Стихи. 1964–1984 - Виктор Борисович Кривулин
как белый плащ евангелиста!
Клубится и летит, и вьется за спиной,
и, разворачиваясь свитком,
о прошлой жизни плачет, об одной,
с ее убогим преизбытком.
Март – апрель 1972
Ангел зимы
Ангел зимы
Анделу заиндевелу
с деревянным стуком крыл,
встать нахохлену на крыше, невеселу
посреди духовного пробела
в ожиданьи, чтобы час его пробил.
Аггелу, что неуклюже
на крыло, как на костыль,
опершись, окаменел от стужи, –
аггелу и свет, и север вчуже,
снежная невыносима пыль.
Ангелу белее снега,
крепче кристаллического льда,
город-призрак явлен, город-небыль,
город-сон клубящегося неба –
образ мира после Страшного суда.
1971
«Сребристых сумерек река, тускнея, гаснет…»
Сребристых сумерек река, тускнея, гаснет,
Негаданного света не сберечь.
Но если ночь нам предстоит и если речь
зайдет о смерти – нет ее прекрасней,
чем в городе, что нас переживет,
где времени застопорился ход
в казенной жизни – в ожиданьи казни.
Был послан Бог. Был создан город синий
во искупление земного бытия.
Сребристых сумерек сквозящая струя –
о, здесь история охрипнет и простынет!
Окно раскрыто не в Европу – там тепло –
в сад ледяной, где скорбь мертва и зло,
и снежный смерч застыл посередине.
Ноябрь 1970
Земной град
Наши пыльные зернышки града –
не зерно почерневших равнин,
Град земной и казенный, и я – гражданин,
среди прочих почти что угадан.
Среди прочих под землю сводим
совершенным путем крысолова…
Темный шорох потока людского
тайным голосом станет моим.
Град земной. Не земной – подземельный!
На нездешних горит высотах
та Италия тайная в белых цветах,
голубая комета в готическом небе Гаммельна.
Я зажмурюсь – во тьме промелькнут
стадо скал и зеленое море –
вечный луг Иокима дель Фьоре,
дни молитв и дельфинов, хрустальные капли минут…
Как текут по щекам они длинно,
словно скорость в окне умерла.
Похоронное поле стекла
как черно и пустынно!
Так черно и пустынно, что я
и лица моего не узнаю –
то ли пятнышко белое около краю,
огонек ли метнулся – прошила игла световая
черный сумрак движенья и небытия.
Апрель 1972
Остров Голодай
Народ ослышался. Прохладный Холидей
стал мерзлым Голодаем – Декабристов.
Вот кладбище Смоленское. Так близко
его кресты сквозь скрещенных ветвей…
Похоже, я смотрю не с берега другого
реки Смоленки, и погост –
еще не сей пустырь, но есть пустынный мост,
откуда смотришь вниз на отраженья звезд
от неба черного, пустого.
Там кладбище Смоленское. Смола
с мольбою перемешанного мрака,
что загустел во времени, однако
еще и нынче плоть его тепла.
Похоже, и в земле дыханье сохраняет
свое животное тепло,
и тот сырой туман, каким заволокло
стекло истории, пустынное стекло, –
он и студит, и согревает.
Октябрь – ноябрь 1971
Пейзаж Дачного
Тяготит ли присутствие чье-то,
или ты переносишь вовне
камень сердца. И камень-болото
под ногами скрипит. Ледяная работа
быть вдвоем, словно сложен вдвойне.
Среди вмерзших кварталов равнины
обезлюдела, стала во льду
тень двукрылая, тень двуединой
камень-птицы, летящей на юг воробьиный,
но летящей не двигаясь, не шевелясь на лету.
Ноябрь 1971
Обводный канал
Крутой зрачок…
Т. Б.
Сумерки. Дождик частит.
Тусклые вспышки на черном.
Тускло зрачок твой блестит,
влагой ли, злобой налит,
духом ли тронут тлетворным
свалок, каналов, обид.
Взглянешь – спешит, отходя
в тень запредельного дома,
с шумом смешаться дождя,
копотью стать невесомой –
пуганый путник, погромов
и революций дитя.
Или опустишь глаза –
вздрогнешь. Вертится в канаве
красного света фреза,
тьму и грызет, и буравит…
Октябрь 1971
В Екатерининском канале
Словно еще не построен – еще только брезжит в уме
умершего архитектора – зыблется в желтом канале
шестиколонный ребенок, дитя щегольства и печали,
каменнолицее чадо, в зеленой зачатое тьме.
И, наклонясь над водой и вплетаясь в орнамент перил,
частью чугунной решетки внизу обретаясь,
вижу, как некогда зодчий стоял, и струясь, и шатаясь,
над повторением зданья, которое сам повторил,
взявши за образец особняк италийского князя,
виденный смутно в покинутом детстве, на дне…
Все – отражения, Боже, и все, искажаясь во мне,
так же относится к жизни, как цепи-гирлянды на вазе
гипсовой – к розам живым, к розам, какие стоят
на подоконнике дома в незримом стакане,
в подозреваемом только стекле среди брызг и мельканья
отблесков стекол, пронзающих зыбкий фасад…
Январь 1972
Канал Грибоедова
И праздник мусора. И мутный праздник бреда.
И воскрешенье камня в желтизне
канала имени страдальца Грибоеда,
канала с небом мусорным на дне.
Не год ли был грибной? не год ли был как дождик,
что верх и низ, вершина и дыра
в тебе теперь тождественны, художник
промозглого гусиного пера?
В торжественной игре окаменелых дымов
с грядой камней струящихся не ты ль
на двойников туманный поединок
глядишь, писатель, обращенный в пыль?
Не я ли здесь дышу той зеленью и пылью,
