Лариса Рубальская - Собрание сочинений в одном томе
И что же такое случилось, что во время хлопка этого дружеского обоих током тряхануло. Да так, что в темноте показалось, что разряд летучей молнии сверкнул.
И опять потянулась рука к руке, а током все било и било. Хорошо, что Мэри крепко спала, а то если бы глаза открыла, то увидела бы над собой переплетенные в воздухе, там, на верхних полках, руки не спящих двоих людей.
Приехали, выгрузились, разместились — море, рынок, вино виноградное. Мэри вся в своих мыслях, как на иголках сидит — Лешке позвонить хочется. Мобильных телефонов в то время еще не было, и, чтобы позвонить, надо было бежать на почту.
— Травка, заговори Пашку, а я Маргошку с собой возьму, вроде пойду ее на аттракционах покатаю. На почту сгоняю, часок меня не будет. Только чтобы он нас встречать не засобирался. Парк-то с почтой в разных концах.
Все произошло сразу — и шепот нежный, и поцелуи, и все то, что само собой должно после этого произойти…
Возвращения Мэри они оба не заметили. И Мэри не заметила, что произошло, пока ее не было. Павел и Травиата еще не очнулись от потрясения, а Мэри было не до них. Ей ничего такого и в голову не могло прийти — приходить-то было некуда. Там, В ГОЛОВЕ, ВСЕ МЕСТО Лешка, Алексей Иванович, занимал — Мэри на почту гоняла зря. Любимого дома не оказалось, а это странно, потому что они договаривались. И Мэри, естественно, была расстроена, а если бы расстроена не была и посмотрела бы на мужа, то обожглась бы об его жаркий, нежный взгляд, предназначенный не ей.
Две недели пролетели быстро. Все как началось, так и продолжалось — все вместе завтракали, купались, пили вино. Иногда Мэри отлучалась как бы дочку на каруселях покатать, и тогда Пашка и Травиата были самыми счастливыми на свете.
Они тогда и не думали, что их случайная ночь станет любовью на долгие годы…
* * *Ольгиванна заметила, что в дочке что-то изменилось, и, похоже, перемена эта радостная. Допытываться не стала — дочка взрослая, умная. Только раза два мать не к месту вздохнула, что, мол, при нынешней жизни одной, без мужа, ребеночка поднимать тяжело.
А Травиатка никого поднимать и не собиралась. Ни о каких детях она не думала, ей и так хорошо — всю нежность она отдавала своим ушастым клиентам. Она могла хозяйку по имени не помнить, а уж собачкину-то кличку помнила всегда. Стригла ласково и даже целовала в носик, если клиент или клиентка хорошо себя вели.
4
Павел влился в поток ее жизни легко, и ничего она менять не собиралась. Вот так как раз хорошо. Любимая работа, подружки — Мэрька с повзрослевшей Маргошкой, и для здоровья Пашка — приходил ненадолго, обдавал Травку волной любви и возвращался домой. Ей хватало.
Мэри со своим Лешкой с ума сходила — он-то хотел, чтобы она к нему насовсем от Павла ушла. Уже сколько лет это все тянется, надо что-то решать. А Мэри-то решать зачем? Кругом порядок: Пашка — деньги в дом, дочь-студентка, уже много чем за годы совместного проживания обзавелись-построили. А теперь что — делить, что ли? И Пашка, и Лешка никуда не денутся. Так даже интересней.
Иногда Мэри поручала Травиате ее прикрыть — например, сообщить Пашке, если он позвонит, что она весь вечер у нее была и ушла минут пять назад. Мобильник, мол, у нее сел. А сам Пашка в это время спокойненько напротив Травки сидел. Вот и выкручивайся тут.
Травиата подругу не выдавала. Вообще, все было шито-крыто.
Даже представить себе, как это у них столько лет получается, было невозможно.
Но, судя по всему, всем было хорошо.
* * *— Травиата, а может быть, стоит развязать этот узелок? — Я, как всегда, прорвалась со своими советами. — Ведь вы все запутались, друг друга обманываете. И зачем? Ведь все так просто — Мэри любит Лешу, он — Мэри. Зачем мучиться-то? У тебя тоже все в порядке — Павел любит тебя, ты его. Схема-то проще простого. Разберитесь по-честному, и все.
Ответ Травиатки меня удивил, вернее, ошеломил.
— А зачем мне это нужно? Завтраками его кормить?..
Я замолчала и думала, что больше всего на свете я любила любимого моего завтраками кормить. И обедами, и ужинами. И рубашки его стирать, и брюки гладить любила. И с работы ждать, и… и… и… Какое это было счастье!!!
Травиата посмотрела на часы и засобиралась к какому-то то ли Джонику, то ли Чарлику. Его как раз с дачи должны были привезти — постричься. Глаза ее засветились нежностью и любовью.
Да, думала я, правду говорят, чужая душа — потемки.
А вот то, что она Мэри мужу не выдает, — молодец. Настоящая подруга.
