Антология - Западноевропейская поэзия XХ века
КОШКИ СВ. НИКОЛАЯ
Перевод С. Ильинской
Почему же радость отдается
Песнею безлирною эриний[91]?
Почему в слезах душа моя?
Безнадежная тоска
Страх и боль родит в груди.
Эсхил. Агамемнон[92]«А вот и Каво Гата[93], — молвил капитани показал на низкий голый берег,едва видневшийся за пеленой тумана. —Сегодня рождество. Вон там, вдали,в порывах веста из морской волныявилась Афродита. Камнем Греказовется это место. Леворуля!» Мне помнится, глазами Саломеисмотрела кошка, год спустя ее не стало,а Рамазан, как он смотрел на смертьв снегах Востока, день за днемпод леденящим солнцем,малютка-бог, хранитель очага.Не медли, путник… «Леворуля», — ответил рулевой.
…сейчас, быть может, друг мойодин и взаперти, среди картин,за рамами напрасно ищет окна.Ударил корабельный колокол, как будтоупала гулко древняя монетадавно исчезнувшего государства,будя воспоминанья и преданья.
«Как странно, — оборвал молчанье капитан, —но этот колокол сегодня, в рождество,напомнил мне о колоколе монастырском.Историю о нем мне рассказал монах,чудак, мечтатель и немножко не в себе.
Так вот, когда-то страшное несчастьепостигло этот край. За сорок с лишним лет —ни одного дождя, и остров разорился,и гибли люди, и рождались змеи.Мильоны змей покрыли этот мыс,большие, толще человеческой ноги, и ядовитые.И бедные монахи монастыря святого Николаяни в поле не осмеливались выйти,ни к пастбищам стада свои погнать.От верной гибели спасли их кошки,взращенные и вскормленные ими.Лишь колокол ударит на заре,как кошки выходили за воротамонастыря и устремлялись в бой.Весь день они сражались и на отдыхнедолгий возвращались лишь тогда,когда к вечерне колокол сзывал,а ночью снова начиналась битва.Рассказывают, это было чудо:калеки — кто без носа, кто без уха,хромые, одноглазые, худые,шерсть клочьями, и все же неустаннопо зову колокола шли они сражаться.Так пролетали месяцы и годы.С упорством диким, несмотря на раны,в конце концов они убили змей,однако вскоре умерли и сами,
не выдержав смертельной дозы яда.Исчезли, как корабль в морской пучине,бесследно… Так держать! …Могло ли быть иначе,коль день и ночь им приходилось питьпропитанную ядом кровь врага.Из поколенья в поколенье яд…»«…держать!» — откликнулся, как эхо, рулевой.
«ПО ШИПАМ КОЛЮЧЕГО ДРОКА…»[94]
(Государство, 616)
Перевод С. Ильинской
Был восхитителен Суний[95] в этот день благовещеньяс новым приходом весны.Редкая зелень вокруг заржавевших камней,красное тело земли и колючий кустарник:дрок — цветки желтоватые и большие шипы наготове.Поодаль — колонны, звучащие струны арфы…Покой.Так что же напомнило мне о том Ардиее? Пожалуй,словечко одно из Платона, застрявшее в складках памяти,желтый кустарник — с тех самых далеких временназвание не изменилось.Вечером я отыскал это место:«Связали его по рукам и ногам, — говорит Платон, —наземь его повалили и кожу содрали,и поволокли по земле, по шипамколючего дрока, и послебросили в Тартар его, как тряпку».Так на том свете платил за свои злодеянияАрдией из Памфилии, жалкий тиран.
ЯННИС РИЦОС
Яннис Рицос (род. в 1909 г.). — Родился в городе Монемвасия, в семье разорившегося землевладельца. Начал публиковать свои стихи в начале 30-х годов, в 1934 г. вышел в свет его первый поэтический c6opник «Тракторы», затем появились сборник «Пирамиды» (1935) и поэма «Эпитафии» (1936) — произведения новаторской, революционной образности, исполненные социального оптимизма и гражданственности. В годы второй мировой войны поэт принял участие в движении Сопротивления, а во второй половине 40-х годов, разделяя участь многих борцов Сопротивления, подвергся преследованиям и прошел через концлагеря Макронисос и Ай-Стратис. После военного переворота 1967 г. был вновь арестован, заключен в концлагерь на острове Лерос, а затем сослан на остров Самос. Паденне военной диктатуры в 1974 г. принесло свободу и поэту, и его книгам.
