Георг Гейм - Вечный день

Офелия{37}

В волосах гнездятся речные крысы.Руки в перстнях вытянулись по водеПлавниками, несущими ее телоСквозь тенистый подводный первобытный лес.

Последнее солнце, проблуждавши в сумраке,Глубоко закатилось в ее мозг, как в гроб.Зачем умерла она? Почему одна онаВ порослях водорослей спутавшейся реки?

Ветер повис в камышах. Как взмахом,Он взметает стаю летучих мышей.Темными крыльями над темными водамиОни вьются, влажные, как тяжкий дым,

Как ночная туча. Белесый угорьЕй щекочет груди. Светляк на лбуМерцает, и листьями плачет иваНад ней, над мукой, не знавшей слов.[58]

Желтое поле. Кровавым потомПотный полдень. Ветер заснул.Вот она плывет, умирающая птица,Под белым кровом лебяжьих крыл.

Мягко опали голубые веки.И под сверканье звенящих косСнится ей поцелуй, как пурпур,Вечный сон ее в вечном гробу.

Мимо, мимо! Туда, где над берегомГудящий город. Где в плотинный створБелый бьет бурун, и на все четыреСтороны стонет эхо. Туда,

Где гул по улицам. Колокольный звон.Машинный скрежет. Борьба. Туда,Где запад грозится слепым и краснымКругом, где вычерчен подъемный кран:

Подъемный кран, чернолобый тиран,Молох[59] над павшими ниц рабами,Тягота мостов, которые для негоКоваными цепями сковали реку.

Незримая, плывет она по струе,И где ее мчит, взметается людБольшими крыльями черной тоски,Тенью ширящейся с берега на берег.

Мимо, мимо! Где в жертву мракуЛето закалывает поздний закат,Где усталая истома позднего вечераТемной зеленью легла на луга.

Поток ее мчит, навек погруженную,По стылым заводям встречных зимВниз по течению времени, в вечность,Где дышит дымом огненный небосвод.

Ученые{38}

Вчетвером под зеленым абажуром,Окопавшись за ободом стола,Они лысо вкрючились в фолианты,Как над падалью старые каракатицы.

Если вскинутся руки — то изгаженныеКляксами. Разеваются губы,Но беззвучно. Качаются красныеЯзыки хоботками над римским правом.

Иногда они словно расплываютсяДальней тенью на беленой стене,Голоса их глохнут. Но вдруг

Разевается их пасть. Пенной бурей —Слюни. А по краю страниц,Как зеленый червяк, ползет параграф.

Госпиталь I{39}

Белые простыни, постель к постели,Расплываются в холод больничных стен.Все болезни прогуливаются по коридорам,Точно проволочные куклы. На каждого —

Их по нескольку. Над каждым выведенБелым мелом перечень его мук.Здесь горячка — как гром. Внутри у всякого —Жар вулкана. Глаза устремлены

В потолок, где паук и паучихаТянут липкую сеть из животов.Они скорчиваются, торча коленями,В жарком поту под холодным бельем.

Их ногти обкусаны до мяса.Морщины их горящего лба —Как борозды, вспаханные ужасом,Пашня Смерти под красною зарей.

Они тянут бледные рукиВ тряске зноба, в отчаянье немоты.В их черепе черною карусельюОт уха к уху мечется мозг.

Их спина расседается трещиною.Из беленой стены вытягивается рука,Медленная, костлявая, и жесткоюХваткой сдавливает их гортань.

Опускается мрачный вечер. ТупоОни вкорчиваются в подушки. С рекиНаползает холодный туман. БесчувственноОни внемлют молитвословиям мук.

Медленная, желтая, многоногая,Наползает в их постели горячка.И они в нее глядят, онемелые,И в зрачках их — выцветшая тоска.

Солнце тужится на пороге ночи.Пышет жар. Они раздувают ноздри.Их палит огонь,Красный круг их взбухает, как пузырь.

Там, над ними Некий на стульчакеИми правит жезлом железным,[60]А под ними роют в жаркой грязиЧерные негры белую могилу.

Меж постелей идут похоронщики,Выдирая рывком за трупом труп.Кто не взят, тот ввывает, уткнувшись в стену,Ужас гнусного мертвецкого "прощай!"

Комары зудят. Воздух плавится.Горло пухнет в багровый зоб.Рвется зоб, льется огненная лава,Голова гудит, как каленый шар.

Они рвут с себя липкие рубахи,Пропотелые одеяла — прочь,Голые до пупа,Качаются они маятниками бреда.

Смерть паромом подплывает сквозь ночь,Через темный ил и слизь морских топей.Они слушают, замирая, как гремитЕе посох у больничных порогов.

Вот к постели несут причастие.Поп больному мажет маслом лоб и рот.Выжженная глотка мучительноВталкивает просфору в пищевод.

Остальные вслушиваются,Словно жабы в красных пятнах огня.Их постели — как большой город,Крытый тайной черных небес.

Поп поет. В ответ ему каркаетИх молитв жуткий пересмех.Их тела трясутся от гогота,Руки держатся за вздутый живот.

Поп склоняет колени у кровати.Он по плечи ныряет в требник.А больной привстает. В его рукеОстрый камень. Рука его в размахе,

Выше, выше. И вот уже дыраВспыхивает в черепе. Священник — навзничь.КрикЗамерзает в зубах навстречу смерти.

Спящие{40}

Над гладью заводи темнеют тени.В глубине догорает последний свет —Красное родимое пятно на черномТеле бездонной ночи. Во тьме

Долины витает над тьмой потокаЗеленокрылый, багряноклювыйСон, увядая ночною лилиейВ желтую мертвую голову старика.

