Константин Батюшков - Полное собрание стихотворений под ред. Фридмана

1817

Окончательная редакция стихотворения. — Ред.   

Мечта (Окончательная редакция). Печ. по «Опытам», стр. 106—118. После первой публикации «Мечты» (см. стр. 262) Батюшков напечатал стихотворение с исправлениями в ВЕ, 1810, № 4, стр. 283—285. Поэт стал переделывать первую редакцию стихотворения, очевидно, в 1809 г., когда он писал Гнедичу, выражая недовольство некоторыми слабыми местами этого произведения: «Пришли мне замечания на «Мечту», хоть на лоскутке, иначе я на тебя буду сердит!» (Соч., т. 3, стр. 68). В 1810 г. Батюшков ввел новый отрывок из «Мечты» (песнь скальда) в статью «Картина Финляндии» (ВЕ, 1810, № 8, стр. 247—257). Статья вошла в 1-ю часть «Опытов» под заглавием «Отрывок из писем русского офицера о Финляндии». 26 июля 1810 г. Батюшков послал «Мечту» Жуковскому для напечатания в «Собрании русских стихотворений» (Соч., т. 3, стр. 99), где она и появилась в совершенно переработанном — по сравнению с первой редакцией — виде (ч. 5, М., 1811, стр. 323—331). Но хотя Батюшков сообщал Жуковскому о «Мечте»: «Я более ее трогать не намерен» (Соч., т. 3, стр. 100), он все-таки в том же 1811 г. продолжал переделывать стихотворение. Признавая, что в «Мечте» «плану вовсе нет», поэт писал Гнедичу 7 ноября 1811 г.: «Она напечатана с поправками, но я ее и еще раз переправил. Увидишь сам каково» (там же, стр. 150). При этом письме стихотворение в исправленном виде было послано Гнедичу, а в письме к нему же от 27 ноября — 5 декабря 1811 г. Батюшков просил: «Пришли мне замечания на «Мечту»: я ожидаю их с нетерпением, ибо имею в них нужду» (там же, стр. 162). Последние исправления в «Мечте» Батюшков сделал в 1817 г., подготовляя издание «Опытов». См. все эти варианты в изд. 1934, стр. 473—486. По собственному признанию Батюшкова, «Мечта» в редакции «Собрания русских стихотворений» понравилась «не всем» (Соч., т. 3, стр. 150), а Пушкин на полях «Опытов», куда вошла окончательная редакция «Мечты», дал целый ряд уничтожающих оценок: «детские стихи», «пошло» и т. п. и заметил: «Писано в молодости поэта. Самое слабое из всех стихотворений Батюшкова» (П, т. 12, стр. 269, 271—272). В то же время Пушкин находил в «Мечте» гармонические и даже прекрасные стихи (П, т. 12, стр. 268 и 271). О части имен и названий, упоминаемых в стихотворении, см. примеч. к его первой редакции, стр. 263.

Воклюз — см. стр. 291.

Иснель — герой оссианической поэмы Парни «Иснель и Аслега», отрывки из которой переводил Батюшков (см. примеч. к стихотворениям «Сон воинов» и «Скальд», стр. 284—285).

Биармия — древняя северная область, находившаяся на берегу Белого моря; в ней развертывается действие многих скандинавских саг.

Елень — олень.

Любовница Фаона — Сафо, см. стр. 291.

Как часто в Тибуре и т. д. Батюшков значительно расширил описание жизни Горация при переработке стихотворения для «Собрания русских стихотворений», стремясь создать контраст с сумрачным колоритом оссианической части «Мечты». 26 июля 1810 г. он писал Жуковскому: «Я к «Мечте» прибавил Горация; кажется, он у места, et il fera bon contraste avec le scalde» ‹«И сделает хороший контраст со скальдом»› (Соч., т. 3, стр. 100). Тибур — город близ Рима, в котором жил Гораций.

Глицерия — возлюбленная Горация, к которой он часто обращался в своих стихах.

<Из греческой антологии>

    В обители ничтожества унылой,О незабвенная! прими потоки слез,И вопль отчаянья над хладною могилой,       И горсть, как ты, минутных роз!       Ах! тщетно всё! Из вечной сениНичем не призовем твоей прискорбной тени;Добычу не отдаст завистливый Аид.Здесь онемение; всё хладно, всё молчит,Надгробный факел мой лишь мраки освещает...Что, что вы сделали, властители небес?Скажите, что́ краса так рано погибает!Но ты, о мать-земля! с сей данью горьких слезПрими почившую, поблеклый цвет весенний,Прими и успокой в гостеприимной сени!

