Вадим Шершеневич - Стихи
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.
ПРОЦЕНТ ЗА БОЛЬ
От русских песен унаследовавши грусть иПечаль, которой родина больна,Поэты звонкую монету страстиИстратить в жизни не вольны.
И с богадельной скупостью старушекМы впроголодь содержим нашу жизнь,Высчитывая, как последний грошик,Потраченную радость иль болезнь.
Мы с завистью любуемся все мотом,Дни проживающим спеша,И стискиваем нищенским бюджетомМы трату ежедневную души.
И всё, от слез до букв любовных писем,С приходом сверивши своим,Все остальное деловито вносимМы на текущий счет поэм.
И так, от юности до смерти вплоть плешивой,На унции мы мерим нашу быль,А нам стихи оплачивают славою грошовой,Как банк, процент за вложенную боль.
Все для того, чтобы наследник наш случайный,Читатель, вскликнул, взявши в руки песнь:— Каким богатством обладал покойный —И голодом каким свою замучил жизнь!
1923
Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.
БЕЛЫЙ ОТ ЛУНЫ, ВЕРОЯТНО
Жизнь мою я сживаю со света,Чтоб, как пса, мою скуку прогнать.Надоело быть только поэтом,Я хочу и бездельником стать.
Видно, мало трепал по задворкам,Как шарманку, стиховники мук.Научился я слишком быть зорким,А хочу, чтоб я был близорук.
Нынче стал, как будто из гипса,Так спокоен и так одинок.Кто о счастье хоть раз да ушибся,Не забудет тот кровоподтек.
Да, свинчу я железом суставы,Стану крепок, отчаян, здоров,Чтобы вырваться мог за заставуМной самим же построенных слов!
Пусть в ушах натирают мозолиПесни звонких безвестных пичуг.Если встречу проезжего в поле,Пусть в глазах отразится испуг.
Буду сам петь про радостный жребийВ унисон с моим эхом от гор,Пусть и солнце привстанет на небе,Чтоб с восторгом послушать мой ор.
Набекрень с глупым сердцем, при этомС револьвером, приросшим к руке,Я мой перстень с твоим портретомЗа бутылку продам в кабаке.
И в стакан свой уткнувши морду —От луны, вероятно, бел!—Закричу оглушительно гордо,Что любил я сильней, чем умел.
1925
Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.
ЖИВУЩИХ БЕЗ ОГЛЯДКИ
Одни волнуются и празднуют победуИ совершают праздник дележа;Другие, страхом оплативши беды,Газеты скалят из-за рубежа.
Мне жаль и тех, кто после долгой жаждыПьет залпом все величие страны.Настанет день, и победитель каждыйВ стремнину рухнется со страшной крутизны.
Мне жаль и тех, кто в злобном отдаленьи,Пропитанные желчью долгих лет,Мечтают жалкие отрепья пораженьяСменить на ризы пышные побед.
Видали ль вы, как путник, пылью серый,Бредя ущельем, узрит с двух сторонЗрачок предчувствующей кровь пантерыИ мертвечиной пахнущий гиены стон.
Они рычат и прыгают по скалам,Хотят друг друга от ущелья отогнать,Чтоб в одиночестве белеющим оскаломСвою добычу в клочья истерзать.
И путешественник, в спасение не веря,Внимает с ужасом и жмется под гранит.Он знает, для чего грызутся звери,И все равно ему, который победит.
Мне жальче путников, живущих без оглядки,Не победителей, не изгнанных из стран:Они не выпили и мед победы сладкий,И горький уксус не целил им ран.
1925
Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.
ПРИ КАЖДОЙ ОБИДЕ
Я не так уж молод, чтоб не видеть,Как подглядывает смерть через плечо,И при каждой новой я обидеДумаю, что мало будет их еще!
Вытирает старость, как резинкой,Волосы на всё ползущем кверху лбе,И теперь уж слушать не в новинку,Как поет мне ветр ночной в трубе.
Жизнь, мой самый лучший друг, с тобоюОчень скучно коротали мы денек.Может быть, я сам не много стоил,А быть может, жизнь, ты — тоже пустячок.
Так! Но я печалиться не стану,Жизнь проста, а смерть еще куда простей.В сутки мир свою залечит рану,Нанесенную кончиною моей.
Оттого живу не помышляя,А жую и жаркий воздух и мороз,Что была легка тропа земнаяИ тайком ничто из мира не унес.
Жил я просто; чем другие, проще,Хоть была так черноземна голова.Так я рос, как в каждой нашей рощеСхоже с другом вырастают дерева.
Лишь тянулся я до звезд хваленых,Лишь глазам своим велел весной цвести,Да в ветвях моих стихов зеленыхПозволял пичугам малым дух перевести.
Оттого при каждой я обидеОгорчаюсь вплоть до брани кабака,Что не так уж молод, чтоб не видеть,Как подходит смерть ко мне исподтишка.
1 января 1926
Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.
СЛОВА О ВЕРНОСТИ
Мне тридцать с лишком лет, и дорогМне каждый сорванный привет.Ведь всем смешно, когда под сорокИдут встречать весной рассвет.
Или когда снимают шляпу,Как пред иконой, пред цветком,Иль кошке промывают лапуС вдруг воспаленным коготком.
Чем ближе старость, тем сильнееМы копим в сердце мусор дней,Тем легче мы, кряхтя, пьянеемОт одного глотка ночей.
