Константин Батюшков - Полное собрание стихотворений под ред. Фридмана
1816 — февраль 1817
Переход через Рейн. Впервые — «Русский вестник», 1817, № 5 и 6, прибавление к «Отечественным ведомостям», стр. 38—45. Печ. по «Опытам», стр. 231—241. Батюшков участвовал в переходе русских войск через Рейн (2 января 1814 г.), в результате которого они вступили во Францию. В письме к Гнедичу от января 1814 г. уже отражены настроения, воплотившиеся в этом стихотворении (см. Соч., т. 3, стр. 246). Дата под заглавием обозначает не время сочинения, а год перехода через Рейн. Датируется по письмам к Гнедичу от конца февраля — начала марта и к Вяземскому от 4 марта 1817 г. (там же, стр. 422 и 428). Пушкин заметил о «Переходе через Рейн» на полях «Опытов»: «Лучшее стихотворение поэта — сильнейшее и более всех обдуманное» (П, т. 12, стр. 283).
Герман — Арминий (17 до н. э. — 21 н. э.), вождь древних германцев, сражавшихся с римлянами.
Кесарь — Юлий Цезарь (102—44 до н. э.), римский император.
Тевтонские — германские.
Лики — хоры.
Аттила новый — Наполеон.
Зарейнские сыны — французы.
Улея — река Улео в Финляндии.
Ангел мирный — имеется в виду жена Александра I Елизавета Алексеевна, баденская принцесса Луиза (1779—1826), родившаяся на берегах Рейна.
Маккавеи — еврейские вожди II в. до н. э., в данном случае — поборники веры и патриотизма.
"Тот вечно молод, кто поет..."
Тот вечно молод, кто поет Любовь, вино, Эрота И розы сладострастья жнетВ веселых цветниках Буфлера и Марота.Пускай грозит ему подагра, кашель злой И свора злых заимодавцев: Он всё трудится день-деньской Для области книгопродАвцев. «Умрет, забыт!» Поверьте, нет! Потомство всё узнает: Чем жил, и как, и где поэт,Как умер, прах его где мирно истлевает. И слава, верьте мне, спасет Из алчных челюстей забвенья И в храм бессмертия внесет Его и жизнь, и сочиненья.
Первая половина марта 1817
«Тот вечно молод, кто поет...». Впервые — «Московский телеграф», 1827, № 3, стр. 92. Обращено к Василию Львовичу Пушкину (1770—1830), дяде А. С. Пушкина, известному поэту-карамзинисту, активному члену «Арзамаса»; входит в письмо Батюшкова к нему от первой половины марта 1817 г.
Буфлер Станислав, маркиз (1737—1815) — французский поэт, автор изящных эротических стихотворений. В первой редакции послания «В. Л. Пушкину» (1817) А. С. Пушкин назвал самого Батюшкова «русским Буфлером», очевидно имея в виду его любовную лирику, а также и то, что он, подобно Буфлеру, был военным.
Марот — Маро Клеман (ок. 1496—1544), французский поэт, автор эпикурейских стихотворений; о нем Батюшков упоминает в «Речи о влиянии легкой поэзии на язык» (Соч., т. 2, стр. 239).
<В. Л. Пушкину>
("Чутьем поэзию любя...")
Чутьем поэзию любя,Стихами лепетал ты, знаю, в колыбели; Ты был младенцем, и тебяЛелеял весь Парнас и музы гимны пели,Качая колыбель усердною рукой: «Расти, малютка золотой! Расти, сокровище бесценно! Ты наш, в тебе запечатленно Таланта вечное клеймо!Ничтожных должностей свинцовое ярмо Твоей не тронет шеи: Эротов розы и лилеи, Счастливы Пафоса затеи,Гулянья, завтраки и праздность без трудов,Жизнь без раскаянья, без мудрости плодов, Твои да будут вечно! Расти, расти, сердечный! Не будешь в золоте ходить,Но будешь без труда на рифмах говорить, Друзей любить И кофе жирный пить!»
