Владимир Высоцкий - Владимир Высоцкий

Всё так нестрашно, и палач – как добрый врач.

«Но на работе до поры все это прячь,

Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.

Бывает, только его в чувство приведешь,

Водой окатишь и поставишь Оффенбаха —

А он примерится, когда ты подойдешь,

Возьмет и плюнет, – и испорчена рубаха!»

Накричали речей

Мы за клан палачей,

Мы за всех палачей

Пили чай – чай ничей.

Я совсем обалдел,

Чуть не лопнул крича —

Я орал: «Кто посмел

Обижать палача!..»

…Смежила веки мне предсмертная усталость,

Уже светало – наше время истекло.

Но мне хотя бы перед смертью повезло:

Такую ночь провел – не каждому досталось!

Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,

Согнал назойливую муху мне с плеча…

Как жаль – недолго мне хранить воспоминанье

И образ доброго, чудного палача!

1977

Упрямо я стремлюсь ко дну —

Дыханье рвется, давит уши…

Зачем иду на глубину —

Чем плохо было мне на суше?

Там, на земле, – и стол, и дом,

Там – я и пел, и надрывался;

Я плавал все же – хоть с трудом,

Но на поверхности держался.

Линяют страсти под луной

В обыденной воздушной жиже, —

А я вплываю в мир иной:

Тем невозвратнее – чем ниже.

Дышу я непривычно – ртом.

Среда бурлит – плевать на среду!

Я погружаюсь, и притом —

Быстрее, в пику Архимеду.

Я потерял ориентир, —

Но вспомнил сказки, сны и мифы:

Я открываю новый мир,

Пройдя коралловые рифы.

Коралловые города…

В них многорыбно, но – не шумно:

Нема подводная среда,

И многоцветна, и разумна.

Где ты, чудовищная мгла,

Которой матери стращают?

Светло – хотя ни факела́,

Ни солнца

мглу не освещают!

Все гениальное и не-

Допонятое – всплеск и шалость —

Спаслось и скрылось в глубине, —

Все, что гналось и запрещалось.

Дай бог, я все же дотону —

Не дам им долго залежаться! —

И я вгребаюсь в глубину,

И – все труднее погружаться.

Под черепом – могильный звон,

Давленье мне хребет ломает,

Вода выталкивает вон,

И глубина не принимает.

Я снял с острогой карабин,

Но камень взял – не обессудьте, —

Чтобы добраться до глубин,

До тех пластов, до самой сути.

Я бросил нож – не нужен он:

Там нет врагов, там все мы – люди,

Там каждый, кто вооружен, —

Нелеп и глуп, как вошь на блюде.

Сравнюсь с тобой, подводный гриб,

Забудем и чины, и ранги, —

Мы снова превратились в рыб,

И наши жабры – акваланги.

Нептун – ныряльщик с бородой,

Ответь и облегчи мне душу:

Зачем простились мы с водой,

Предпочитая влаге – сушу?

Меня сомненья, черт возьми,

Давно буравами сверлили:

Зачем мы сделались людьми?

Зачем потом заговорили?

Зачем, живя на четырех,

Мы встали, распрямивши спины?

Затем – и это видит Бог, —

Чтоб взять каменья и дубины!

Мы умудрились много знать,

Повсюду мест наделать лобных.

И предавать, и распинать,

И брать на крюк себе подобных!

И я намеренно тону,

Зову: «Спасите наши души!»

И если я не дотяну —

Друзья мои, бегите с суши!

Назад – не к горю и беде,

Назад и вглубь – но не ко гробу,

Назад – к прибежищу, к воде,

Назад – в извечную утробу!

Похлопал по плечу трепанг,

Признав во мне свою породу, —

И я – выплевываю шланг

И в легкие пускаю воду!..

Сомкните стройные ряды.

Покрепче закупорьте уши:

Ушел один – в том нет беды, —

Но я приду по ваши души!

1977

Я дышал синевой,

Белый пар выдыхал, —

Он летел, становясь облаками.

Снег скрипел подо мной

Поскрипев, затихал, —

А сугробы прилечь завлекали.

И звенела тоска, что в безрадостной песне поется:

Как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи, —

Усыпив, ямщика заморозило желтое солнце,

И никто не сказал: «Шевелись, подымайся, не спи!»

Все стоит на Руси,

До макушек в снегу.

Полз, катился, чтоб не провалиться, —

Сохрани и спаси,

Дай веселья в пургу,

Дай не лечь, не уснуть, не забыться!

Тот ямщик-чудодей бросил кнут, и – куда ему деться! —

Помянул он Христа, ошалев от заснеженных верст…

Он, хлеща лошадей, мог бы этим немного согреться, —

Ну а он в доброте их жалел и не бил – и замерз.

Отраженье свое

Увидал в полынье —

И взяла меня оторопь: в пору б

Оборвать житие —

Я по грудь во вранье,

Да и сам-то я кто, – надо в прорубь!

Вьюги стонут, поют, – кто же выстоит, выдержит

стужу!

В прорубь надо да в омут, – но сам, а не руки сложа.

Пар валит изо рта – эк душа моя рвется наружу, —

Выйдет вся – схороните, зарежусь – снимите с ножа!

Снег кружит над землей,

Над страною моей,

Мягко стелет, в запой зазывает.

Ах, ямщик удалой —

Пьет и хлещет коней!

А непьяный ямщик – замерзает.

Между 1970 и 1977

Я первый смерил жизнь обратным счетом —

Я буду беспристрастен и правдив:

Сначала кожа выстрелила потом

И задымилась, поры разрядив.

Я затаился, и затих, и замер, —

Мне показалось – я вернулся вдруг

В бездушье безвоздушных барокамер

И в замкнутые петли центрифуг.

Сейчас я стану недвижим и грузен,

И погружен в молчанье, а пока —

Меха и горны всех газетных кузен

Раздуют это дело на века.

Хлестнула память мне кнутом по нервам —

В ней каждый образ был неповторим…

Вот мой дублер, который мог быть первым,

Который смог впервые стать вторым.

Пока что на него не тратят шрифта, —

Запас заглавных букв – на одного.

Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта,

Но дальше я поднялся без него…

Вот тот, который прочертил орбиту,

При мне его в лицо не знал никто, —

Все мыслимое было им открыто

И брошено горстями в решето…

И, словно из-за дымовой завесы,

Друзей явились лица и семьи, —

Они все скоро на страницах прессы

Расскажут биографии свои.

Их всех, с кем вел я доброе соседство,

Свидетелями выведут на суд, —

Обычное мое, босое детство

Обуют и в скрижали занесут…

Чудное слово «Пуск!» – подобье вопля —