Свидетели любви и горести моей,О розы юные, слезами омоченны!Красуйтеся в венках над хижиной смиренной,    Где милая таится от очей!Помедлите, венки! еще не увядайте!Но если явится, — пролейте на нее       Всё благовоние своеИ локоны ее слезами напитайте.Пусть остановится в раздумьи и вздохнет.       А вы, цветы, благоухайтеИ милой локоны слезами напитайте!

Свершилось: Никагор и пламенный ЭротЗа чашей Вакховой Аглаю победили...О, радость! Здесь они сей пояс разрешили,    Стыдливости девической оплот.Вы видите: кругом рассеяны небрежноОдежды пышные надменной красоты;Покровы легкие из дымки белоснежной,И обувь стройная, и свежие цветы:Здесь всё — развалины роскошного убора,Свидетели любви и счастья Никагора!

Смотрите, виноград кругом меня как вьется!    Как любит мой полуистлевший пень!Я некогда ему давал отрадну тень;Завял... но виноград со мной не расстается.                       Зевеса умоли,Прохожий, если ты для дружества способен,Чтоб друг твой моему был некогда подобенИ пепел твой любил, оставшись на земли.  

Где слава, где краса, источник зол твоих?Где стогны шумные и граждане счастливы?Где зданья пышные и храмы горделивы,Мусия, золото, сияющие в них?Увы! погиб навек, Коринф столповенчанный!И самый пепел твой развеян по полям.Всё пусто: мы одни взываем здесь к богам,И стонет Алкион один в дали туманной!

«Куда, красавица?» — «За делом, не узнаешь!»— «Могу ль надеяться?» — «Чего?» — «Ты понимаешь!»— «Не время!» — «Но взгляни: вот золото, считай!»— «Не боле? Шутишь! Так прощай».  

Сокроем навсегда от зависти людейВосторги пылкие и страсти упоенье,Как сладок поцелуй в безмолвии ночей,Как сладко тайное любови наслажденье!  

В Лаисе нравится улыбка на устах,Ее пленительны для сердца разговоры,Но мне милей ее потупленные взорыИ слезы горести внезапной на очах.Я в сумерки вчера, одушевленный страстью,У ног ее любви все клятвы повторял     И с поцелуем к сладострастьюНа ложе роскоши тихонько увлекал...     Я таял, и Лаиса млела...     Но вдруг уныла, побледнела     И — слезы градом из очей!Смущенный, я прижал ее к груди моей:«Что сделалось, скажи, что сделалось с тобою?»— «Спокойся, ничего, бессмертными клянусь;Я мыслию была встревожена одною:Вы все обманчивы, и я... тебя страшусь».   

Тебе ль оплакивать утрату юных дней?     Ты в красоте не изменилась         И для любви моейОт времени еще прелестнее явилась.Твой друг не дорожит неопытной красой,Незрелой в таинствах любовного искусства.Без жизни взор ее стыдливый и немой,     И робкий поцелуй без чувства.     Но ты, владычица любви,     Ты страсть вдохнешь и в мертвый камень;И в осень дней твоих не погасает пламень,     Текущий с жизнию в крови.  

   Увы! глаза, потухшие в слезах,Ланиты, впалые от долгого страданья,   Родят в тебе не чувство состраданья, —   Жестокую улыбку на устах...   Вот горькие плоды любови страстной,Плоды ужасные мучений без отрад,   Плоды любви, достойные наград,Не участи для сердца столь ужасной...Увы! как молния внезапная небес,   В нас страсти жизнь младую пожирают      И в жертву безотрадных слез,      Коварные, навеки покидают.Но ты, прелестная, которой мне любовьВсего — и юности, и счастия дороже,Склонись, жестокая, и я... воскресну вновь,Как был, или еще бодрее и моложе.  

Улыбка страстная и взор красноречивый,В которых вся душа, как в зеркале, видна,      Сокровища мои... ОнаЖестоким Аргусом со мной разлучена!      Но очи страсти прозорливы:Ревнивец злой, страшись любви очей!Любовь мне таинство быть счастливым открыла,Любовь мне скажет путь к красавице моей,Любовь тебя читать в сердцах не научила.   

Изнемогает жизнь в груди моей остылой;Конец борению; увы! всему конец.Киприда и Эрот, мучители сердец!Услышьте голос мой последний и унылый.Я вяну и еще мучения терплю:         Полмертвый, но сгораю.Я вяну, но еще так пламенно люблю     И без надежды умираю!     Так, жертву обхватив кругом,На алтаре огонь бледнеет, умирает     И, вспыхнув ярче пред концом,         На пепле погасает.   

С отвагой на челе и с пламенем в кровиЯ плыл, но с бурей вдруг предстала смерть ужасна.О юный плаватель, сколь жизнь твоя прекрасна!         Вверяйся челноку! плыви!

Между маем 1817 и началом 1818