Ошибка молодости
Фамилия у Сереги была редкая — Баргузинов. Баргузинов Серега — спина прямая, ноги длинные и ровные, как у солиста балета Большого театра. Собственно, почему — как?
Именно балетные ноги, как и должно быть у человека, занимающегося бальными танцами. Балет был слабостью, и страстью, и страшной тайной Баргузинова Сереги, которую он изо всех сил должен был скрывать от жены Оксанки. Дело в том, что на самом деле Серега был маляром-штукатуром, причем классным. И Оксанка тоже маляр-штукатур. Они и познакомились в общежитии, когда оба на стройке работали. А потом Оксанка в декрет ушла, другую Оксанку рожать, а Серега подался на вольные заработки — по квартирам ремонт делать. Денег-то стало больше нужно — двоих Оксанок кормить-одевать.
А тайна у него была вот какая — он в свободное от поклейки обоев время ходил заниматься в школу бальных танцев при Доме культуры строителей. У него в сумке под рабочей одеждой в отдельном пакете всегда лежали балетные принадлежности. А большая Оксанка, жена то есть, страшно Серегу к балетному делу ревновала. И выговор ее звучал строго: «Я замуж выходила за маляра. Жизнь свою с ним связала. А не с танцором. Так что выбирай, Серега, — или мы с Оксанкой, или твои па-де-де».
А Серега выбирал и то, и другое. И, пряча под спецовкой балетную одежду, иногда исхитрялся все-таки фуэте покрутить.
Обои он клеил быстро и ровно-ровно. Элеонора наблюдала, как он работает, и размышляла о своем. Иногда они вместе пили чай — Серега и Элеонора. И тогда Баргузинов сыпал вопросами, и Элеонора просвещала его на разные темы. Она жила на несколько этажей выше Сереги. Не в смысле этажей в доме, а в смысле этажей жизни. От Сереги до нее еще было долго-долго добираться по крутой жизненной лестнице вверх, и Серега это понимал, называл Элеонору по отчеству — Александровна и даже пару раз за время ремонта приходил с коробочкой конфет. Одним словом, как-то за три недели работы Сереги в квартире Эли они подружились. Эля даже однажды прикрыла Баргузинова, когда он танцевать пошел, а Оксанка как раз позвонила. Что-то умело приврала, что, мол, попросила Сергея куда-то за чем-то съездить, и танцор был спасен.
Сама Элеонора была стоматологом. Притом потомственным. Уже третье поколение в ее семье лечило и обновляло пациентам зубы. Врачом Эля была хорошим, пациенты ходили к ней и за собой других приводили, так что в смысле денег все было нормально. И, вообще, во всех смыслах нормально — Саша, муж, работал в большой строительной компании, был человеком серьезным и никаких особенных хлопот Элеоноре не доставлял. Впрочем, как и радостей. Но это не страшно. А что детей нет — тоже не страшно. Как Эля всем говорила: «Мы с Сашей живем для себя». Все как у всех. Да и слава богу, что Саня вообще у Эли был. Замуж она вышла поздно, уже за тридцать, когда всех хороших женихов уже по хорошим разобрали. И Эле досталось то, что осталось. Короче, Саша — положительный человек.
А до Сани вообще была у Эли не жизнь, а катастрофа…
* * *Эля вела дневник личной жизни. Вернее, список личной жизни. Сначала фамилия или имя, а рядом — плюс или минус. Иногда против имени стоял знак вопроса. Означало это вот что: плюсик — если с владельцем имени БЫЛО, а минусик — если НЕ БЫЛО. Собственно, минусик-то был всего один, а знаков вопроса — шесть. Это в том случае, если Эля или не помнила, или не поняла — было все-таки или не было.
Под всеми этими Эдиками и Олегами Николаевичами можно было провести итоговую черту, поставить две короткие параллельные черточки — равняется, и под чертой общий итог — БРОСИЛИ! Вот почему это так выходило — непонятно, но бросали Элю все — и военные, и продавец мясного отдела, и артист один из оперной массовки, и другие. Короче — все!!!
* * *Вот, например, в списке красивое имя — Альберт. И сам он был ничего, имя ему шло. Когда количество свиданий перевалило за три, у Элеоноры появилась смутная надежда, что именно Альбертик и есть ее судьба. И решила она ему на это красиво намекнуть. На четвертый раз, после того, как было, в смысле плюсика в списке, Альберт пошел Элю до троллейбусной остановки проводить. Он не любил, чтобы женщины у него до утра оставались.
И вот стоят они на остановке, а троллейбуса нет, а дождь как раз есть. И замечает Эля, что Альбертик собирается оставить ее под дождем одну — мол, чего вдвоем-то мокнуть? Я пошел, ты жди, троллейбус скоро подойдет. Ну и Эля решила остановить его, огорошив красотой слов, которые она заранее подготовила. Взяла она Альбертика за руку, глаза опустила и говорит:
