ЛЕФ 1923 № 1 - Коллектив авторов
Ты постиг ли, ты почувствовал ли,
Что, как звезды на заре,
Парки древние присутствовали
В день крестильный, в октябре.
Парки эти, по мнению Брюсова явились, –
Чтоб страна, борьбой измученная,
Встать могла, бодра, легка.
Разбор этих отрывков откладываю до четвертой главы.
III. Бегство от творчества.
На примере с частицей «ль» я уже показывал, что архаизм приемов неизбежно ведет к шаблону формы. В самом деле: с одной стороны, имеется «дозволенный», «принятый», канонизированный, т.-е., ограниченный запас матерьяла; с другой стороны имеется тоже «дозволенный», «принятый», канонизированный, т.-е., тоже ограниченный запас методов организаций этого матерьяла, – в результате, при многократном употреблении, не может не получиться шаблона. А так как этот шаблон успел уже создаться задолго до Брюсова, то последнему осталось простое ремесленно-цеховое использование готовых кусков.
Если начать хотя бы с эпитетов, встречающихся в книжке, то окажется, что «призрак» у Брюсова обязательно «красный», «гнет», конечно, «тяжкий», «пена – белая», «плот – утлый», «волна – мутная» или, при желании, «роковая», «глаза – зоркие», «лента – алая», «ласки – горькие», «жребий», разумеется, «заветный», «столп – огненный», «песня – трепетная», «глубины – заповедные», «тьма – рассеянная», «ресницы – опущенные», «лик – бледный», «слух – чуткий», «око – провидящее», «путь – зиждительный», «мгла – ночная», «мечта», в двух случаях, «нежная», «хмель – божественный», «муки» или «миги» – «сладкие», «счастие» или «память» – «немые»; «трепет», «омут» и «бездна» – «черные» и т. д.
Не лучше обстоит и с образами:
«Заря времен» или наоборот – «тьма столетий» и «мгла времен» или «огонь веков» (2 раза) и «огонь пропастей» или «завес веков» и «сказки столетий»; кроме «огня пропастей» бывает еще «пропасть страсти» и «пропасть объятий» или «бездна мигов» и «сон неги» или «сладость нег»; затем нахожу «трепет надежд», «вереницу теней», «дым воспоминаний» и «дым пожаров»; имеются «яд любви», «мечта любви» и «огнь любви», «вопль измены», «вопль вражды» и «бред блаженств», «бред ночи», «бред темноты», «час призраков», «час расплаты», «час бури», «зов бури», «зовы судьбы», «глубины позора» и пр. Добавляю только, что «нужда» у Брюсова, как это ни ново, но «пляшет».
Неудивительно поэтому, что любое семантическое построение Брюсова представляет собою сплошной штамп. Делается это так: берутся, например, слова «во», «тьма», «сон», «кинут», для разнообразия прибавляются «томить» и «полмира», а в результате получаются 3 строки 3-х разных стихотворений:
1. Томил во тьме несходный сон.
2. Когда во тьме закинув твой,
Подобный снам…
3. С полмиром кинут я теперь во тьму.
Иногда семантический штамп заостряется одинаковостью метра и синтаксиса:
1. . . . . ., Мы – поэты,
В огне веков, как можем не гореть.
2. . . . . . Поэты, все мы;
Вскрывает путь в огонь веков она.
А вот два описания; в одном речь идет о Цезаре и Клеопатре, в другом о поэте, посвящающем свою избранницу:
1. Миродержец, днесь я диадемой
Царственной вяжу твое чело.
2. По власти, мне таинственно врученной,
Твое чело вяжу двойной тесьмой.
. . . . . . . . . .
Те две тесьмы – сиянье диадемы.
(Социологически здесь крайне интересно бессознательное, невольное и полное отождествление особы поэта с «царственной» особой).
Еще:
1. Ведал громы, видел бури.
2. Чтобы помнили, видели ведали.
Такой шаблон особенно ярко обнаруживается при сравнении одинаковых тематических композиций; та или иная тема обладает своей твердо установленной словарной свитой, своим синтаксическим этикетом, – небольшая перестановка, и стихотворение готово.
Для примера возьму описания любви, имеющиеся в сборнике:
1. Геро, лик твой жутко нежен.
2. Они все миги жгуче в нас язвят.
3. Грудь на груди, вздохов страстных протяжность.
4. Грудь на груди, под смех гиен, –
Так в истомах и бредах… –
5. Есть нега молний в жале жгучей боли.
6. Кровь под жалами пламенных стрел.
7. Нега рук желанных, пламя губ.
8. В неге слитых губ, к немым улыбкам.
9. . . . . . Еще в глазах вся нега
Желанных глаз. . . . .
10. Каждый вздох, за дрожью дрожь, истомней.
11. За влажность губ, сдавивших губы мне.
12. . . . . . Все может губы сжечь.
Яд милых губ.
13. И губ, томивших в темноте.
14. Горьких ласк и сладких мук.
15. Нам сужден ли сон мгновенной неги.
16… В теле слитом
Сердце с сердцем съединить
17. В одном биеньи сердце с сердцем слито,
Чтоб равный вздох связал мечту двоих.
18. Чтоб восторг двух разных тел
Равным пламенем горел.
19. Две мечты двух дум не слитых.
20. Рук ласковых касанье, приближенье
Губ страждущих, истома глаз ночных;
. . . . . . . . . .. . . . .
Прерывный вздох. . . . .
21. К палящей пропасти объятий,
22. В палящей мгле, над близкой бездной.
23. Иль в бездну мигов счастья сон сроню.
24. Пропасть высшей страсти нам открыта.
25. Во мгле, как в пропастях безмерных.
26. В блаженной неге унижения.
27. В глубокой ласке жалит.
28. На ложе ласк неверных,
Обманывающих приближений.
29… К ложам нежным влек.
И т. д. и т. д. и т. д.
В заключение шедевр:
«С трепетной песней о счастье немом на устах».
Вся книжка представляет собою игру на эстетическом фетишизме публики, у которой фраза «в блаженной неге унижения» и т. п. вызывает «сладкую дрожь», «горькую муку» или что-нибудь в этом роде. Вольно или невольно, но налицо явный подлог: вместо творчества, вместо искусства – набор штампов.
Возражение, что каждый поэт обладает стилем и потому повторяется, что вообще композиционные приемы поэзии количественно ограничены, здесь безусловно отпадает. У Брюсова повторяются не приемы, а готовые формы, и притом не свои, а чужие.
В качестве доказательства продемонстрирую его рифмы; всякая рифма есть прием фонетического повторения, и весь вопрос сводится к языковому материалу, попадающему в рифму.
Вот некоторые
