Татьяна Кузовлева - Одна любовь
Не позволяй душе обиженной
Сиюминутного суда.Постой. Остынь. Поверь – действительно
Всё встанет на свои места.
Ты сильный. Сильные не мстительны.
Оружье сильных – доброта.БОМЖ
Галине Нерпиной
Уходит мой поезд в тупик, и захлопнулись двери.
Сигнальная кнопка мигает, на стыках дрожа.
И в гулкой утробе ползущего медленно зверя
Не сыщется жертв, кроме этих – меня и бомжа.Он зычно храпит, подложив под висок капелюху.
Вагонная лавка ему – что родная кровать.
«Судьба!» – бормочу, и состав отзывается глухо.
И створки дверные мне сил не хватает разъять.И едем мы с ним, неизвестно куда и насколько.
И главное, здесь никому не хватиться меня.
И разве что я не отмечена синей наколкой,
А так – мы попутчики, значит, почти что родня.Мы едем по миру, где спутаны вёсны и зимы,
Где сходятся грех, покаянье, молчанье и крик.
Где все мы равны изначально и все заменимы,
И каждый не знает, когда его поезд в тупик.А поезд ползёт, синеватые рельсы утюжа.
И кажется – можно в любую минуту сойти.
Нам были даны при рождении чистые души.
Спит бомж в электричке.
Храни его, Боже, в пути.* * *Тане Кузовлевой
Рыдай, поэтесса,
Над нашим уютом убогим.
Стихи твои будут, как месса,
Услышаны Богом.
В заполненной строчке
Есть тайное вольное место,
Как раз перед точкой
А может быть, сразу за точкой…
Лев УстиновГрех рыдать мне над бытом —
В нём моя от рожденья стихия.
В мире, горем оббитом,
Слишком робко шептала стихи я.
Не во имя утех
Обращалась я к Богу за словом, —
Я молилась за всех
Обойдённых любовью и кровом.
Мне не выпал успех,
Но, строку обращая в молитву,
Я просила за тех,
Кто у горла предчувствовал бритву.
И в холодной золе
Тем тоске моей быть утолимой,
Что жила на земле
Среди любящих ради любимых.III НЕОБЩАЯ ТЕТРАДЬ
А. П.
* * *В этом доме сменяются гости, как карты игральные,
И радушен хозяин, и ласков породистый пёс.
И стоят за окном кипарисы, как стражи печальные.
И внезапные ливни февраль пробивают насквозь.
И когда над каньоном лукаво луна затуманится
И любая травинка к ней в полный потянется рост,
Мое сердце не выдержит и безнадёжно обманется,
И меж былью и небылью выстроит призрачный мост.И ресницы сомкнув, я пройду по нему, словно зрячая,
Позабыв, что опоры не будет под ним ни одной.
Мне бы лучше проснуться – и сон этот переиначу я.
Мне бы лучше вернуться – да нет ничего за спиной.ПИСЬМА ИЗ КИТАЯ
1
В сочельник вымерз дом. Живая,
Я с ним осталась, неживым.
И я заснула, согревая
Его дыханием своим.
Там жил Китай. Там ниоткуда
Свет к моему струился лбу.
По бронзовым ладоням Будды
Читала я свою судьбу.И, как омытая водою,
Она была ясна, пока
Покоилась в Его ладонях
Моя холодная рука.
2
Между небом и небом
Одиночеством дышит покой.
Где и с кем бы ты ни был,
Ты моей окольцован строкой.Не от встречи до встречи —
Что мне редкие высверки встреч? —
Чем ты дальше, тем легче
Мне тебя для тебя уберечь,Чтобы словом нелепым Не обидеть тебя, не задеть.
Между небом и небом
Как мне жить? – ни упасть, ни взлететь.
3
Мне этой зимой не проститься со стужей.
Я горло шарфом обмотала потуже
Пред тем, как шагнуть из тепла за порог.
Харбинское солнце вставало белёсо,
И тени ложились графически-косо,
И ветер о мой разбивался висок.Тот ветер жестокий, что вымел в двадцатых
В Китай, за Амур, без вины виноватых,
Безжалостно сбитых с российских орбит.
Как много их сгнило в советских централах,
Как выжило их до ничтожности мало.
За выживших – кланяюсь в пояс, Харбин.
4
Мне говорят: она добра
К своим разноплеменным детям.
Мне говорят: она мудра,
А я не знаю, что ответить.Была бы доброй – из гнезда
Своих детей не выживала.
Была бы мудрой – никогда
Их хлебом бы не попрекала.Меня одёрнут: не злословь!
А я лелею, как умею,
Кровоточащую любовь
И к ней, и к тем, кто предан ею.Они её вдохнули дым,
Запомнили любую малость
И – лицемерие, с каким
Она от ближних отрекалась.
