Григорий Кружков - Очерки по истории английской поэзии. Поэты эпохи Возрождения. Том 1

Просперо

Нет, не обузой –Но ангелом-хранителем. В то время,Пока слезами волны я солил,Ты улыбалась мне светло и кротко,Вселяя в сердце волю и решимостьВсе претерпеть.

Миранда

Но как же мы спаслись?

Просперо

По воле Провидения. Гонзало,Тот благородный неаполитанец,Кто получил приказ покончить с нами,Из сострадания снабдил нас пищей,Водой, одеждой и другим припасом,Что позже оказался очень кстатиДля наших нужд. По доброте своейОн мне позволил захватить в дорогуТе книги из моей библиотеки,Что я ценил дороже королевств.

Миранда

Увидеть бы мне этого вельможу!

Просперо

Еще немного посиди; дослушай.Нас выбросило на безлюдный остров;И здесь я стал наставником твоим,Принесшим, я надеюсь, больше пользы,Тебе, Миранда, чем ее приносятИным принцессам – тьмы учителей.

Миранда

Вознаградят вас небеса за это!Но объясните мне, отец, зачемВы эту бурю вызвали?

Просперо

Отвечу.Случилось так, что щедрая Фортуна(Отныне благосклонная ко мне)Сегодня в эти воды привелаМоих врагов; и было мне знаменье,Что если упущу я этот случай,То не знавать удачи мне вовек…На том прервемся. Подремли немного.Смежи ресницы. Не противься сну.

Миранда засыпает.

(2)

Перед кельей Просперо

Входят Просперо, Фердинанд и Миранда.

Просперо

Я обошелся с вами слишком строго,Зато воздам с лихвой. Треть своей жизниОтныне в руки вам передаю.Мои придирки к вам и притесненьяЛишь были испытанием любви –Вы с честью выдержали испытанье.Здесь, перед небом, подтверждаю сноваСвой щедрый дар. Перехвалить невестуЯ не боюсь. Вы сами, Фердинанд,Увидите, что никакой хвалеЗа нею не угнаться.

Фердинанд

Знаю этоБез всякого оракула.

Просперо

Итак,Примите дочь мою; вы заслужилиНаграду эту. Но остерегитесьНарушить целомудренные узыДо совершенья всех святых обрядовИ брачных церемоний; в наказаньеНе благодатная роса небес,Животворя, на ваш союз прольется,Но тернии презренья и обидыОсыплют вашу брачную постельИ вы возненавидите друг друга,Как два врага. Дождитесь же ГименаИ светочей его.

Фердинанд

Клянусь надеждойНа мир и лад в дому, детей прекрасныхИ долголетье, что ни случай-сводник,Ни мрак поблажливый, ни подстреканьяПриродных низших сил не запятнаютЧесть – похотью, заране обокравТот день торжественный, когда я будуБранить за медленность упряжку Феба,Гадая, кто же Ночь пленил в пути.

Просперо

Отлично сказано. Усядьтесь рядом. –Ну, Ариэль! Явись, мой дух любезный!

Входит Ариэль.

Ариэль

Я здесь. Чего желает мой хозяин?

Просперо

В последний раз ты со своей ватагойДостойно выполнил мое заданье.Даю тебе другое. СобериТех духов, что я дал тебе в подмогу, –Да побыстрей. Я обещал сейчасДать этой юной паре подтвержденьеИскусства моего. Труд не велик,Но слово надо выполнять.

Ариэль

Сейчас?

Просперо

Я же сказал – сейчас, в мгновенье ока!

Ариэль

Не успеешь ты мигнутьИли пальцем шевельнуть,Как уже мы мчимся в путь –Всей толпою, как один,Наперегонки летим!Ты доволен, господин?

Просперо

Вполне, мой милый Ариэль.Но спрячьтесь,Пока не позову.

Ариэль

Уже, хозяин!

Ариэль уходит.

Просперо

Но не давайте слишком много волиПроказам юным. Кровь – такое пламя,В котором плавятся любые клятвы.Поосторожней с ней.

Фердинанд

Не беспокойтесь.Холодный, чистый и безгрешный снегЛежит на сердце у меня, смиряяГорячку крови.

