Александр Гельман - Последнее будущее

VI

Ой, боюсь признаться,боюсь презрения вашего,но и скрывать не могу:я заржавел.С некоторых пор, смотрите,/поднимает рубашку/я покрываюсь ржавчиной.

Когда будущее заканчивается,прошлое обессмысливается -торчишь, как пень, забытый собой.

Вешаться поздно – уже я подвешенна веревке прожитых лет,просто Господь еще не дунулна табурет под моими ногами.

Даже во сненикогда не видел свои лопатки,вспоминаю папины – выпуклые, волосатые,друга моего – округлые,как два столика в летнем кафе.О, лопаточки одной девочки!Имя ее забыл,а эти крылышки помню, боже мой!Положите меня в гроб вниз лицом,без рубашки,чтобы все видели мои лопатки.

После ночи удушающего жара,отвратительной тесноты в груди,просыпаюсь намазанный остывающим потомв недрах тела, там,откуда произрастают корни моей природы,едва занимается, восходит, как солнышко,блаженное выздоровление.Ощущение легкости, невесомости:дунул бы кто-то снизу,и я бы взлетел,улетел бы к тебе, Господи,с букетом рецептов в зубах.

С жизнью своей в обнимку,как с девчонкой,гуляю по Москве.Господи, как хорошо намчувствовать близость друг другаперед разлукой.

Как все нелепо:стоит очередь к смерти,несут ей цветы, веночки,музыка Моцарта плачет.Живые выходят на сценуобъясниться в любви покойнику,родня ловит каждое слово,словно он утром проснетсяи они ему дружно доложат,как прошла по нему панихида,какие звучали речи.

Книги, которые я читал,сохранят мой взор,луч, который исходил из моих глаз,когда я листал страницы, испещренные буковками.

Книги, которые я читал,когда их будут читать другие,передадут мои восторги, мою нежность,мою благодарность тем, кто их написал.

Книги, которые я читал,зашелестят страницами вслед,когда меня унесут из этого мира,в котором книги я любил больше, чем людей.

Когда до пропасти осталось три прыжка,не хлопочи, не надо ничего -смотри в окно последнее кино.

Из-под-над себявыкарабкалась луна -круглое зеркалодля небритого лицамоей жизни.Из-под-над всеговыкатилось ничего,как и ожидалось.

Там вдали – моя жизнь,далеко, уже почти не видать,расстояние между намис каждым днем раздвигается.

Там вдали – моя жизнь,все время оглядываясь, уходит,ей жалко меня оставлять одногопод леденеющими небесами...

Далеко, высоко, выше высипроживают Никто, Никогда и Нигде,они давно зовут меня в гости,хотят прислать за мной самолет.

Я вчера им отбил телеграмму:«Никакого самолета не надо,я скоро сам взлечу, как ракета,меня везут уже на взлетную площадку».

Когда уже нельзя не помнить,что скоро забудешь себя навсегда,остается одна забота:не дать себе сойти с умаперед тем, как сойдешь в могилу.

И не будут больше хоронить людей на Земле,каждого покойника отвезут на Луну,отчужденную под кладбищеПравителем околоземного пространства.А когда на Луне не останется места,отведут другую планету.И так будет до тех пор,пока могилы не подступят вплотнуюк престолу Всевышнего.И скажет тогда Всевышний:«Хватит, пусть больше не умирают».Его спросят: «Мертвых тоже будем воскрешать,или касается только ныне живущих?»Господь задумается, заплачет,сквозь горючие слезы произнесет с болью:«Только живущих».«Но ведь было обещано всем», – напомнят ему.Ответ не последует. Только слезыеще обильнее, еще горячеепольются из всевидящих глаз.

Крест безбожной гордынине посмею взвалить на себя -кто я такой, чтобы быть уверенным,что после смерти меня ничего не ждет?

Старость смягчает грани,растворяет годы, как сахар,жидкое время, волны растаявших летобволакивают противоположный берег.

Память помалкивает,приготовилась превратиться в камень.

Смерть Ивановна,пожалей Александра Исааковича,выйди замуж пока за другого,дозволь похолостяковать еще немного.Ах, Смерть Ивановна,невестушка моя незабвенная,мы с тобой такую свадьбу закатим,последние деньги потратим,последнюю водку выпьем,пьяные на тот свет выйдем.Только зачем торопиться,я ж не могу на тебе не жениться.

Я открою вам тайну:смерть боится матерных выражений,как рявкну на нее трехэтажным -пулей вылетает из тела,потом месяц не может опомниться,не разберет, где находится.Раза три это повторялось,к моему изумлению.Но я боюсь,когда буду спать, ночью,она может влететь через ухо,присосавшись к любому звукус Тверского бульвара,оттуда круглые сутки доносятся рыки машин,а у меня форточка открыта всю ночь.Сука!