Сон, как павлин, отрясает перья.Вкруг мягких взмахов лиловым вздохом,Прозрачной влагой зыблются грезы.Он в их клубах, словно в дыму.

Большие деревья бредут сквозь ночь,Длинными тенями дотягиваясь до белыхСердец в груди у спящих, которымМесяц, холодный сторож, как старый

Врач, по капле вливает в кровьЛунную отраву. Они застыли,Врозь, чужие, немые, злобныеСкрытой яростью темных снов.

Лоб бел от яда. Дерево теньюВрастает в сердце, пускает корни,Растет, сосет их соки, сквозь стоныВздымаясь ввысь, где у врат полночной

Башни застыла слепая тишь.В ветвях его — сон. Холодными крыльямиПолосует он тяжкую ночь, на спящихЛбах чертящую борозды мук.

Он поет. Он звуком больной скрипицыСкребет пространство. Шествует Смерть.Волосы по ветру. Крест, прах, жир жертв —Краски плодов умирающего сада.

Черные видения{41}

Ты спишь, отшельник, в траурных темнотахПодвижничеств, под белой пеленою,И пряди, тронутые тленьем ночи,Ввиваются во впадины глазниц.

Как отпечатки мертвых поцелуев,Легли на губы темные провалы;Виски белеют сыростью подземной,И черви вкруг тебя заводят хоровод.

Они врастают хоботками в мясо,Как остриями лекарских иголок,Тебе не встать, не выгнать их из гроба,Ты обречен страдать, не шевелясь.

Вращается над черною зимоюЗаупокойным колоколом небо,И душит тяжкой гущей снегопадаТебя и всех, кто стонет во гробах.

Вокруг стоят, как желтые пожары,Ночные форумы огромных городов,И, сотрясая факелами темень,Из ста ворот смерть гонит мертвых в ночь.

Клубясь, как дымы,[63] и шумя, как пчелы,С тоской они в колючие поляЛетят и оседают на распутьях,Бездомные в бескрайней черноте.

Их взбрасывает ветром на сухиеДеревья, и они вперяются во мрак,Но им возврата нет. В пустых просторахИх мечет буря, как усталых птиц.

Заснуть, заснуть! Где город для умерших?И вот в закатном пламени встаетЗагробный мир, безмолвные причалы,Тень черных парусов, ладья к ладье,

Вдоль долгих улиц черные знаменаМеж вымерших домов, и белый гнетПустых небес, проклятых и забытых,Где вечен гул глухих колоколов.

Над темными потоками громадыМостов бросают выгнутую тень,И душным пламенем багровых ароматовСгорает воздух над большой водой.

Как стрелы, в город врезались каналы,Колыша мягких лилий бахрому.На гнутых лодочных носах в фонарном свете,Как исполины, высятся гребцы,

Венчаемые золотою грезойЗаката, темным самоцветом глазВзирающие в выцветшее небо,Где месяц всходит в зелень, как на луг.

Покойники, на голых сучьях корчась,Не сводят взоров с вожделенных царств,Зовущих в мягкий сон под бахромоюВечерним пурпуром колышимых небес.

Тогда навстречу им Гермес-водительКометой голубой пронзает ночь,И глуби сотрясаются от хораПокойников, взвивающихся вслед.

Они текут к обетованным градам,Где золотые ветры веют в вечер,И где их ждет ласкающим лобзаньемПодземных врат лиловый аметист.[64]

И города приемлют мертвецовВ серебряную роскошь полнолунийТех быстрых летних полночей, в которыхУже взбухает розами восток.

Их сонмы веют над твоею чернойГробницей, как приветный вешний ветер,И нежно стонут соловьиным стономНад восковой иссохшей головой.

Они приносят в шелковых ладоняхТебе приветы от моих мучений,И смерть твою лелеют, как голубки,Лобзаньем алым вкруг костлявых ног.

Они влагают каменные слезыМоих страстей в твои пустые рукиИ, факельными зыбля пламенами,Нависшую отпугивают ночь.

Они склоняют над холодным теломАмфоры, полные душистого елея,И звездным облаком у врат небесныхВстают, чернеясь, волосы твои.

Они тебе воздвигнут пирамиду,Чтоб черный гроб твой на ее вершинеЯвил тебя неистовому солнцу,Чей луч в твоей крови — как темное вино.

И солнце низлетает, как орел,К тебе на темя, озарясь цветами,И увлажняют солнцевы устаПотоком слез и грез твой белый саван.

Ты вырываешь солнце из грудиИ напоказ несешь его по храму,И до предельных берегов небесОгнем встает твоя большая слава —

Вскипает валом в море мертвецов,И вкруг столпа твоей взнесенной башниПлывут, взметая пену, корабли,Чьи песни — как закатный блеск над морем.

И все, что я шептал тебе в мечтах,Из уст священников прогрянет трубным гулом,И стоном с темных берегов восстонутИ черный мак и жалобный тростник.

Смятенный месяц из немого неба,Как самоцвет, сияющий из недр,Влюбленно льется меж твоих волос,Над томными замедлив городами,

И мертвецы выходят из могил,Вокруг тебя сплетая хороводы,И розовыми светами лучатсяСквозь воздух, как сквозь темное стекло.

Ты всех ведешь в таинственные страны,И я — тебе вослед, о скорбный образ,Не выпуская выцветшую руку,Всю в лилиях лобзаний этих уст.

И вечность перельется через ободНебес и через мертвые просторы,И длинной тенью полетит на запад,[65]Где встал стеною вечный горизонт.

A.B. Маркин. О книге "Вечный день"