Юрий Оболенцев - Океан. Выпуск двенадцатый
Когда Малов поднялся в рубку, там сидел старший помощник. Это был совсем молодой парень с лихо закрученными гусарскими усами и бакенбардами; даже здесь, в океане, он не расставался со сшитой по специальному заказу фуражкой, отличающейся высокой тульей. Дело свое старший помощник, несмотря на свои двадцать три года, знал, и лоск у него был только внешний, идущий, наверное, от тех романов о флоте, которых он вдоволь начитался, от желания нравиться девчонкам. Здесь, на борту, старпом был исполнителен и невозмутим. И эта его невозмутимость бесила Малова.
Несколько раз Малов проверял прокладки, но ошибок в записях по судовому журналу не было. В старпоме была точность отлаженного механизма. Единственное, что смущало старшего помощника, то, что на судне многие звали его Витюня. Старпом этого не терпел и всякий раз поправлял: «Виктор Ильич — пора усвоить». Малову же возражать не решался и только однажды на переходе попросил: «Капитан, в порядке поддержания дисциплины на судне поймите: я давно не младенец!»
Петр Петрович чувствовал, что этот молодой штурман — без пяти минут капитан, стоит чуть оступиться — и он на твоем месте. И оттого, что он знал, как гладок и прост его путь — путь специалиста с дипломом высшей мореходки, Малову всегда хотелось поставить этого мальчишку на место, ткнуть его носом в допущенные промахи. Они несколько раз крупно стыкнулись. Еще на отходе старпом уперся как баран и стал требовать от снабженцев замены тросов: он, видите ли, нашел, выискал где-то порванные пряди, и вынь да положь ему новые. Это грозило сорвать отход судна, и Малов, только что получивший назначение, боялся попасть в неловкое положение. Он не хотел и не мог подводить управление, которому обещал выйти в оговоренный срок.
«Забудьте ваши учебники! — закричал он тогда на старпома. — Здесь рыбацкий флот, а не богадельня, и если вы этого не поняли сразу, списывайтесь, пока не отдали концы! Мне отвечать за отход, а не вам!»
Старпом промолчал, но от снабженцев не отвязался, пока не привезли на судно новую бухту троса. Настырности у него не отнимешь, но понятий о работе еще никаких. На первом же удачном замете разорался на весь эфир — и что пишет эхолот, и где косяк, — показать себя задумал. Тут уж Малов не выдержал: выставил его из рубки, но тот так ничего и не понял. «А что, — говорит, — здесь такого, что и другие суда позвал?» Добренький за чужой спиной! Но при всем этом надо отдать ему должное — умен!
Старпом обстоятельно доложил Малову, каким курсом двигается сейнер, кто идет справа, кто слева, какие были распоряжения с «Крыма», о том, что начальник экспедиции перешел на «Наяду» и когда полагает прибыть на борт «Диомеда». Здесь же, в рубке, вертелся и ворчал стармех Кузьмич, теперь он был, как всегда, прав. Малов не прислушивался к его бормотанию, и тогда Кузьмич стал причитать громче, что-то вроде того, что вот до какой жизни доводят себя некоторые, что не надо было разрешать Сухову переходить на борт «Крыма», что таким вещам не надо потакать в море.
— Успокойтесь, Кузьмич, — сказал ему Малов. — Вы правы, успокойтесь.
Старпом дождался, когда Кузьмич ушел из рубки, и, отведя Малова в сторону от рулевого, сказал тихо:
— Капитан, я проверил плотики. Один из них разнайтован. Я нашел эту карту и несколько ракет — вот здесь, в рундуке, все это.
— Ясно, — сказал Малов. — Прошу об этом пока никому не говорить, после вахты все в пакет и ко мне в каюту.
— Вас понял, — четко ответил старпом.
«Вот и этот гардемарин докопался. Стоило ли говорить с ним, чтобы не болтал? Но он не поймет ведь», — подумал Малов.
В открытые лобовые окна рубки было видно, что туман идет на убыль, он уже не был таким плотным, как несколько часов назад. Справа и чуть впереди по курсу была видна плавная корма спасательного буксира, слева росли очертания траулера. Тифоны методично буравили воздух, всхлипывали и вновь смолкали. Матросы толпились вдоль бортов, и боцман стоял прямо у штевня, плотно прижав к глазам черный бинокль.
— Видимость пять баллов, — сказал старпом. — Если и дальше так пойдет, то это значительно облегчит дело, если…
Он не договорил, пристально посмотрел на своего капитана. Малов промолчал, потом еще раз связался по радио с капитанами, занятыми поисками. Нигде ничего нового, только все выражали надежду, что теперь, когда туман рассеивается, шансы спасти Сухова значительно увеличились.