Первая половина марта 1817
‹В. Л. Пушкину› («Чутьем поэзию любя...»). Впервые — «Московский телеграф», 1827, № 3, стр. 93. Входит в то же письмо Батюшкова к В. Л. Пушкину от первой половины марта 1817 г. После стихов следуют слова: «Чего лучше? Предвещание муз сбылось, как видите». Батюшков был другом В. Пушкина и высоко ценил его поэму «Опасный сосед», находя, что она представляет собой «произведение изящное, оригинальное», в котором «много поэзии» (Соч., т. 3, стр. 128 и 132). В «Речи о влиянии легкой поэзии на язык» Батюшков указывал, что некоторые послания В. Л. Пушкина написаны «слогом чистым и всегда благородным» (Соч., т. 3, стр. 242). Однако в то же время Батюшков видел недостатки его довольно поверхностной поэзии. В письме к Вяземскому, относящемся к 1810 г., он говорил по поводу одного из посланий В. Л. Пушкина, что оно, «как и все его стихи, гладко и хорошо написано — а в мыслях связи нет никакой», и прибавлял: «Это его обыкновенный манер» (ЦГАЛИ).
И кофе жирный пить. В. Л. Пушкин, известный своими чудачествами и отличавшийся завидным аппетитом, был постоянной мишенью насмешек для своих друзей.
Умирающий Тасс:
Элегия
("Какое торжество готовит древний Рим?..")
...E come alpestre e rapido torrente,
Come acceso baleno
In notturno sereno,
Come aura o fumo, o come stral repente,
Volan le nostre fame: ed ogni onore
Sembra languido fiore!
Che più spera, o che s’attende omai?
Dopo trionfo e palma
Sol qui restano all’alma
Lutto e lamenti, e lagrimosi lai.
Che più giova amicizia o giova amore!
Ahi lagrime! ahi dolore!
«Torrismondo», tragedia di T. Tasso
...Подобно горному, быстрому потоку, подобно зарнице, вспыхнувшей в ясных ночных небесах, подобно ветерку или дыму, или подобно стремительной стреле проносится наша слава; всякая почесть похожа на хрупкий цветок! На что надеешься, чего ждешь ты сегодня? После триумфа и пальмовых ветвей одно только осталось душе — печаль и жалобы, и слезные пени. Что мне в дружбе, что мне в любви? О слезы! О горе! «Торрисмондо», трагедия Т. Tacco (итал.). — Ред.Какое торжество готовит древний Рим? Куда текут народа шумны волны?К чему сих аромат и мирры сладкий дым, Душистых трав кругом кошницы полны?До Капитолия от Тибровых валов, Над стогнами всемирныя столицы,К чему раскинуты средь лавров и цветов Бесценные ковры и багряницы?К чему сей шум? К чему тимпанов звук и гром? Веселья он или победы вестник?Почто с хоругвией течет в молитвы дом Под митрою апостолов наместник?Кому в руке его сей зыблется венец, Бесценный дар признательного Рима?Кому триумф? — Тебе, божественный певец! Тебе сей дар... певец Ерусалима!И шум веселия достиг до кельи той, Где борется с кончиною Торквато,Где над божественной страдальца головой Дух смерти носится крылатый.Ни слезы дружества, ни иноков мольбы, Ни почестей столь поздние награды —Ничто не укротит железныя судьбы, Не знающей к великому пощады.Полуразрушенный, он видит грозный час, С веселием его благословляет,И, лебедь сладостный, еще в последний раз Он, с жизнию прощаясь, восклицает:
«Друзья, о, дайте мне взглянуть на пышный Рим, Где ждет певца безвременно кладбище!Да встречу взорами холмы твои и дым, О древнее квиритов пепелище!Земля священная героев и чудес! Развалины и прах красноречивый!Лазурь и пурпуры безоблачных небес, Вы, тополи, вы, древние оливы,И ты, о вечный Тибр, поитель всех племен, Засеянный костьми граждан вселенны, —Вас, вас приветствует из сих унылых стен Безвременной кончине обреченный!
