Джордж Байрон - Остров, или Христиан и его товарищи

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Как белый парус над пучиной бурной,Когда в ущербе дали блеск лазурныйМеж мраком волн и мутью черной туч, —Надежды так последний бьется луч.И якорь сорван. Но чрез вихрь мятежныйВсе взору светит парус белоснежный,Хоть каждый вал его уносит прочьИ сирый брег объемлют мгла и ночь.

На Тубонайском взморье, острой грудьюУтес чернеет, обречен безлюдью,Свой рыбакам пернатым; где тюленьВ пещере сонную лелеет лень,Ютясь от бурь, но солнце чуть проблещет,Взыграет он и грозно влагу хлещет.На скрип ладьи случайной птичий крикОткликнется из скал, пуглив и дик;Там грудью голой греет мать птенцов,Пучины вольной хищников-ловцов.Где с моря доступ к тесному ущелью,Пески желтеют в устье плоской мелью.И черепаший выводок, в бронеВлачась тяжелой, тянется к волне;Их зной взрастил, и влага благосклонноКормящее им простирает лоно.Часть остальная — дикий ад трущоб, —Сюда прибитым бурей — брег и гроб.Вздохнет спасенный, что под ним земля,Не рухлые останки корабля…Гостеприимен не был кров убежный,Изысканный для друга девой нежнойВ годину крайнюю. Но ведом ейТайник спасенья, скрытый от очей.

В последний миг она велит гребцамПерешагнуть с ладьи к другим пловцам,Чтоб челн другой их мышцы подкрепилиИ бегство тех дружнее торопили.Ей прекословить хочет Христиан;Но знак надежный девой светлой дан:Она за все порукой; ускользнутьИз волн сумеют оба. — «Добрый путь!»И челн пустился, окрылен подмогой,Как в небе катится своей дорогойЗвезда падучая. Его врагамУж не догнать… К угрюмым берегамГребет чета, — а враг не отступает.Но силе юноши не уступаетРука девичья. На ладьи длинуПриблизились к местам, где в глубинуУходят глыб отвесных основанья.На сто челнов, не боле расстоянья,За ними недруг. Неприступен брег.Куда ж они направят свой побег?И юноша возвел с немым укоромНа деву взор, и вопрошает взором;«На гибель ты, любовь, меня вела?Гробницей нам — пустынная скала!..»

Из рук упали весла. Ньюга встала,На близкую погоню указала,«За мной!» — сказала: «Торквиль, не робей!» —И ринулась, и скрылась в ночь зыбей.Миг промедленья — и ловцам он лов;В его ушах бряцанье кандалов.Ему кричат, и с мощию гребут,По имени преступника зовут.Рожденный водолаз, в пучину волнСтремглав он прянул, темной веры поли;Исчез из глаз — и вновь не появился.На зыбь глухую враг глядел, дивился, —На скалы, скользкие, как гладкий лед:Не вынырнул, не всплыл беглец из вод.Вспухает ровными валами хлябь,И лишь, кругами расплываясь, рябьОт тяжких всплесков двух не замерла.Да пена снежная по ней плыла,Как белое подобье саркофагаНад теми, чьей любви раскрылась влагаМогилою ревнивой и немой.Играла зыбь с покинутой кормой, —И более ничто не выдавало,Что здесь два сердца билось, изнывалоЗа миг единый. И без сих уликВсе было б призрак, сон, что встал и сникМарой[33] морской… Еще глядят окрест —И прочь спешат: уплыть от этих местСмущенных гонит ужас суеверный…Он не нырнул, — как огонек неверныйНа кладбище, он сгинул: так однимПригрезилось. Что светом неземнымОн весь светился, людям не подобный, —Другим примнилось. Бледности загробнойВсе видели печать в его чертах…Но, и плывя назад, во всех кустахПлавучей водоросли ищут телаТого, чья тень, как пена вод, истлела.

Но где ж он был, паломник глубины,С вожатой Нереидой? СпасеныОт бед земли, на дне ли темно-аломОни живут под сводчатым кораллом?В ревучие ли раковины дуютС богами бездн, что по валам кочуют?С Наядами ли Ньюга косы чешет,Что зыбь струит, — и лаской деву тешитНе ветр весны, а реянье волны?Иль в сон без грез они погружены?

Поглощена сомкнувшейся волной, —Как чадо струй, в стихии ей роднойОна неслась. За ней он плыл умело.В зеленой мгле отсвечивало тело,Мерцал амфибии волшебной след,Путеводя того, кто с первых лет,Сын северных морей, был с влагой дружен,Как сверстники его, ловцы жемчужин,Таящихся на сумеречном дне.Ему привольно в смутной глубине…Она скользнула вниз, в глухие жерла,Наверх рванулась, руки распростерла —И вынырнула вдруг из душной бездныВ глубокий сумрак и под свод беззвездный,И шелк кудрей от пены осушала,И смехом свод отзвучный оглашала.Под ними — брег; над ними свой шатерНе небосвод, — пространный грот простер.Дробит портал подводный в полдень яркийЛуч, преломленный стрельчатою аркой,В струях зеленых, где, как огоньки,Игривых рыб мерцают плавники.Лик милого власами отираетДикарка юная. Он озираетВертеп, дивясь. Она в ладони бьет,К норе Тритоновой его ведет,В расселину скалы. Со свода в щелиДень тусклый сходит в тайну подземелий;И, как церквей готическая сень,Сонм серых статуй прячет в полутень, —Все очертанья в их приюте новомПолупрозрачным скрадены покровом.

В листах банана скрытый, факел смольныйПривязан был на грудь дикарки вольной,Повит гнату зеленым, чтоб волнойПодмочен не был светоч смоляной.Кремень, сухие ветки были тожВ листах защитных. Торквиль дал свой нож:Клинок в кремень ударил, искра тлеет,Пещера ярким заревом светлеет.То был чертог великий, где природаВаяла сень готического сводаИ смелых дуг сплетенья возвела.Землетрясений сила поднялаНадстолпия и выперла колонныИз горных недр, когда с земного лонаНе сбыл потоп и трескалась кора.В пожарище всемирного костраСтен первозданных плавились опоры.Тьма — древний зодчий — трапезу, притворы,Резной намет воздвигла. И коль тыНе вовсе чужд внушению мечты, —Твой встретит взор в святилище сих местАлтарь, и трон, и балдахин, и крест.И в кружевных капеллах, перевитыСквозною сенью, виснут сталактиты.

И друга за руку она водила,И пламенником пылким наводилаНа своды день мгновенный, чтоб узналОн склепы тайные пещерных зал.И милому с весельем показала,Что день за днем, заботясь, припасалаВ приют любви. Циновка для ночлега,Гнату — покров, елей сандала — негаТелам продрогшим — оказались там.К обеду — хлебный плод, кокос и ям.Был скатертью банана лист обширный,А блюдом панцырь черепахи жирнойС ее же мясом. И манит медовыйБанан, и тыква с влагой родниковой.Чтоб жил огонь, вот смоль сухих лучин.Все — здесь. Пещера — дом. Он — властелин.И с ним она, как призрак ночи страстной,Чтоб сделать ночь желанной и прекрасной…Случайности судьбы непостояннойПредвидела она, лишь гость незваныйНа взморье выплыл, — милому с тех порГотовя сей хранительный затвор.С зарей, плодами золотыми полн,У черных скал ее качался челн;И ввечеру туда ладья скользилаИ тайные сокровища свозила…И торжества не может превозмочьСих стран любви счастливейшая дочь!

Она признательность и удивленьеПрочла во взоре милом, и в томленьеНетерпеливой страсти обвилаЖеланного, и к персям привлекла,И лепетала старое преданьеЛюбви (любовь стара, как мирозданье;Но кто пришел и кто придет на свет,Приходит обновить ее завет):Как юный вождь — сменилось много лунС тех дней — нырнул близ этих скал в бурун,Гонясь за черепахой, всплыл в пещереИ так обрел подводной тайны двери;Как после, брань ведя, здесь от враговСкрывал он деву ближних берегов,Дочь недруга, спасенную для пленаДружиной князя; как настала сменаКровавых дней, — и вождь, собрав свой кланУ скал заветных, прыгнул в океан —И не вернулся; как дружина мнила,Что (в нем злой дух, как за него молилаАкулу синюю, как мыс вокругОбрыскала, как из пучины вдруг,Когда рука гребцов грести устала,Богиня (так им страх шепнул) восстала —И, светел, за русалкою — женойСам витязь всплыл из мглы заповедной,Как явью призрак стал, и трубный зыкИ племени ликующего крикЧету встречал на берегу родном…«До гроба жили, счастливы, вдвоем…Не тоже ль нам грядущее скрывает?»Взрыв юной страсти повесть прерываетВ пещере дикой… Здесь, певец, молчи!Одно скажи: в могильной сей ночиЛюбовь сильна, как в склепе Абеляра,[34]Где двадцать лет почивший ждал удараКирки заветной, что соединитС ним Элоизин прах; кирка звенит, —Мертвец объятья страсти размыкает…Над брачным ложем рокот не смолкаетГлухих валов, — но сквозь их гул и звонМилей любви прерывный шепот, стон…

Но где собратья их превратной доли,Виновники их сладостной неволи?Спасения товарищи лихиеОт человека молят у стихии.Крутой ли вал от недруга спасет?Вал гонит вал — и недруга несет.Добычей ускользнувшей разъярен,За брошенной добычей рыщет он,Как коршун, упустивший верный лов.Гнев множит мощь. Уже простор валовОтрезан беглецам. Хотя б скалаИх заслонила, бухта принялаВ затвор глубокий! Выбирать нельзя:Плывут, куда простерлась их стезя.Причалили — ступить в последний разНа землю и свой смертный встретить час —В бою ль, на плахе ль… Отпустили диких,Готовых стать за братьев бледноликих:Сам повелел им Христиан бежать,Напрасной сечи жертв не умножать.Что меткий дрот с колчаном каленыхПернатых стрел — противу дул стальных?

Природные ступени голых скалСрывались к полосе, где челн пристал.Хватают ружья. Взор горит угрюмый,К врагу прикован пристальною думойО близком неизбежном, — дикий взор,Каким на палача глядит позорИ безнадежность… Так стоит их трое,Как древле триста, — Фермопил герои, —Столь схожи с теми, столь различны! ЦельРешит в веках, бесславью ли, молве льВосторженной наследием послужитСмерть храбрецов. По этим трем не тужитИх родина. Про их последний час,Сквозь слезы улыбаясь, пересказНе обновят в далекой мгле столетийИх племени признательные дети;Герой не позавидует борцам;Нем будет звук их имени сердцам.Прорезав смертный облак, пламень славыНе озарит пред миром бой кровавый…Они то знали. Знал хотя б единый,Кто их паденья первой был причиной,Кто, — может быть, рожден для лучших дел, —Поставил ставкой общий их удел, —И кость в последний раз игрок кидает, —И жребий беспощадный выпадает…Пусть жизнь и честь проиграны! Все гордСтоит и ждет он, — и, как камень, тверд,На коем стал, ружье нацелив… ТакСтоит пред солнцем грозной тучи мрак.