И думы, как жулье, крадутсяПо переулкам мозга в ночь.Коль хочешь встать, так не проснуться,А хочешь спать, заснуть невмочь.
Я вижу предзнаменования,Я понимаю пульса стук,Бессонниц северных сияньеИ горьковатый вкус во рту.
Глазами стыну на портретеТвоем все чаще, чаще, мать,Как бы боясь, что, в небе встретясь,Смогу тебя я не узнать!
Мне тридцать с лишком лет. Так, значит,Еще могу немного жить,Пока жена меня оплачетПред тем, как навсегда забыть!
В сердцах у жен изменчив климат,Цвести желает красота.Еще слезою глаз их вымыт,Уж ищут новых уст уста.
Я каждый раз легко, с улыбкой,Твою любовь услышать рад,Но непоправленной ошибкойСлова о верности звучат.
Судьбе к чему противоречить?Ведь оба мы должны узнать,Что вечность — миг недолгой встречи,Не возвращающейся вспять!
Так будем жить пока спокойней,Пока так беспокойна страсть!Ведь не такой я вор-разбойник,Чтоб смертью радость всю украсть.
Жена, внимай броженью музыкИ визгу радостей земных!Простор полей, о как он узокПеред простором глаз твоих!
Свои роняй, как зерна, взорыИ явью числи свежий бред!Мне тридцать с лишком лет, и дорогМне каждый сорванный привет.
3 января 1926
Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.
ГОЛОВОКРУЖЕНИЕ ДУШ
Под серокудрую пудру сумерек — канавы дневных морщин!Месяц! Скачи по тучам проворнее конного горца!Вечер прошлого октября, ты навсегда окрещёнВ благодарной купели богадельного сердца.
Не истоптать надоедной прыти событий,Не застрелить за дичью созвучий охотящемуся перуДни!— Никакой никогда резинкой не сотрётеТоржественной ошибки октября.
В тот вечер красная вожжа закатовЗаехала под хвост подмосковных сёл.В тот вечер я, Гулливер в стране лилипутов,В первый раз в страну великанши попал.
Всё подёрнулось сном в невзрачном домеИ не знало, как был хорошНеизреченный вечер во имяГоловокружения душ!
В этот вечер, как занавес, взвились ресницы,Красной рампою губы зажглись.Даже майской зелени невозможно сравнятьсяС этой зеленью свежих глаз.
Как гибли на арене христиане,Хватаясь губами за тщетное имя Христа,—Так с вечера того и понынеЯ гибну об имени твоём в суете.
Мир стал как-то проще, но ужеСо страшной радостью моей.Прости, что имя я твоё тревожуМоей нечестивой рукой.
Моё ремесло — святотатство пред любовью.Рукой, грешившей в честь других немало строк,Теперь твоё выписываю имя королевье,Не вымыв даже запылённых блудом рук.
Эх, руки новые, хотя бы властью дьявола,Себе приделаю легко.И вот кладу на пламя сердца руку, словно Сцевола,Чтоб стала согрета рука.
Глаза, о беженцы из счастья,Глаза, о склад нескладной кутерьмы,Зажгу, как плошки я великопостья,И пред икону лица твоего подниму.
А губы, красные лохмотья,Трубачи ночей и беды,Я заменю тобой подвенечное платье,Схожее с саваном всегда.
Как папиросой горящей, подушку лбом прожигая в ночи,Сквозь зелёное днище похмелья,Сумасбродно и часто навзрыд лепечуНеистовое имя Юлии.
Сквозь тощую рощу дней,Сквозь рассвет, покрывающий сумрак марлей,К твоим глазам на водопойЯ кровь гоню тропинкой горла.
Ну что ж! Проклятая, домучь!Любимая, кидай слова, как камни!Я буду помнить некий вечер, эту ночь,Пока день гибели не вспомню!
Пульс, тарахти в тревоге, и бегите, ноги!Вам все равно не обогнать последний год!Я вами нагло лгал, мои былые книги,Но даже надписи кладбищенские лгут.
Как к солнцу Икар, к твоему возношусь я имю;Как от солнца Икар, оборвусь и скачусь!В последний раз встряхну я буйными строками,Как парень кудрями встряхнет на авось.
Что писал всем другим и Жанне я —Только первый младенческий вздох.Эти строки да будут моим пострижениемЗа ограду объятий твоих!
Не уйти мне из этих обступающих стен,Головой не пробить их сразу.Было сердце досель только звонкий бутон,Нынче сердце как спелая роза.
Ему тесно в теплице рёбер уже,Стёкла глаз разбивают листья.Сердце, в рост и не трусь, и ползи, не дрожа,Лепестками приветствуя счастье!
Буквы сейте проворней, усталые пальцы,Чтобы пулею точку пистолет не прожёг.Ты ж прими меня, Юлия, как богомольцаГостеприимный мужик.
Много их, задохнувшись от благородного мая,Приползут к твоему пути.Только знай, что с такою тоскоюНе посмеет любить никто.
Бухгалтер в небесах! Ты подведи цифирьюИтог последним глупостям моим!Как оспою лицо, пророй терпимой дурьюОстаток дней и устие поэм!
Любимая! Коронуйся моим безрассудством,Воспета подвигом моим,С каким-то диким сумасбродством,С почти высоким озорством.
Не надейся, что живёшь в двадцатом веке в Москве!Я пророк бесшабашный, но строгий!—И от этого потопа моей любвиНи в каком не спасёшься ковчеге!
1923
