Евгений Долматовский - Товарищ мой
ТРОЕ ИЗ ЛЕГЕНДЫ
У новейшей истории спросимФакты из предпоследней главы:Как священным число 28Стало в дни обороны Москвы?
В русских сказках присутствуют числа —Тридцать три, например, или семь.Не ищи в них особого смысла,Может, числа случайны совсем,
Но уж если в сознанье народномУтвердились легендой они,То решение бесповоротно —Будет так навсегда, искони.
Гитлер танки тяжелые бросил.Сколько шло их в ноябрьский тот день!А навстречу — всего 28,И не танков, а просто людей.
Вихрь враждебный — метельные крылья.Подмосковье. Последний рубеж.Казахстанцы-гвардейцы закрылиВ обороне опасную брешь.
Чем закрыли? А разве не ясно?Телом трепетным, кровью живой.Оставалось до площади КраснойПятьдесят километров всего.
Политрук, смерть саму пересилив,Поднимаясь с гранатой опять,Прохрипел, что за нами Россия,Только некуда нам отступать.
Эта клятва над фронтом звучала,Предвещая спасенье МосквыИ советской победы начало,Даже если гвардейцы мертвы.
28 погибших героев —Кто не знает легенды о них?Но недавно открылось, что троеВ том сраженье остались в живых.
Их, обугленных, взяли оттудаИ три года спасали потом.Это вписано было как чудоВ хирургической практики том.
Утверждаю, что их воскрешенье,Не нарушив легенды ничуть,Возвеличило, как подтвержденье,28 — и подвига суть.
А панфиловцы, те, что живые,Трое, с лицами в сетке морщин,Проживают на периферии,Появляются в дни годовщин:
Перед юностью новой несметной —Стать гвардейская, сдержанный жестКак орлы на курганах бессмертья,На дощатых трибунах торжеств.
1969БАЛЛАДА О ПАМЯТНИКЕ
Германия в сорок пятомЗапомнилась навсегда.Врывалась огнем расплатаВ старинные города.Мы брали их, мы входили,Штурмуя за домом дом.Что мы их освободили,Понятно им стало потом.
Победа. Покой внезапный.И — летом — приказ на марш:Еще переход на западПроделает корпус наш.Осела, остыла ярость,Колонной идут полки.Вот горы — на ярус ярус,Медные рудники.
Не знал я, что есть на светеНа склонах саксонских горЭйслебен — дитя столетий,И чем он велик и горд.Возник городок в пространстве.Домишки — стена к стене.Над кирхою лютеранскойГолуби в голубизне.
Прошли мы такие далиСквозь грохот, а то — сквозь тишь,Что, кажется, все видали,Ничем нас не удивишь.Эйслебен, пускай Эйслебен,Город очередной...
И вдругНа площади —Ленин!Товарищи, что со мной?!
Понять это чудо силясь,Не верю глазам своим,Как будто в горах сместилисьЭпох и веков слои.Как будто в походе этом,Шар обогнув земной,С другой стороны планетыВступаю я в край родной.
Нас обнимают крепко,Сбежавшись со всех сторон,Костлявые немцы в кепках,В фуражках с витым шнуром.А мы молчим в изумленье,И слезы кипят у глаз:Какою дорогой ЛенинПришел сюда раньше нас?
Пора открываться тайнам.Был горестный день такой:Памятник сбили танкомНа площади городской;Безумцы в квадратных каскахЗабыли, как близок суд,Какую они закваскуДля ненависти несут.
Не просто запасы бронзыВ Германию повезли,А символ живой и грозной,Не сдавшейся в плен земли.Так прибыл товарищ ЛенинВ дни горестей и потерьВ тот самый город Эйслебен,Куда мы пришли теперь.
Работали на разгрузке,Где каждая гайка в счет,Несколько пленных русскихИ немец — костлявый черт.Взойдя на платформу первым —Проверить прибывший лом,Он вдруг огляделся нервно,Платком отирая лоб.
Потом подозвал советскихМальчишек с нашивкой ОСТ.«Работать!» — прикрикнул резко.Смотри — он не так-то прост!
Медлительно и спокойноСкульптуру несли на склад,Ничем не смутив конвойных,Выдерживая их взгляд.
В подполье уходит Ленин,Как будто опять — Разлив!Спасли его от глумленья,В пакгаузе тайник отрыв,
Проволокою ржавойПереплели подход.Что виселица угрожалаЛюбому из них — не в счет.
Была тогда, в сорок третьем,Победа так далека...
Но в сорок пятом встретилЛенин свои войска.Я помню то утро счастьяИ как венок возлагалСтарый немецкий мастерНа временный пьедестал.
