от чудесных лириков «серебряного века», которых превосходно изучил и полюбил углубленно и творчески. Они помогли ему выработать его сдержанный, медлительный, вдумчивый, но своеобразный, неповторимый и чарующий стих. Он не стремился ни к подражаниям, ни к стилизации; но он только любил русскую поэзию в ее глубинных лирических течениях и на свои заветные темы заговорил ее поэтическим языком, ее ритмом и образами. Он ответил своим голосом на ее великие напевы, новыми стихами, в которых звучали подчас бессмертные мотивы Пушкина, Боратынского, Тютчева, Фета. Мы найдем у него эпиграфы из Жуковского, Дельвига, Вяземского, одного из первых полузабытых русских элегиков – Нелединского-Мелецкого. У него есть целые циклы стихов, мелодически тонко перекликающихся с любимыми певцами, им самим озаглавленные – «Вариации на тему Пушкина», «Напевы Фета». Он иногда называет в своих строфах эти любимые образцы:
Вспомни, когда-то Жуковский для «гексаметрических сказок»Смело, находчиво свой «сказочный стих» изобрел…
Нетрудно уловить школу Тютчева и Фета в таком лирическом раздумье раннего Верховского:
Схватившись в темном тяжком поединке,
Потусклую трепещущую страсть
Принудит песня властная упасть,
Мир замыкая в дышащей тростинке ,
И радостно земную окрылив,Ее помчит над целым мирозданьем ,Объяв свирельным сладостным рыданьем,Родных стихий торжественный разлив.
Здесь по-новому оживает и «мыслящий тростник» Тютчева, и превосходная строфа Фета о творчестве:
Не жизни жаль с томительным дыханьем,Что жизнь и смерть! А жаль того огня,Что просиял над целым мирозданьемИ в ночь идет, и плачет уходя…
Эти великие звучания и думы воспитали Верховского-поэта. Они вырастили его мелодический стих, классически четкий и как бы внутренне озаренный, полный какой-то застенчивой, сосредоточенной и пленительной правдивости – высшей художественной правды, своего неповторимою и верного видения мира. Как и его великие учителя, Верховский любит и по-своему, новыми чертами, запечатлевает любимые родные пейзажи, рисует заветный мир своей России. Сквозь высокую культуру античного стиха проступают знакомые и бесконечно близкие картины лесной и речной природы с ее просторами и закатами, с ее звонами и далями. Вчитываясь в эти простые и взволнованные затаенной влюбленностью строки, мы слышим, как «кричит коростель», чувствуем, как «влажно-душистые липы цветут», <…> слышим, как шумят родные хвойные леса, о которых чудесно говорит поэт:
Вы были издавна, развесистые сосны.И думам, и мечтам, и песням плодоносны.
В этом есть своя скрытая мудрость и своя глубокая любовь. Родина пробуждает песню:
Как льется жаворонка трельНад отогретою деревней!Звучит какой-то былью древнейЗавороженная свирель…
Приведем два таких стихотворения, ибо лучшее изучение поэта это чтение его стихов, это звучащий голос его песни.
Волга спокойно синеет внизу, загибаясь излукой,Узкая, странная здесь именем пышным своим.Тут молодыми дубками и темными соснами берегЗелен – и свежей травой – в разнообразной красе;Там желтоватая белая отмель, нива и рощаИ надо всем – облака в бледной дали голубой.Я же сижу – и книга в руках – и думаю, будтоМожно над Волгой читать, радостно глядя кругом.
Рядом с такой античной элегией здесь звучит и другая – более простая и проникновенная, близкая к русскому романса к песням девушек, поэтическим и звенящим:
Черемухи нежной цветокС невинным и свежим дыханьемТак просто душе говоритО чем-то далеком и милом.В букете я вижу егоУ женщины в черной одежде.Я вижу его в волосахУ девушки светлой и кроткой.
В плену ль суеты городской,В глуши ли березовой рощи –Былого родные цветыЖивит вдохновенная память.Черемухи нежной цветокДля сердца сокровище жизни –И тихая светлая грусть,И тихая светлая радость.
Так слагалась и звучала лирика Верховского, взращенная этой тишиной и просвещенностью среднерусских пейзажей, раскрывшая и в его поэзии эти «родные цветы»…
Но эта лирическая тональность не исключала грозовых мотивов – песен гнева и общего страдания. Годы Отечественной войны раскрыли в певце сельских эпиграмм, идиллий и элегий поэта-патриота, умеющего превратить свой стих в оружие. Привычные античные дистихи наполнялись новым боевым содержанием:
Всходит ли ярки луна на безоблачном небе, я мыслю:В лунную ночь хорошо снайперам нашим стрелять…
В 1943 году в Свердловске вышла книга стихов Юрия Верховского «Будет так». Это призыв к героизму и вера в победу. С огромной любовью вычерчивает поэт профили родных городов в дни великих испытаний. Это прежде всего – Москва, Свердловск с его Набережной Рабочей молодежи, Смоленск с изящным памятником Глинке, затемненный Ленинград… Но всех дороже Москва:
