Эдуард Асадов - Судьбы и сердца
ВЕРЮ ГЕНИЮ САМОМУ
Когда говорят о талантах и гениях,Как будто подглядывая в окно,Мне хочется к черту смести все пренияСо всякими сплетнями заодно!
Как просто решают порой и рубят,Строча о мятущемся их житье,Без тени сомнений вершат и судят,И до чего же при этом любятРазбойно копаться в чужом белье.
И я, сквозь бумажную кутерьму,Собственным сердцем их жизни морю.И часто не столько трактатам верю,Как мыслям и гению самому.
Ведь сколько же, сколько на свете былоО Пушкине умных и глупых книг!Беда или радость его вскормила?Любила жена его — не любилаВ миг свадьбы и в тот беспощадный миг?
Что спорить, судили ее на славуНе год, а десятки, десятки лет.Но кто, почему, по какому правуПозволил каменья кидать ей вслед?!
Кидать, если сам он, с его душой,Умом и ревниво кипящей кровью,Дышал к ней всегда лишь одной любовью,Верой и вечною добротой!
И кто ж это смел подымать вопрос,Жила ли душа ее страстью тайной,Когда он ей даже в свой час прощальныйСлова благодарности произнес?!
Когда говорят о таланте иль гении,Как будто подглядывая в окно,Мне хочется к черту смести все пренияСо всякими сплетнями заодно!
И вижу я, словно бы на картине,Две доли, два взгляда живых-живых:Вот они, чтимые всюду ныне —Две статные женщины, две графини,Две Софьи Андревны Толстых.
Адрес один: девятнадцатый век.И никаких хитроумных мозаик.Мужья их Толстые: поэт и прозаик,Большой человек и большой человек.
Стужу иль солнце несет жена?Вот Софья Толстая и Софья Толстая.И чем бы их жизнь ни была славна,Но только мне вечно чужда однаИ так же навечно близка другая.
И пусть хоть к иконе причислят лик,Не верю ни в искренность и ни в счастье,Если бежал величайший старикИз дома во тьму, под совиный крик,В телеге, сквозь пляшущее ненастье.
Твердить о любви и искать с ним ссоры,И, судя по всем его дневникам,Тайно подслушивать разговоры,Обшаривать ящики по ночам…
Не верю в высокий ее удел,Если, навеки глаза смежая,Со всеми прощаясь и всех прощая,Ее он увидеть не захотел!
Другая судьба: богатырь, поэт.Готовый шутить хоть у черта в пасти,Гусар и красавец, что с юных летОтчаянно верил в жар-птицу счастья.
И встретил ее синекрылой ночью,Готовый к упорству любой борьбы.«Средь шумного бала, случайно…»А впрочем, уж не был ли час тот перстом судьбы?
А дальше бураны с лихой бедою,Походы да черный тифозный бред.А женщина, с верной своей душою,Шла рядом, став близкою вдвое, втрое,С любовью, которой предела нет.
Вдвоем до конца, без единой ссоры,Вся жизнь — как звезды золотой накал,До горькой минуты, приход которой,Счастливец, он, спящий, и не узнал…
Да, если твердят о таланте иль гении,Как будто подглядывая в окно,Мне хочется к черту смести все пренияСо всякими сплетнями заодно!
Как жил он? Что думал? И чем дышал?Ответит лишь дело его живоеДа пламя души. Ведь своей душоюХудожник творения создавал!
«Я могу тебя очень ждать…»
Я могу тебя очень ждать,Долго-долго и верно-верно,И ночами могу не спатьГод, и два, и всю жизнь, наверно!
Пусть листочки календаряОблетят, как листва у сада,Только знать бы, что все не зря,Что тебе это вправду надо!
Я могу за тобой идтиПо чащобам и перелазам,По пескам, без дорог почти,По горам, по любому пути,Где и черт не бывал ни разу!
Все пройду, никого не коря,Одолею любые тревоги,Только знать бы, что все не зря,Что потом не предашь в дороге.
Я могу для тебя отдатьВсе, что есть у меня и будет.Я могу за тебя принятьГоречь злейших на свете судеб.
Буду счастьем считать, даряЦелый мир тебе ежечасно.Только знать бы, что все не зря,Что люблю тебя не напрасно!
МОЕМУ СТАРОМУ ДРУГУ БОРИСУ ШПИЦБУРГУ
Над Киевом апрельский, журавлиныйИграет ветер клейкою листвой.Эх, Борька, Борька! Друг ты мой старинный,Ну вот и вновь мы встретились с тобой.
Под сводами завода «Арсенала»,Куда стихи читать я приглашен,Ты спрятался куда-то в гущу зала,Мол, я не я и, дескать, он не он…
Ах ты мой скромник, милый чудачина!Видать, таким ты будешь весь свой век.Хоть в прошлом сквозь бои за УкраинуШагал отнюдь не робкий человек.