Часть III

Джон Донн

Житие преподобного доктора Донна, настоятеля собора св. Павла

Влондонском соборе Св. Павла есть статуя Джона Дон на. Он стоит на пьедестале, за кутанный в саван, спеленатый его беломраморными складка ми, – безжизненная куколка, из которой выпорхнула и отлетела душа поэта – последняя метафора короля метафор, «монарха всемирной монархии Ума», как называли его современники.

Пожар 1666 года уничтожил старое здание собора со всем, что в нем было, но провидение сохранило памятник Донну: так же, как сохранило его и в 1940 году, когда храм Св. Павла – великолепное барочное сооружение Кристофера Рена – сильно пострадал во время жестоких многонедельных бомбардировок Лондона. Лишь какая-то бурая подпалина осталась на постаменте – то ли след «Великого лондонского пожара», то ли знак внутреннего огня, сжигавшего пленный дух того, кто в течение десяти последних лет был настоятелем со бора, – преподобного доктора Донна.

Джон Донн. Пьер Ломбар, 1633 г.

Судьба его если не для жития, то уж для нравоучительного романа про раскаявшегося грешника подходит идеально. Сперва мы видим молодого повесу, искателя любви и приключений; легкомысленного поэта, что ради красного словца не пожалеет, как говорится, ни мать, ни отца. Затем – улыбка фортуны, начало многообещающей государственной службы; и вдруг – резкий поворот: роковая страсть к племяннице своего патрона и тайный брак, ломающий так удачно начатую карьеру (1601). Долгие годы, проведенные в унизительной бедности, невзгоды, заботы, смерть детей (Мэри и Фрэнсис – 1614) и, наконец, решение принять духовный сан (1615). Сожаление о написанных в молодости стихах и полное их осуждение. Слава блестящего, красноречивейшего проповедника, все более ревностное, страстное служение Всевышнему, благочестивые раздумья о смерти. Смиренная кончина – венец и апофеоз христианина (1631). О такой ли судьбе и о такой ли кончине он писал в молодости, обращаясь к своей возлюбленной:

Без страха мы погибнем за любовь;И если нашу повесть не сочтутДостойной жития, – найдем приютВ сонетах, стансах – и воскреснем вновь.Любимая, мы будем жить всегда,Истлеют мощи, пролетят года –Ты новых менестрелей вдохнови!И нас канонизируют тогдаЗа преданность Любви.

В наследии Донна проповеди и богословские труды занимают куда больше места, чем стихи. И все же славен он «в подлунном мире» именно стихами. Впрочем, канонизация Джона Донна как великого поэта была и долгой, и очень не простой. В середине XVII века его посмертная слава достигла пика. Целая плеяда поэтов (получившая впоследствии название «метафизической школы») почитала его своим учителем. Но сменился век, и сменились вкусы. Стиль Донна, с точки зрения классицизма, был слишком сложным и вычурным. Уже Драйден пишет (в 1692 году): «Он пускает в ход метафизику не только в своих сатирах, но и в любовных стихах, где должно править одной Природе, засоряя го ловки милых дам сложными философическими умозрениями, когда ему следовало бы обратиться к их сердцам, дабы увлечь их нежностями Любви».

А Сэмюэл Джонсон в 1781 году выносит окончательный вердикт: «Эти примеры (из стихов Донна) доказывают, что все нелепое и порочное – следствие добровольного отклонения от природы в погоне за новизной и странностью и что, желая по разить, писатель оказывается неспособным восхитить».

Таким образом Джон Донн оказался надолго вытесненным из популярных антологий – всех этих «Золотых кладовых» и «Жемчужин английской поэзии». Понадобился весь девятнадцатый век, да еще с придачей, чтобы в этом «странном» авторе распознать одного из вели чайших поэтов английского языка. Поворотной тут была статья Элиста 1921 года. После этого слава Донна идет crescendo. Он оказался удиви тельно созвучен XX веку и немало повлиял на ряд крупных поэтов – от того же Т. С. Элиота до нашего Иосифа Бродского.

Видимо, та «существованья шаткость», о которой писал Донн, оказалась сродни нашему сегодняшнему мироощущению. Ведь он жил в такое время, когда жизнь человека его класса слишком часто зависела от прихоти фортуны. Это была эпоха, когда состояния наживались так же быстро, как терялись, и за головокружительным возвышением могла последовать внезапная и решительная опала. Это был век острейших религиозных распрей и споров, век постоянных войн и внешних угроз стране и монархии, век шпионов и доносчиков, интриганов, искателей карьеры, всевозможных «флибустье ров и авантюристов».