Последнее будущеесогрело корнимоих голых замерзших слов,все трудней удается из будущей смертиотлучиться сюда, где я еще жив,судьба уже стоит позади,как дом, из которого я только что вышел, -жизнь – моя родина,смерть – моя муза.

Я иду никуда,всю мою жизнь бегу туда,запыхавшись.И я, конечно, дойду,уж куда-куда, а никуда попаду,эту цель не достичьневозможно.На могиле моей пусть напишут друзья:«Никто ушел Никуда»

Когда-нибудь,когда меня уже не будет,я приеду к вам в гостиверхом на слове «самовар».Мы будем пить чайс моим любимым вареньемиз белой черешни,я буду рассказывать,как весело неживут на том светеваши знакомые.Вы будете слушать менявнимательно, внимательно,как никогда не слушали прежде.Будет много вопросов,я буду отвечать, отвечать,а под утро, безмерно уставший,скажу: «Мне пора, я буду вас ждать,приезжайте, у нас хорошо»и галопом умчусь обратноверхом на слове «самовар».А вы,с благодарно машущими руками,будете стоять на балконе,пока яи мой семибуквенный коньне растаем в тумане.

У смерти нет закона,она закон сама,она – как палец Бога,направленный в меня.

Я жду прикосновенья,я приготовил грудь,душе почистил крылья,собрал в далекий путь.

Душа взлетит и тут жезабудет, чьей была,она не мне служила,когда со мной жила.

Когда я был только словом в устах матери и отца,когда я снова стану только словом в устах моих близких,о, какие счастливые времена!

Грехи мои уснули,будить не буду,налегке уйду.

Проснуться утром,очнуться,узнать себя – это же я, я,тот самый, что вчера свалилсяполумертвый, пьяный.Опять живой!Могу моргнуть, присвистнуть,пошевелить рукой, ногой,взглянуть на потолок,затылок почесать,беспечно лежать под одеялом,зная, что мигом поднимусь, когда решу подняться,пусть не вскочу, как прежде,но встану, буду стоять на собственных ногах,а не лежать навытяжку по команде смирно,которую Начальник уже не отменит никогдаКакое чудо – быть живым!Даже если думаешь о смерти,даже если помнишь, что она близка,пока ты жив – смерть всего лишь сказка,мы вечны – пока живы!

VII

ЧЕТЫРЕ ГОЛОСА ВЕЧНОЙ ПАМЯТИ

В начале Второго века до нашей эры еврейское государство оказалось под властью одного из самых жестоких, безжалостных правителей в истории человечества – это был царь Антиох Четвертый Эпифан. Он издал указ, согласно которому были запрещены соблюдения субботы, обряд обрезания, изучение Торы. Фактически еврею было запрещено быть евреем.

Кто наказал мои глаза -почему я должен видеть мерзкую улыбку иудея?Их надо бить по зубам,чтобы губы не могли складываться в улыбку,окровавленный рот не улыбается.Я уничтожу их веру внутри их души.Не они должны возвещать миру о Едином Боге, не они!Им никто эту роль не поручал,они сами себя выбрали,нарекли себя народом Всевышнего,главным народом мира сего,возомнили себя сидящими у Его ног, лицом к лицу.Он повернется к ним задницей, их Всевышний.

В самых страшных снах никому не снилось,что я сделаю с этим народом.Я их буду содержать в таком голоде,что они сожрут всех свиней Вселенной,но даже свинину я им буду давать только по субботам.Я убью всех мальчиков, которым они сделают обрезание.Он повернется к ним задницей, их Всевышний.Они забудут слова своей речи,будут лаять друг на друга, как собаки,собственными руками в собственном храмесожгут свои священные свитки.Принесут в свой храм наших богов -будут нести осторожно, бережно,чтобы не споткнуться, не уронить священные образы.Самые смелые из нихбудут вздрагивать от звука моего имени,самые гордые – станут слугами наших слуг,самые набожные будут молиться моему слону, как ангелу,самые красивые их женщиныбудут вытворять с нашими необрезанными предметаминевиданные чудесаОн повернется к ним задницей, их Всевышний.

И тогда их священники запоют псалмы ненависти.Им просто ничего не останется,как возненавидеть Того, кого они любят сильнее себя.Мои уши станут свидетелями вопля отречениясамого верующего народа от самого божественного Бога!

В народной памяти сохранилось предание о матери и семи ее сыновьях, которых лично Антиох принуждал принять новую веру, но все семеро предпочли смерть отступничеству.