Николай Майоров - Избранное
1939
В вагоне
Пространство рвали тормоза.И ночь пока была весома,Все пассажиры были заТо, чтобы им спалось, как дома.
Лишь мне не снилось, не спалось.Шла ночь в бреду кровавых маревСквозь сон, сквозь вымысел и сквозьГнетущий привкус дымной гари.
Всё было даром, без цены,Всё было так, как не хотелось, —Не шёл рассвет, не снились сны,Не жглось, не думалось, не пелось.
А я привык жить в этом чреве:Здесь всё не так, здесь сон не в сон.И вся-то жизнь моя — кочевье,Насквозь прокуренный вагон.
Здесь теснота до пота сжатаРебром изломанной стены,Здесь люди, словно медвежата,Вповалку спят и видят сны.
Их где-то ждут. Для них готовятЧаи, постели и тепло.Смотрю в окно: ночь вздохи ловитСквозь запотевшее стекло.
Лишь мне осталося грустить.И, перепутав адрес твой,В конце пути придумать стихТакой тревожный, бредовой…
Чтоб вы, ступая на перрон,Познали делом, не словами,Как пахнет женщиной вагон,Когда та женщина не с вами.[12]
1939
Б. Пророков. Лист из альбома
«Я с поезда. Непроспанный, глухой…»
Я с поезда. Непроспанный, глухой.В кашне измятом, заткнутом за пояс.По голове погладь меня рукой,Примись ругать. Обратно шли на поезд.Грозись бедой, невыгодой, концом.Где б ни была — в толпе или в вагоне, —
Я всё равно найду,Уткнусь лицомВ твои, как небо, светлыеЛадони.
1940
Вокзал
1Зимою он неподражаем.Но почему-то мы всегдаГораздо чаще провожаем,Чем вновь встречаем поезда.Знать, так положено навеки:Иным — притворствовать,А мне —Тереть платком сухие векиИ слёзно думать о родне.Смотреть в навес вокзальной крышиИ, позабывшись, не расслышатьГлухую просьбу: напиши…Здесь всё кончается прощаньем:Фраз недосказанных оскал,Составов змейных содроганьеИ пассажирская тоска.Здесь постороннему — лишь скука,Звонки да глаз чужих ожог.
Здесь слово старое — «разлука»Звучит до странности свежо.Здесь каждый взгляд предельно ясенИ всё ж по-своему глубок.Здесь на последнем самом часеЦелуют юношей в висок.А пожилых целуют в проседь(Гласит мораль житейских уз),Поцеловать здесь значит: сброситьВоспоминаний тяжких груз.
2А я, нагрузив чемоданы,Как будто сердце опростав,Вдруг узнаю,Что прибыл раноИ что не подан мой состав,И вотХоди вдоль длинных скосовВокзальных лестниц и сумейЗабыть, что нет русоволосойПоследней девушки твоей.И пусть она по телефонуС тобой простилась утром.Пусть.Ты ходишь долго по перрону,В словах нащупывая грусть.На слух, по памяти слагаешьПрощальный стих… И вот опятьТы с болью губы отрываешьОт губ,Которых не видать…Но лучше —В сутолоке, в гонеС мотива сбившихся колёсЗабыть, закутавшись, в вагонеВесенний цвет её волос.Ловить мелодию на памятьИ, перепутав имена,Смотреть заснувшими глазамиВ расщеп вагонного окна.
3Когда прощаются, заметьте,Отводят в сторону глаза.Вот так и с нами было.ВетерВрывался в вечер, как гроза.Он нас заметил у калиткиИ, обомлев на миг, повис,Когда, как будто по ошибке,Мы с ней, столкнувшись, обнялись.
1938
«Мне только б жить и видеть росчерк грубый…»
Мне только б жить и видеть росчерк грубыйТвоих бровей. И пережить тот суд,Когда глаза солгут твои, а губыЧужое имя вслух произнесут.Уйди. Но так, чтоб я тебя не слышал,Не видел… Чтобы, близким не грубя,Я дальше жил и подымался выше,Как будто вовсе не было тебя.
1939
М. Соколов. Женский портрет
«Я знал одно…»
Я знал одно —Куда милей кочевье.Спать на полу,Читать чужие книги,Под голову совать кулак иль камень,И песни петь —Тревожные, хмельные,Ходить землёй,Горячею от ливня,И славить жизнь…
1940
Ярославль
Я слышал — город есть такой,Там небо достают рукой,И, поднеся поближе к глазу,С ладони выпивают разом.
Мне возразят, что это миф,А мифу место лишь Эллада,Но разве, город полюбив,О нём выдумывать не надо?
Кто раз в мои стихи заглянет,Того в тот город жить потянет, —Как ни упрямьтесь, я заставлюВас всех бродить по Ярославлю.
1938
Одесская лестница
Есть дивные пейзажи и моря,Цветут каштаны, выросли лимоны.А между нами, впрочем, говоря,Я не глотал ещё воды солёной.Не видел пляжа в Сочи, не лежалНа пёстрой гальке в летнюю погоду,Ещё ни разу я не провожалВ далёкий рейс морского парохода,Не слышал песен грузчиков в порту.Не подышал я воздухом нездешним,Не посмотрел ни разу, как цветутИ зноем наливаются черешни.Не восходил к вершине с ледорубом,Не знал повадок горного орла.Ещё мои мальчишеские губыПустыня древним зноем не сожгла.Ташкента не узнал, не проезжал Кавказа,Не шёл гулять с ребятами на мол.Ещё одесской лестницей ни разуЯ к морю с чемоданом не сошёл.Мне двадцать лет. А Родина такая,Что в целых сто её не обойти.Иди землёй, прохожих окликая,Встречай босых рыбачек на пути,Штурмуй ледник, броди в цветах по горло,Ночуй в степи, не думай ни о чём,Пока верёвкой грубой не растёрлоТвоё на славу сшитое плечо.
1939
После ливня
Когда подумать бы могли вы,Что, выйдя к лесу за столбы,В траву и пни ударит ливень,А через час пойдут грибы?И стало б видно вам отселе,Лишь только ветви отвести,Когда пойдёт слепая зеленьКак в лихорадке лес трясти.Такая будет благодатьДля всякой твари! Даже птицамВдруг не захочется летать,Когда кругом трава дымится,И каждый штрих непостоянен,И лишь позднее — тишина…Так ливень шёл, смещая грани,Меняя краски и тона.Размыты камни. Словно бивни,Торчат они, их мучит зуд;А по земле, размытой ливнем,Жуки глазастые ползут.А детвора в косовороткахБежит по лужам звонким, где,Кружась, плывёт в бумажных лодкахПристрастье детское к воде.Горит земля, и пахнет чащаДымящим пухом голубей,И в окна входит мир, кипящийЗелёным зельем тополей.Вот так и хочется забыться,Оставить книги, выйти в деньИ, заложив углом страницу,Пройтись босому по воде.А после — дома, за столом,Сверкая золотом оправыОчков, рассказывать о том,Как ливни ходят напролом,Не разбирая, где канавы.
1939
Д. Цуп. Утреннее солнце. Уславцево
«По какой тропинке…»
По какой тропинке —не припомню,только шёл я, как идут ко дну.Словно к плахе,было нелегко мнеподходить к забытому окну.
Вот и дом. Цветов встаёт засада.Белая сыпучая сиреньпротянула руки с палисада —уцепились ветви за плетень.
И не дрогнет за дорогой тополь,не стряхнётхолодный пот росы…И легли в траве высокой тропы,как плетенья девичьей косы.
1938