Причалил ратный люд, свершить готовыйБестрепетно и слепо долг суровый.Так мчится ветр в осенний листопад,Лес оголит — и не глядит назад.И все ж, быть мажет, легче было б имМстить чужакам, — не родичам своим:Пусть дерзкие Британию забыли, —Они Британии сынами были…Кричат: «Сдавайтесь!» Те молчат. СверкнулВ луче металл уставившихся дул.Вновь тот же клик, — молчанье то ж в ответ.И громче третий зов — отзыва нет,Лишь по скалам грозящий отзвук грохнулИ в пропастях таинственных заглохнул.Вдруг треск сухой… Мгновенный вспыхнул блеск.Все дым застлал. В ущельях гул и треск,Умноженный раскатным эхом, грянул.Град пуль от скал, расплюснутый, отпрянул.Был дан тогда единственный ответ,Возможный тем, кому надежды нет:Враг лез на приступ; Христиан вскричалСвоим «пали!» Еще не замолчалОтгул теснин, как два из строя пали.По кручам остальные наступали,Карабкаясь. Безумием враговВзбешен, отряд на крайнее готов,Чтоб кончить дело. Что ступень — то крепость,Дробящая их натиска свирепость.Над бездной виснут. Христиан борцовТвердынями обрывистых зубцовВедет искусно. Ищут обороныНа высотах, где лишь орлам притоны.Их каждый выстрел — смерть: за трупом труп,Катяся в глубь с уступа на уступ,Как раковина, падает на мель.Живых стремит все выше бранный хмель.Еще довольно смелых. ОкружаютОтвсюду трех; повсюду угрожают.Их, что живыми взять нельзя нигде,Смерть, как акулу, держит на уде.Дралися храбро трое. И, кто пал, —О том врагу стон смертный не сказал.Был дважды ранен Христиан. Для жизниУж не нужна пощада; но отчизне«Прости» шепнуть он мог в предсмертный час.Вождю предложена в последний разПощада. Он, как сокол круч, лишенныйПтенцов, с бедром разбитым, погруженныйВ полузабвенье, полз. Заслыша зов,Вдруг ожил — и ближайшим из враговКивнул призывно. Те бегут. ХватаетРужье, — нет пули, — медную срываетС камзола пуговицу, в ствол забил,Прицелился, курок спустил, — убилВрага, и улыбнулся, — и, как змей,Повлекся к срыву, где скала прямей,Глядит в отчаянье. Туда ничкомПодполз он, оглянулся, кулакомСжал руку — и с землей, грозясь, простилсяПроклятием… рванулся, покатилсяСтремниной вниз… и долу, труп безвидный,Пал, — коршуну добычей незавидной:Раздранные останки так малы…Дымился кровью под пятой скалыКудрявый скальп, да сталь вблизи чернела,С которой длань его закоченела, —Под брызгами прибоя ржаветь ей…Где остальное? Жизнь его частейХладела… А душа?.. О, кем изведанДуши заветный путь? Нам заповеданДолг хоронить усопших, не судить.Тебе, судящему, не убедитьТем грозного судьи твоих деяний;И ты — невольник вечных воздаяний, —И разве смертной мысли нищетойУмилосердишь суд сердец святой!

Свершилось. Остров пришлецом оставлен.Из вольницы — кто пал, кто обесславленОковами. Понурою гурьбойСтоят в цепях, укрощены борьбой,На палубе, где доблестно служили.Но униженья те не пережили,Что на скале последний бой вели.В напитанной их кровию пылиИх трупы тлели. Кралась к ним, взмываяНа влажных крыльях, хищница морскаяС голодным криком. А внизу шумелаСтихия равнодушная и пелаСвой гимн бессмертный. Тешились игройСтада дельфинов. Рыб летучих ройИз волн на крыльях кратколетных прядалИ в волны вновь для новых взлетов падал.

Еще восток предвестьем дня горит,А Ньюга, как одна из Нереид,Всплыла — стеречь хранительным дозоромСон милого. И видит: над просторомЛазурным парус, парус вдруг блеснул!И тронул ветр, и парус изогнул…Ей трепет грудь стеснил, чрез миг высоко!Восторг вздымает перси: враг далеко!Сомненья нет: плывет он прочь. РазвивВсе паруса, минует он залив.Как тень мелькнул он! Пену моря с веждОна стирает: как залог надежд,Как радугу небес, следит ветрило,Доколь его от взора не сокрылоМорское лоно… Радость! Радость! — ПустШирокий океан! Из милых устСейчас услышит Торквиль весть свободы!Под верные нырнула Ньюга своды;Что чаяла, что знала, все емуПоведала любовь. Свою тюрьмуПокинули счастливые. Из волнПоднялись оба. Разыскали челн,В скалах укрытый Ньюгой по уходеВрагов, когда он реял на свободе,Гоним теченьем: в пору догналаОна ладью, — ладья любви цела…Нет, никогда не выносил из волнТак много счастья, счастья утлый челн!

И вновь из волн встает их остров милый,Не оскверненный вражескою силой.Нет грозного на взморье корабля —Тюрьмы плавучей. Мирная земляОзарена надеждой. Ревом трубнымЧету встречают и гремучим бубномЧелны родные. Племя и князьяПриветствуют, как нежная семья,Детей спасенных. Женщины за НьюгойТеснятся и целуются с подругой,Пытая: как спаслись? Полна чудесИх повесть. Ликованье до небесПодъемлет клик. Слывет в толпе туземной«Пещерой Ньюги» их чертог подземныйС тех светлых дней. И тысячи огнейСзывают люд из дальних куренейНа пир ночной в честь близких, уцелевшихИ подвигом любовь запечатлевших.Сиянье дней сменит веселый пир, —Какими светел колыбельный мир.

1823