Андрей Грицман - Вариации на тему. Избранные стихотворения и поэмы

Сентябрь в Нью-Йорке

Опадают пепельные лицаoсенью в Нью-Йорке.Асбестовое солнце не гаснетни днём, ни ночью.Многоглазая рыба на суше —взорванный остров.Крыш чешуязарастает цветами.В гуде сирен —безответное небо.Сумерек астма —в аспидном кратере порта.Люди бредут на пожар.Рыбы плывут – где поглубже.Парки пусты на рассвете,и только колеблемо ветромнежное полепроросших под утро сердец.

Шереметьево

Так широка страна моя родная,что залегла тревога в сердце мглистом,транзитна, многолика и легка.Тверская вспыхивает и погасает,такая разная – военная, морская —и истекает в мёрзлые поля.Там, где скелет немецкого мотоциклисталежит, как экспонат ВДНХ.

За ним молчит ничейная земля,в аэродромной гари светят бары,печальных сёл огни, КамАЗов фары,плывущие по грани февраля,туда, где нас уж нет.

И слава Богу. Пройдя рентген,я выпью на дорогус британским бизнесменом молодым.В последний раз взгляну на вечный дымнагого пограничного пейзажа,где к чёрно-белой утренней гуаширассвет уже подмешивает синь.

Дачное

Давай пройдёмся по садам надеждыЕлены, Ольги. Там, где были прежде.Туда, где ждёт в траве велосипед.Где даже тени тянутся на свет,опережая ветви.

Где за малиной потный огородсам по себе загадочно растёт.Забытый мяч подслушивает сонно,как кто-то там топочет воспалённов смородине: Лариса не даёт.

Где рыжий кот на жертвенную клумбунесёт души мышиной бренный прахпо вороху газет у гамакаи чуткой лапой трогает слегкав газетной рамке Патриса Лумумбу.

Плывёт с небес похолодевший свет,предметам на лету давая форму.Электропоезд тянется в Москву,тревожа паутину и листвуосины праздной у пустой платформы.

Овощная база

Гниль овощехранилищ. Грузовикна чёрном льду нетронутой дороги.Солдат у крана просит закурить,недавно рассвело.

Kомки ворон последнего призывазастыли на провисших проводах.Зима стоит на мёртвом поле в простом платкесреди кочнов капусты.

Две колеи (в одной из них ботинок)ведут на свалку, в глинистый овраг.Вдоль длинного бетонного заборамеридиан электропередач гудит бездонно.

Пар изо рта пролитым молокомвверх утекает, в полое пространство.Ноябрь.

В аптеку

Умирал сосед по дому:м. рождения – Даугавпилс,г. рождения – четвертый.Посылать за смертью «скорую»!Я бегу в аптеку – вниз.

Кислородная подушка,запах камфоры и свечи.«Может, что-то съел на ужин?»«У кого-нибудь есть спички?!»Гимн заканчивает вечер.

За окном слезам не верят,только снегу. Материкнедвижим, от пепла серый.Или от небесной пыли.И одна звезда горит.

Станция метро закрыта.С непокрытой головой,в форме статуя у входа,невзирая на погоду,шлёт колонны на убой.

Там по мокрой мостовой,по Кольцу вели когда-тонемцев пленных поутрув глинистый, бездонный кратерстроить дом, где ПТУ,

где дежурная аптекапахнет йодом и судьбой,где в апреле пахнет снегом,и на перекрёстке веказамерзает постовой.

* * *

Смеркается. Совсем стемнело.Долина жизни как пейзаж Куинджи.Луна покрыла местность чёрным мелом.Не видно флоры, фауны не слышно.

Рыбки уснули в саду, птички заснули в пруду.Страшно без джина и тоникагрешникам в скучном аду.A четырём алкоголикам —славно в Нескучном саду.

Я и сам в таком же положении.Скушно, девушки!Где же вы, светлые?Детства слепое телодвижениеперетекает в забвение нежное,с давнего Севера в сторону южную.Там вечерами течёт чаепитие.

