Василий Бетаки - «МЕА» – двенадцатая книга стихов (2004–2006 годы)
9 января 2006
ВОЗВРАЩЕНИЕ ОСЕНИ
Никуда не хочу. Взять собаку – и в лес.
Все столицы не стоят парадов и месс.
Не пойду, даже если там кто-то воскрес,
Да к тому же до пасхи,
Столько долгих недель, столько дней и часов!
Лето, запертое на длинный засов,
Не подаст ни один из своих голосов!
И не сменятся краски:
Чёрно белое фото январского дня
Этой скудостью цвета доводит меня!
И закат этот жёлчный, без искры огня –
Ни причин нет, ни следствий...
От кружения улиц глупей и балдей.
Хаос окон, прохожих, витрин и блядей...
Разве в Лувр заглянуть? Но от очередей
Я отвык ещё в детстве...
Никуда не ходить, Ни на ком не скакать,
Лучше пусть по странице проскачет строка
И уздечку под лавкой не надо искать –
(Тоже связано с риском
Потерять ни за что ариаднину нить) –
Лучше Дилана Томаса переводить
И болтать о Багрицком...
Вместо этой, к нам не добежавшей зимы, –
От Урала или из Бретани? – из тьмы
Осень вновь возвратилась, увидев, что мы
Без неё в этот вечер,
Пригрозивший нам стать ожиданьем Годо,
Пропадём в гаммах ветра от верхнего «до»:
Ни к чему ни снежок, ни бутылка бордо...
Нет, от зимности лечит
Если уж не весеннее уханье сов –
Только арлекинада осенних лесов,
Только тень растворённых в листве голосов,
Только поздний кузнечик.
11 января 2006.
ЭТО ВАМ НЕ TEATР…
Весь мир – театр, а люди в нём – актёры…
В. Шекспир
Нет, Шекспир не бывал в Вероне -
Предрассветную альбу он слушал
В белых ивах на узком Эйвоне,
В птичьем свисте сплетённых верхушек...
И пускай перед входом в &;aquo;Глобус»
Ждут толпой кареты и кони –
Он то знал – балаганная глупость:
Лишь на сцене бывал он в Вероне.
А на сцене полно железа![1]
Подсказал, не иначе, призрак,
Чтобы всех актёров зарезать
И прикончить датского принца.
Королевские пьянки жутки,
В чёрных скалах пенится море...
Вот опять балаганные шутки:
Не бывал он и в Эльсиноре!
И на Кипре он не был тоже.
Кто же, спутав орла и решку,
О придушенной дочке дожа
Напридумал ему в насмешку;
Всё наврав от слова до слова,
Не в угоду ль его лицедеям,
Взял – и Ричарда Никакого
Описал отменным злодеем?
Кто ж виной тут? Кто знает! То ли
Сэр Фальстаф[2], лишённый обеда,
То ли две-три роли без соли,
То ли хроники Холлиншеда?[3]
Но ведь есть же терпенью мера!
И не хочет он быть в ответе
За тупой полуслух-полуверу,
Что и вовсе не жил на свете…
Нет, уж тут хватили мы лишку:
Эту Смуглую Леди Сонетов[4]
Не сыграть актёру-мальчишке,
Не придумать её поэту!
Лондон, всё выводит на площадь,
Но его трагедию спрятал
За коптящие пляски плошек
В размалёванный тёмный театр…
Что ж, – опять балаганная глупость?
Тут не сцена вам на балконе!
Ведь недаром у входа в «Глобус»
Ждут толпой кареты и кони!
Этот «Глобус» – как глобус…
Точней – весь мир:
За кулисами вечные споры
О ролях,
Задник с небом протёрт до дыр,
А статисты лезут в актёры…
И среди калибанов
себя чувствуя лишним,
(Иссякает терпенью мера!)
На чужом островке, никогда не бывшем,
Переломит свой жезл Просперо…[5]
КАЛЕЙДОСКОП
Трубка. Горстка мелких стёкол. Зеркала.
А увидеть все узоры – жизнь мала.
Поверти – разбудишь пеструю метель…
Осыпается рождественская ель,
Но, как свежая, игрушками полна
Древа Мира примитивная модель.
Мне сквозь ёлку вдруг привидится весна,
Мне аукнется в лесу собачий лай,
А кому-то не игрушки – ордена…
Что ж, играй, трубач предвечный, ты играй,
Дуй, архангел, в ту дурацкую трубу,
Нагуди-ка разным – разную судьбу!