Теперь уже все известно —Кто эту скульптуру скрыл,А также город и место,Где памятник раньше был.На том постаменте ТельманСегодня стоит у нас....Но это уже отдельный,Мой следующий рассказ.
1969РАССКАЗ СОЛДАТА
Напрасно вы назвали меня простым солдатом.Солдат войны великой — какой же я простой?Портрет вам мой известен по стареньким плакатам,Хоть я не отличался особой красотой.
Победа не приходит по щучьему веленью.Я начал на границе, очнулся под Москвой.Почти четыре года на главном направлепьеПровел я в лазаретах и на передовой.
Мне маршальскую должность в запасе узаконьте,С годами все огромней всемирность наших дел.В окопе самом крайнем на всем германском фронтеУ Северного моря я, съежившись, сидел.
С бутылкою сначала бросался я на танки,А после им с «катюши» отходную играл.И под Новороссийском, на самом левом фланге,На пляже черноморском зимой я загорал.
В атаки шел при встречном и при попутном ветре,Как вышел и как выжил — сам черт не разберет,На левом и на правом на флангах был и в центре,И лично мне Верховный приказывал — вперед!
Зачем вы говорите как о простом солдатеО пане, гражданине, товарище... О том,Кто во дворцах и замках и в каждом магистратеБыл первым комендантом, на сутки королем.
Но возраст пенсионный... Остался я за штатомС садово-огородным участком родовым.А все-таки считайте меня простым солдатом,Согласен вечно зваться гвардейцем рядовым.
БАЛЛАДА ОБ АРТИСТКЕ ТРАМа
Должно быть, неизвестно вам,Сегодняшним ребятам,Что означает слово ТРАМ,Рожденное в тридцатом.
Следы эпох слова таят,И это слово тоже.ТРАМ — это значило ТеатрРабочей молодежи.
А в ТРАМе — слушайте, друзья,Историю с начала —Одна знакомая мояВсегда старух играла.
И режиссер, кудлат и лих,Подтрунивал над нею:«Еще сыграешь молодых,Старух играть труднее».
Артистка соглашалась с нимБезропотно и грустно,Сама накладывала гримИ горбилась искусно.
В ее года, в ее летаИграть старух обидно.Но вот опять идет спектакль,И зрителям не видно,
Что смотрит мне в глаза она,На сцене умирая....А завтра к нам пришла война,Вторая мировая.
Я срочно уезжал тогдаПод гул артиллерийскийИ лишь потом, через года,Узнал судьбу артистки.
Она отправилась в войскаС концертною бригадой,Когда уже была МоскваВ «ежах» и баррикадах.
Не разобрать — где фронт, где тыл,Огонь вокруг неистов,И прямо к немцам угодилГрузовичок артистов.
Что будет с русской красотой,Решительной и нежной?Судьба, не торопись, постой,Приободри надеждой!
И реквизит и грим при нейОстались в суматохе...Ноябрьский сумрак все темней,И вот в людском потоке
Старуха дряхлая бредет,Ягой-каргою горбясь.Лицо в бороздках, черный рот —Мой ненаглядный образ.
Сентиментального врагаЗадело это чудо.«На что нам старая карга?А ну, катись отсюда!»
И так вот, с гримом на лице,В своей коронной роли,Она пришла в районный центр,А он уже в неволе.
Стоит растерянный народНа площади у церкви,А мимо бабушка идетВ ботинках не по мерке.
Глаза из-под седых бровейСкрестились с горем лютым,И очень захотелось ейДать силу этим людям.
Там, в центре мертвого села,Она о вере в завтраСтихотворение прочлаИз «Комсомольской правды».
Навстречу — гордость, и испуг,И вздох, как гром обвала,И чей-то звонкий выкрик вдруг: «Товарищи, облава!»
Ее жандармам выдал гад,Известный в том районе.(Он стал сегодня, говорят,Профессором в Бостоне.)
Суд скорый... Да какой там суд!Со зла да с перетрухуУже к березе волокутБезумную старуху.
На шее — острая петля.Рванулась из под ног земля...Теперь глаза мои сухи,Я плакал лишь в театре.
Прости меня за те стихиИз «Комсомольской правды».За то, что я но мог спасти...За то, что я живу, прости...
Пришла на следующий день,Не помня об угрозе,Толпа потерянных людейК истерзанной березе.
Зачем смотреть на мертвецов?Но люди смотрят в муке —И видят юное лицоИ розовые руки.
Кто объяснить сумел бы им,Что верх взяла природа,Что начисто отмыла гримНочная непогода?..
(И это чудо красоты,Бессмертия начало,Потом понтонные мостыВ тылу врага взрывало.)
...Воспоминаний голос тих.И слышу в тишине я:«Еще сыграешь молодых,Старух играть труднее».
1968У ДЕРЕВНИ БОГАТЫРЬ