Рицос выпустил в свет более пятидесяти поэтических книг, среди которых «Песнь моей сестре» (1937), «Испытание» (1943), «Лунная соната» (1956), «Свидетельства», том I (1963) и том II (1966), «Филоктет» (1965), «Орест» 1966), «Камни. Повторения. Решетка» (1972), «Четвертое измерение» (1972), «Из бумаги» (1974) и др. Перевел на греческий язык поэму А. Блока «Двенадцать» и стихотворения В. Маяковского.
В жанровом многообразии поэзии Рицоса — от афористически чеканных миниатюр до философских поэм-монологов — широчайший диапазон художественного познания и поэтического освоения эпохи.
ОТСУТСТВУЮЩИЕ
Перевод Юнны Мориц
За них говорили другие, решали другие. Они,как будто их не было рядом, как будто они вне закона(и так оно есть, вне закона),слушали из репродукторов свои имена, обвинения судейи текст приговоров,видели груды табличек — груды болтливых угроз и запретов —металлических серых табличек, не читанных ими. Далеко, далеко,изгнанники, чужие в своем отечестве, отчужденные от себя,ко всему безразличные, —это они, те, кто некогда верил в силы своей ответственностии вообще в ответственность граждан,они, средоточцы огромных знаний (заученных в древности),такие прекрасные, такие доверчивые.А теперь — нет ни единого храма Амфиарая[96], и на холмике, маленьком,каменистом, асфоделью поросшем,нет барана черного цвета, чтобы жертву богам принести,чтобы после прилечьна теплую шкуру животного и прободрствовать долгую ночь, ожидаяхотя бы в галлюцинациях увидеть искру спасения, выход,целебную травку,которая будет одна панацеей для этой отчизны и целого мира(как говорили в те времена),и бросить потом золотые большие монеты в родник, —в благодарность за чудо. Но, впрочем, всегда, насколько мы помним,служители Амфиарая находили в своем родникетолько медную мелочь.И нет ничего удивительного — люди забывчивы, а золотобыло им нужно всегда.
ПОСЛЕ ПОРАЖЕНИЯ
Перевод Юнны Мориц
Когда афинское войско потерпело поражениепри Эгоспотамах[97] и чуть погодя,когда мы потерпели окончательное свое поражение, —прекратились наши вольные речи, блеск Перикла,расцвет античных искусств, гимнастические уроки,собеседы пирующих мудрецов. Сегодняна Агоре — гнетущая тишь, и угрюмство, и произвол Тридцати.Все, и в том числе самое сокровенное, происходитв наше отсутствие, без нашего спроса,и это не подлежит никогда никакому обжалованию,и обвиняемый беззащитен —ни адвокатов, нп скромного права даже на мелочь:на формальный протест.В огонь — наши рукописи и книги,и честь омраченной родины — в грязь. И есликогда-нибудь, предположим,нам разрешили бы как свидетеля привести с собоюстарого друга, он отказался бы только из страха:как бы ему самому не пришлось нахлебаться наших несчастий, —и был бы он прав. Поэтому здесьнам хорошо — вполне вероятно, что мы набрелина какой-то новый контакт с природой,из-за колючейпроволоки разглядывая кусочек моря, траву и камниили случайное облако на закате, лиловое, мрачное,неспокойное. И между тем, вполне вероятно,что еще возникнет когда-нибудь дух Кимона[98],управляемый тайно все тем же орлом,и вместе они откопают и обнаружат железное острие,которое некогда было нашим копьем, —оно тоже стало тупым и ржавым,и вполне вероятно, что его принесут однажды в Афиныв триумфальном и траурном шествии, при венкахи торжественной музыке.
И ПОВЕСТВУЯ ОБ ЭТОМ…[99]