Свершилось! Я стою над бездной роковой И не вступлю при плесках в Капитолий;И лавры славные над дряхлой головой Не усладят певца свирепой доли.От самой юности игралище людей, Младенцем был уже изгнанник;Под небом сладостным Италии моей Скитаяся как бедный странник,Каких не испытал превратностей судеб? Где мой челнок волнами не носился?Где успокоился? Где мой насущный хлеб Слезами скорби не кропился?Сорренто! Колыбель моих несчастных дней, Где я в ночи, как трепетный Асканий,Отторжен был судьбой от матери моей, От сладостных объятий и лобзаний, —Ты помнишь, сколько слез младенцем пролил я! Увы! с тех пор добыча злой судьбины,Все горести узнал, всю бедность бытия. Фортуною изрытые пучиныРазверзлись подо мной, и гром не умолкал! Из веси в весь, из стран в страну гонимый,Я тщетно на земли пристанища искал: Повсюду перст ее неотразимый!Повсюду молнии, карающей певца! Ни в хижине оратая простого,Ни под защитою Альфонсова дворца, Ни в тишине безвестнейшего крова,Ни в дебрях, ни в горах не спас главы моей, Бесславием и славой удрученной,Главы изгнанника, от колыбельных дней Карающей богине обреченной...
Друзья! но что мою стесняет страшно грудь? Что сердце так и ноет, и трепещет?Откуда я? какой прошел ужасный путь, И что за мной еще во мраке блещет?Феррара... фурии... и зависти змия!..Куда? куда, убийцы дарованья!Я в пристани. Здесь Рим. Здесь братья и семья! Вот слезы их и сладки лобызанья...И в Капитолии — Вергилиев венец! Так, я свершил назначенное Фебом.От первой юности его усердный жрец, Под молнией, под разъяренным небомЯ пел величие и славу прежних дней, И в узах я душой не изменился.Муз сладостный восторг не гас в душе моей, И гений мой в страданьях укрепился.Он жил в стране чудес, у стен твоих, Сион, На берегах цветущих Иордана;Он вопрошал тебя, мятущийся Кедрон, Вас, мирные убежища Ливана!Пред ним воскресли вы, герои древних дней, В величии и в блеске грозной славы:Он зрел тебя, Готфред, владыка, вождь царей, Под свистом стрел спокойный, величавый;Тебя, младый Ринальд, кипящий, как Ахилл, В любви, в войне счастливый победитель.Он зрел, как ты летал по трупам вражьих сил, Как огнь, как смерть, как ангел-истребитель...
И тартар низложен сияющим крестом! О, доблести неслыханной примеры!О, наших праотцов, давно почивших сном, Триумф святой! победа чистой веры!Торквато вас исторг из пропасти времен: Он пел — и вы не будете забвенны, —Он пел: ему венец бессмертья обречен, Рукою муз и славы соплетенный.
Но поздно! Я стою над бездной роковой И не вступлю при плесках в Капитолий,И лавры славные над дряхлой головой Не усладят певца свирепой доли!»
Умолк. Унылый огнь в очах его горел, Последний луч таланта пред кончиной;И умирающий, казалося, хотел У парки взять триумфа день единый,Он взором всё искал Капитолийских стен, С усилием еще приподнимался;Но мукой страшною кончины изнурен, Недвижимый на ложе оставался.Светило дневное уж к западу текло И в зареве багряном утопало;Час смерти близился... и мрачное чело В последний раз страдальца просияло.С улыбкой тихою на запад он глядел...И, оживлен вечернею прохладой,Десницу к небесам внимающим воздел, Как праведник, с надеждой и отрадой.«Смотрите, — он сказал рыдающим друзьям, — Как царь светил на западе пылает!Он, он зовет меня к безоблачным странам, Где вечное светило засияет...Уж ангел предо мной, вожатай оных мест; Он осенил меня лазурными крылами...Приближьте знак любви, сей тАинственный крест...Молитеся с надеждой и слезами...Земное гибнет всё... и слава, и венец... Искусств и муз творенья величавы,Но там всё вечное, как вечен сам творец, Податель нам венца небренной славы!Там всё великое, чем дух питался мой, Чем я дышал от самой колыбели.О братья! о друзья! не плачьте надо мной: Ваш друг достиг давно желанной цели.Отыдет с миром он и, верой укреплен, Мучительной кончины не приметит:Там, там... о счастие!.. средь непорочных жен, Средь ангелов, Элеонора встретит!»
И с именем любви божественный погас; Друзья над ним в безмолвии рыдали,День тихо догорал... и колокола глас Разнес кругом по стогнам весть печали.«Погиб Торквато наш! — воскликнул с плачем Рим, — Погиб певец, достойный лучшей доли!..»Наутро факелов узрели мрачный дым; И трауром покрылся Капитолий.
ПРИМЕЧАНИЕ К ЭЛЕГИИ «УМИРАЮЩИЙ ТАСС»