Капитан плавбазы «Крым» Аверьянович нельзя сказать чтобы был женоненавистником, что жизнь обошла его, что на берегу он был жестоко обманут; нет, он недавно женился, был влюблен, но твердо и раз навсегда уверился, что океан не для женщин, что им здесь не место. Он знал, что начпрод Людмила Сергеевна влюблена в штурмана с «Диомеда», осложнений это не приносило, но чувствовал, что это серьезно, знал, что начпрод его женщина строгая, обстоятельная и что главное для начпрода — идеально честная во всех расчетах, а потому никаких шуток по ее поводу сам не позволял да и других одергивал. Однако в таком варианте, когда один из влюбленных находится на другом судне, по его мнению, хорошего было мало. Во-первых, тот сейнер, где находится влюбленный, постоянно лезет на швартовку; в смысле сдачи рыбы это выгодно, а вот снабжать его часто топливом, продуктами, бельем не столь приятно; во-вторых, даже при сдаче рыбы влюбленный с сейнера всеми правдами и неправдами рвется на базу. Отказать в пересадке невозможно, тем более что официально заявляется, будто направляется товарищ к врачу, и приходится подавать сетку. Забежав на мгновение в амбулаторию и отметившись там, влюбленный, как таран, рвется в кормовую надстройку, где живут женщины. В итоге выгрузка заканчивается, а сейнер, сдавший улов, не отходит без члена своего экипажа, и приходится несколько раз напоминать по судовой трансляции, что время свидания истекло. Но капитан не мог обижаться на своего начпрода, здесь была точность, и в те два подхода к «Диомеду» никого не надо было разыскивать. Отношения начпрода и Сухова не походили на случайную игру в океане, встречу ради встречи.
Людмила Сергеевна не любила излишних разговоров, слыла молчуньей, и даже ее соседка по каюте буфетчица Тоня не знала никаких подробностей, хотя часто ночами пыталась завести разговор о Сухове. Только однажды Людмила Сергеевна рассказала ей о своем знакомстве с Суховым.
Это случилось три года назад. На плавбазе «Крым» кончились запасы овощей и мяса. Тогда по распоряжению начальника экспедиции сейнер «Торопец» прервал лов, приняв на борт Людмилу Сергеевну, и был направлен к транспортному рефрижератору «Гавана», который прибыл в район промысла из порта. Команда на сейнере состояла только из мужчин, болтались они в океане уже четвертый месяц, и многие впервые видели женщину вблизи в этом длительном рейсе.
Людмилу Сергеевну пригласили к капитану, шутили, каждый старался, чтобы она обратила на него внимание. Ей запомнилось это милое ухаживание, шутки, анекдоты, рассказываемые под дружный хохот, теснота в каюте капитана, где все пододвигали ей самодельные балыки, рулеты, но больше всего ей запомнились глаза штурмана «Торопца» Сухова, его молчание, его готовность вступиться за нее в любой момент. Они еще не сказали друг другу ни слова, но между ними уже образовался незримый, не видимый никому мост, соединяющий их мысли, движения, та тяга, которая возникает вдруг с первого взгляда и все растет, укрепляется с каждой минутой и которую уже ничто не может разрушить, хотя поначалу стараешься ей сопротивляться, откинуть ее всем своим прежним опытом, не оставляющим надежды на счастливый исход и не желающим никаких повторений.
На швартовку к плавбазе подошли под утро. Было странно отсюда, с маленького сейнера, наблюдать, как растет впереди огромный борт с надписью на нем «Крым». Людмила Сергеевна и не думала никогда, что база ее такая исполинская, напротив, временами, и особенно в шторм, плавбаза казалась ей беззащитной, такой крошечной посредине разъярившихся валов, а здесь, с сейнера, когда вода плещется рядом, нагнулся с борта — и можно зачерпнуть ладонью, с сейнера, который резко подбрасывало зыбью, она смотрела на растущую громаду, на целый город огней, надвигающихся осторожно и медленно, и плавбаза казалась ей самым уютным и надежным местом в мире, но почему-то ей не очень хотелось покидать гостеприимный шаткий «Торопец». Были уже поданы тросы, на базе цепляли сетку для продуктов, на сейнере матросы подволакивали ящики к борту, Сухов стоял рядом с ней, и тут ее как будто осенило, она и не собиралась ничего предпринимать, но помимо своей воли, надеясь на что-то, сказала, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Как же я справлюсь на сетке? Там же у меня в ящиках банки с соком, их надо поддерживать.
— Я помогу, — сказал Сухов.
И когда подали сетку и они ухватились за стропы, он стоял совсем рядом, и его рука была у нее за спиной и касалась легко, осторожно, и в то же время она чувствовала, как он весь напряжен, как готов поддержать ее, и ей было совсем не страшно, когда палуба оторвалась, пошла куда-то вниз, на базе закричали: «Вирай помалу!», и они закачались вверху. Она даже решилась взглянуть вниз, туда, где между бортами вскипала, пенилась вода, где скрипели, визжали сдавливаемые резиновые кранцы. Это было страшно, и она зажмурилась, чтобы не закружилась голова, а когда открыла глаза, увидела рядом лицо Сухова, его улыбку, он что-то пытался сказать ей, она не расслышала, но кивнула головой, и в это время сетка опустилась на базу. Сухов придержал ее за талию несколько дольше, чем это требовалось для страховки, потому что они уже стояли на твердой просторной палубе, окруженные нетерпеливыми матросами, жаждущими узнать, что удалось достать на транспорте.