5
Я помню тот снимок, где тесно
Твой мальчик прижался к тебе.
Где вам ничего не известно
О будущей вашей судьбе,Об улицах Вены и Рима,
О комнатках жалких – внаём,
Где ты, словно в пропасть с обрыва.
Как птица с птенцом под крылом.Там почвы особенна хрусткость,
Там неба особенна гладь.
Но все же еврейская русскость
В вас будет и там проступать.
6
Я иду к тебе слепо,
Как из стужи идут на огонь.
Между небом и небом
Я держу над тобою ладонь.Я иду к тебе нежно,
Чтобы шрамы твои не задеть.
Я латаю прилежно
Слишком хрупкого времени сеть.Слишком воздух разрежен,
Слишком холодно на сквозняках.
Но дрожит, неизбежен,
Свет, оставленный в черновиках.А затянется крепом
То ль дорога моя, то ль строка,
Между небом и небом
Раздышу над тобой облака.
7
Снежинки на стекле искрились.
Позёмка свёртывалась в круг.
И сны, что мне в Сочельник снились,
Сбываться начинали вдруг.Китай и справа был, и слева,
Вплетаясь в сеть моих дорог.
И без пристрастия и гнева
Судил меня молчащий Бог.И стыли снежные завалы
Под окнами и у ворот.
И мне тепла недоставало
Весь бесконечно длинный год.* * *Нет, ты полюбишь иудея…
О. Мандельштам
А из того, чем я владею,
Не в такт спеша, не в лад дыша,
Глубокой раной иудея
Поражена моя душа.
И я понять бесплодно силюсь:
За что, за чьи навет и ложь,
Мучительно любя Россию,
Ты в пасынках при ней живёшь.И от неё не ждёшь защиты.
Но, презирающий испуг,
Ты иронично и открыто
Глядишь на эту жизнь вокруг.Своих гонителей не судишь.
Бог не простит – так ты простишь.
Но ничего не позабудешь
И в гены боль свою вместишь.А мне, о чём бы ни молила,
Мне душу жгут сквозь образа
Глаза Иисуса и Марии —
Народа твоего глаза.И я стою с тобою вровень.
И как бы ни была слепа,
Всей русской, всей нерусской кровью
В тебя вросла моя судьба.И не предам, и не унижу,
Заглядывая в глубь времён,
Всего того, чем путь твой выжжен
И чем в веках он озарён.* * *В это лето, спалившее зноем столицу,
Когда обморочны даже краткие сны,
Мне тебя не хватает, как воздуха – птице,
И как рыбе – прохладной речной глубины.
Это лето влечёт меня неодолимо
В глубь Петровского парка, где дышит земля,
Где меды источают столетние липы
И где пухом любви изошли тополя.Но и там моей муке не будет предела —
Бессловесно, безвестно, бесслёзно сгорю
И всё то, что сказать я тебе не успела,
Я тебе никогда уже не повторю.Но однажды вернусь твоей тенью слепою,
Может быть, задержусь ненадолго в окне,
И всё то, что не понято было тобою,
Отзовётся неслыханной болью во мне.* * *Поверь, Иерусалим:
Моя была бы воля,
Губами бы сняла
С твоих камней слезу.
Здесь вертикаль любви
С горизонталью боли
Образовали крест,
И я его несу.
Я знаю, хрупок мир
И вечность ненадёжна,
И не точны слова,
И уязвима плоть.
Но истина одна
Светла и непреложна —
Одна у нас Земля,
Один у нас Господь.Прости, Иерусалим,
Я вряд ли вновь здесь буду.
Но будут жечь меня
На северных ветрах
Жар полдня твоего,
Твоей ночи остуда
И за твоих детей
Неистребимый страх.ИСТИНА
Этот город называется Москва.
Эта улица, как ниточка, узка.
Эта комната – бочонок о два дна. И приходит сюда женщина одна.
Меж ключиц её – цепочка горьких бус. Он губами знает каждую на вкус.
Он снимает их, как капельки с листа. А она стоит, как девочка, чиста.
Это чёрт её придумал или Бог? Это бредил ею Пушкин или Блок?
И кому была завещана в века Эта бронзовая тонкая рука?
Эти тёмные печальные зрачки Отворяли все затворы и замки.
Ей доступны все дворцы и все дома. Это входит в двери Истина сама.
Это Лермонтов, мальчишка и гусар, Ночью губы воспалённые кусал.
Он не знал её, не ждал её, не звал. Он разломленные плечи целовал.
И тогда, как наскочившая на риф, Разбухала эта комната от рифм.
А она ломала руки, как лучи, И срывала цепи бусинок с ключиц.
И лежали они весом в Шар земной На прямых ладонях Истины самой.