Сам не зная, как звучать какой судьбе,
Предназначит ли он Штрауса тебе,
Или Верди вдруг завертит пёстрый сон,
Или Вагнеру ты тяжко обречён?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но юргой – из азиатской пестроты –
Чьи-то судьбы, да спалённые мосты,
Но случайность на случайность, – лоб об лоб –
И встряхнёт, и повернёт калейдоскоп,
И со звоном полетят стекляшки дней,
Как шестёрка перепуганных коней…
Что ж, крути, но гнать карету не спеши:
Ну а вдруг мелькнёт портрет моей души?
И хоть век ищи, стекляшками звеня,
Не вернуть тебе вчерашнего меня…
* * *
Под ногой ветки потрескивают как в костре в эту погоду:
Роща кажется жутко сухой! Будто отдали морю всю воду
Эти вечнозелёные дубы, которые приютят
хоть сойку, хоть белку,
И узловатые эти сосны… (помнишь, в «Острове сокровищ» – те, синие
На прибрежном песке, под которыми кокнул кого-то Сильвер?)
Не от их ли колючего нрава хоть какую-то взял я безделку?
Плюхает тихий прилив. У кромки, песчано и мелко.
Песочный дворец, построенный малышом, терпит головомойки…
А при отливе песок опять серебрист, да и волны притихли.
Только скалы – как скалы… Упрямство моё – не от них ли?
А диковатость? От диких камней
какой-нибудь здешней постройки?
Видишь, куски синевы у неба крадут вороватые сойки?
Кузины сорок-воровок, (и не менее склонные к сварам)
Даже ангелы привыкли к их кражам: что взять, мол, птицы!
Ведь всё подберут: огрызок яблока, осколок неба, или крошки пиццы.
Наша тяга к небесному – не из ихней ли краденой синевы струится?
Ну а тяга к воде, когда плечи на берегу охватывает жаром?
Ну конечно: море – прародина, (Кровь солона недаром!)
И хоть в незапамятные времена
изгнали нас из воды, как из Флоренции Данта,
Но память рыб, осьминогов, каждой актинии, любой черепашки,
Даже память планктона и та спрессована у нас в черепушке!
Море! Ведь то, что не терпит наша натура неволи – не от него ли?
Даже облака при всём разнообразии, кажутся банальней ваты,
От того, что какие-то новые, не верёвочные, не живые ванты
У швертботов, вытащенных на пляж,
да и корпус – пластик,
А естественное, деревянное, давно уже странно…
Всё, что настоящее, теперь вызывает у всех сомненье,
Но всё-таки, не от этих ли мачт –
не выдохшийся и поныне дух дальних странствий?
Мы ведь в жизни только одно и делаем:
время обмениваем на пространство!
Чаще – даже не странствия – скромнее – передвиженье.
Повидать, побывать, побыть отзвуком, контуром, тенью…
На горизонте, близкие, острова-близнецы: Пор-Кро и Пор-Кроль.
Хоть вокруг бы проплыть!
Много ль надо – сам себе капитан и король!
Ведь не громоздкий «Арго», не ошибка Тесея – тот черный парус,
Не финикийские, тяжкие корабли, не феаков летучая ярость,
Не бригантины, на которых шастала по морям перекатная голь,
Не триремы Рима, не каравеллы несчастного Магеллана –
Просто швертботик, зато – сами себе короли и капитаны!
Вечер. Дымки шашлыков,… Прибрежные склоны рыжи.
К чёрту длинные вёрсты Вергилия, Овидий мне ближе:
Вечные метаморфозы веселы, а долгие скитанья – да ну их к мате…
Бесконечное приближение волн есть уже осознанье воли,
Извечное беспокойство толпящихся строчек – не от него ли?
Не от него ли стихи, что полощутся, как под ветром платья,
Эти почти гекзаметры, которым рифма, вроде, некстати?
Нет! Эта парная рифма прибоем, если надо, и берег размоет!
Да и кто же достоин гекзаметров более, чем Средиземное море?
Вот, говорят, чуть не двести лет, как по-русски гекзаметры сникли!
А мне всё не верится: даже эти строки мои – не из них ли?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И после того, как спросонья сосновой веткой получишь по роже, –
Сумасшедшая спешка – за неполный день от Тулона и до Парижа.
14 февраля 2006 года.