Я уже шаг этот сделал последний.Это такие места, где пришельцы,прошелестев сквозь пальцы событий,из-за стола исчезают бесследно.

* * *

Я – пейзаж после битвыв стране, оставленной утром,где проходят войскав пыли пяти континентов.

Стекленеет листва.На ветвях – воздушные змеи и ленты.Воздушные замки – в снегудо второго пришествия лета.

Я – судьба пересохших ручьев, подлесков,бездонных оврагов,поселений, где ходят к могилам врагов.Чёрный ветер полуночишелестит улетевшей бумагойнеотправленных писем.Светлый ветер забвенья играет травоюна стыках железных дорогв глуши городов.

Пахнет гарью, сиренью, железом и солидолом.Безногий посыльный за пазухой греет письмо.Я смотрю на карту метро, как антропологблизоруко и долгоглядит на скелет в берлоге лаборатории,не слыша посыльного, что стучит третий векв слюдяное окно.

Здесь темнеет к утру,и я наконец засыпаю.Снится женской души сквознаялетящая ткань.Я – пейзаж после битвы в стране,где снег выпадает лишь к маюи где на воскресеньевыпадает последний наш день.

Долина Дуная

По этим городам проходит полосане отчуждения, но отреченья.Разреженная гарь в осеннем небеза медленной рекой плывёт на север.

Темнеет рано, и октябрь бесшумносжигает виноградники в долине,где торжествует осень Нибелунгов.Под лёгкой пеной плещущей сонатысмертельно тлеет слой пивного сусла.

Осела гарь, невидима и вечна.Гнилые зубы одиноких башеноскалом возвещают о победе,и тени смотрят из сырых провалов.

А мы, как соглядатаи, следимиз маленькой таверны, что напротив,за толпами туристов из центральных,холодных, аккуратных, чистых штатов,что в клетчатых штанах бредут по замкам,торчащим, как значки на крупной картепо радиальной зоне разворотагвардейских дымных танковых дивизий,рассеянной по городам и весям,давно бездомнойЮжной группы войск.

Майами

Пластик пальм. Арт-деко тарелки неба.Зубчатый берег, расчерченный в перископе подлодки.Это – субтропики, волновое безумье прибоя.В белых штанах джентльмены удачи встречаются редко,

всё больше на яхтах. Изжога курортного сброда,биваки ортодоксов у хлорной лагуны бассейна.Сколько уже поколений бредут из Египта?В прохладных стерильных коробках гнездятся колена.

«Радио Марти» трубит в свои ржавые трубы,но ароматны «Кохиба», «Корона», вообще контрабанда.Татуированы торсы, проколоты губы,но вечерами в Майами, как на Мид-Весте, безлюдно.

Всюду растут метастазы торговых империй,и доживают свой век хиппари и жертвы фашизма,голуби спида воркуют, потеют хасиды,спят на верандах с погасшей сигарой солдаты Батисты.

Над Гуантанамо невероятна погода,там истекает голодным желаньем Гавана.А на Ки-Вест по-испански болтает команда.В этих искрящихся водах,в дали океанабез предупрежденьяогонь открываетбереговая охрана.

Северный Мэйн

За Бангором длятся перегоны,как радиоволны, за границу.А оттуда пахнет хвойным лесоми эспрессо, и «Наполеоном».

Пробегают к гибели олени.Голубика виснет, словно Кольский.Все плывёт на фоне бледно-синем —ткань мазков глубоких, но не резких.

Брошенные лесоразработки,домик Легиона в паутине.Шоферюги пьют, как в Мончегорске,у костров – и поджигают шины.

Tлен. В ничьих садах дичают души,глубина амбаров пахнет гнилью.Сыпятся бобровые плотины,и грохочет лесовоз всё реже.

«Дизель», «Субмарины» и «Оружье»,[2]перекрёсток, лавка и шлагбаум.Дальше от дороги гул всё глуше,тише будет в доме деревянном.

Выйдешь: осень с выдохом морозным.Чудится, что Фростхрустит в лесу, бормочет.

Даллас