Вечерний город в звездах растворился,А мы идем, идем по-над Днепром.Нет, ты совсем, совсем не изменился,Все так же ходишь чуточку плечом,
И так же ногу раненую ставишь,И так же восклицаешь: «Это да!»И так же «р» отчаянно картавишь,И так же прямодушен, как всегда.
Как два солдата летом и зимою,Беря за перевалом перевал,Уж двадцать с гаком дружим мы с тобою,А кстати, «гак» не так уже и мал.
Но что, скажи, для нас с тобою годы?Каких еще нам проб, каких преград?Ведь если дружба рождена в невзгодах,Она сильней всех прочих во сто крат!
Ты помнишь госпитальную палату,В которой всех нас было двадцать пять,Где из троих и одного солдата,Пожалуй, сложно было бы собрать…
Я трудным был. Порою брежу ночью,Потом очнусь, а рядом ты сидишь.И губы мне запекшиеся мочишь,И что-нибудь смешное говоришь.
Моя сиделка с добрыми руками!Нет, ничего я, Боря, не забыл:Ни как читал ты книги мне часами,Ни как, бывало, с ложечки кормил.
А в дни, когда со смертью в трудном спореХирург меня кромсал и зашивал,Ты верно ждал за дверью в коридоре,Сидел и ждал. И я об этом знал.
И все же, как нам ни бывало горько,Мы часто были с шуткою на «ты»И хохотали так, ты помнишь, Борька,Что чуть порой не лопались бинты?!
А помнишь, вышло раз наоборот:Был в лежку ты, а я кормить пытался,И как сквозь боль ты вдруг расхохотался,Когда я пролил в нос тебе компот.
Эх, Борька, Борька! Сколько звонких лет,С тех пор уплыло вешним ледоходом?А дружбе нашей, видно, сносу нет,Она лишь все надежней с каждым годом.
И хоть не часто видимся порою,Ведь тыща верст и сотни разных дел…Но в трудный час любой из нас с тобоюЗа друга бы и в пекло не сробел!
Мы хорошо, мы горячо живемИ ничего не делаем халтурно:Ни ты, я знаю, в цехе заводском,Ни я, поверь, в цеху литературном!
Уже рассвет над Киевом встает,Ну вот и вновь нам надо расставаться.Тебе, наверно, скоро на завод,А мне в Москву… В дорогу собираться…
Не смей, злодей, покашливатьтак горько! Не то и я…Я тоже ведь живой…Дай поцелую… добрый, славный мой…Мой лучший друг! Мой самый светлый, Борька!
ВОСПОМИНАНИЯ
Годы бегут по траве и по снегу,Словно по вечному расписанию.И только одно не подвластно их бегу:Наши воспоминания.
И в детство, и в юность, и в зной, и в замять,По первому знаку, из мрака темени,Ко всем нашим датам домчит нас память,Быстрей, чем любая машина времени.
Что хочешь — пожалуйста, воскрешай!И сразу же дни, что давно незримы,Как станции, словно промчатся мимо,Ну где только вздумаешь — вылезай!
И есть ли на свете иное средствоВернуть вдруг веснушчатый твой рассвет,Чтоб взять и шагнуть тебе снова в детство,В каких-нибудь шесть или восемь лет?!
И друг, кого, может, и нет на свете,Восторженным смехом звеня своим,Кивком на речушку: а ну бежим!И мчитесь вы к счастью. Вы снова дети!
А вот полуночный упругий свет,Что жжет тебя, радуясь и ликуя,Молодость… Первые поцелуи…Бери же, как россыпь их золотую,Щедрее, чем память, богатства нет!
А жизнь-это песни и дни печали.И так уж устроены, видно, мы,Что радости нами освещены,Чтоб мы их случайно не пролетали.
А грустные даты и неприятностиМы мраком закрыли, как маскировкой.Чтоб меньше было бы вероятностейНенужную сделать вдруг остановку.
Но станции счастья (к чему скрывать)Значительно реже плохих и серых,Вот почему мы их свыше мерыСтараемся празднично озарять.
Шагая и в зное, и в снежной мгле,Встречали мы всякие испытания,И, если б не наши воспоминания,Как бедно бы жили мы на земле!
Но ты вдруг спросила: — А как же я? —И в голосе нотки холодной меди:— Какие же мне ты отвел края?И где я: на станции или разъезде?
Не надо, не хмурь огорченно бровьИ не смотри потемневшим взглядом.Ведь ты же не станция. Ты — Любовь.А значит, все время со мною рядом!
ЛИСТОПАД
