Владимир Алексеев - Океан. Выпуск второй
Взлетаю на второй этаж и останавливаюсь перед дверью своего класса, чтобы перевести дыхание. В коридоре пахнет известью и краской, в углу стоят деревянные козлы, на них ведро — идет ремонт. Ну да, через двадцать пять дней начнутся занятия, прозвенит первый звонок.
Черт возьми, я бы с удовольствием снова пошел в первым класс…
Тихо открываю дверь и вхожу. Парты сдвинуты в один угол, поставлены в три этажа. Зря, надо было всех посадить за парты, каждого на свое прежнее место. Впрочем, за парту вряд ли кто влез бы, вон какие все здоровенные. Они сгрудились за тремя составленными в ряд столами, наверное, принесенными из учительской. Я почему-то начинаю их считать, недаром наша математичка уверяла, что у меня врожденная склонность к точным наукам, и была сильно разочарована, когда я подал заявление не в университет, а в военно-морское училище.
Вместе с Антониной Петровной их ровно двадцать. А нас, помню, выпускалось двадцать семь. Стоит невообразимый гвалт, каждый старается перекричать другого, моего появления долго не замечают. Наконец из-за стола выкатывается полная розовощекая дама.
— Витька?
Она бросается мне на шею, целует, тормошит, я роняю чемодан, он грохается об пол, и гвалт стихает.
— Да ты что, не узнал?
Наверное, только по голосу я и узнаю Люську Говорову. Эк ее разнесло!
А меня уже хватают за руки, за шею, кто-то даже вцепился в волосы.
— Витька приехал! Ур-ра! — орут из-за стола Венька Пашин и Мишка Полубояров.
Даже не изволили встать, лоботрясы! Правда, Анютка тоже не встала. Она даже не смотрит на меня, старательно водит вилкой по столу. Ну и пусть!
— К доске его, к доске!
Меня оставляют одного перед черной классной доской, остальные усаживаются за столом. Наша классная руководительница Антонина Петровна задает первый вопрос:
— Расскажи-ка нам, Витя, что ты успел сделать за эти пятнадцать лет.
Прежде чем ответить, я отыскиваю взглядом Машу и говорю:
— Голышева, иди покорми своего наследника. Он там, во дворе, надрывается.
— Ой, батюшки, я совсем забыла! — Маша, все такая же худенькая, легко выпархивает из класса, по пути отфутболив мой чемодан в угол.
Докладываю по-военному коротко:
— Окончил Высшее военно-морское училище, служил на Тихом океане, на Балтике, на Севере. На Черноморском пока не сподобился, но еду туда на месяц полоскать свое грешное тело и душу в теплой водичке. Ученых степеней не имею, иностранных языков пока не осилил, в белой армии не служил, в оппозициях не состоял.
— Женат? — спрашивает Лида Дедова.
— Пока нет.
— Почему?
Милая Семеновна, ты всегда отличалась простодушием и непосредственностью, за это мы все любили тебя и, может быть, только с тобой были всегда искренними. Но что я тебе сейчас отвечу? Можно, конечно, сказать, что мне было некогда. Сколько там насчитал наш корабельный Айболит? Кажется, всего сорок один день в году, когда мы стояли у причала. А чистых только четверо суток. Когда же мне было жениться?
Впрочем, ты знаешь, что дело вовсе не в этом.
Я смотрю на Анютку. Она тоже смотрит на меня, и в ее серых с поволокой глазах — ничего, кроме любопытства. Неужели она все забыла?
12
Тогда я решил преподнести ей сюрприз и телеграмму не дал. Потом сам жалел об этом, потому что найти тот кишлак оказалось совсем не просто. Я летел самолетом, шел на пароходе морем, ехал на поезде, а последние тридцать семь километров добирался верхом на ишаке. Зрелище, видимо, было презабавное, если учесть, что в первый свой офицерский отпуск я отправился в парадной форме, при кортике и при двух медалях, выданных мне отнюдь не за боевые заслуги, а по случаю юбилеев. Впрочем, за тридцать семь километров невероятно пыльной дороги даже медали потускнели, не говоря уж о парадной тужурке, ставшей похожей на обыкновенный ватник.
Перед кишлаком я все-таки отряхнул пыль, почистил носовым платком медали и ботинки и под эскортом ватаги вездесущих мальчишек чинно прошествовал к расположенной в центре кишлака амбулатории. Перед кабинетом врача сидели две старухи, закутанные в темные платки, они наперебой защебетали что-то по-своему. Наконец я уловил знакомое слово «начальник» и понял, что они хотят пропустить меня вне очереди. Я жестами объяснил, что благодарю их, и сел подальше от двери. К счастью, за мной никого не было, и я вошел в кабинет последним.
Анюта что-то писала и, не поднимая головы, предложила:
— Садитесь. На что жалуетесь?
— Главным образом на жару.
Она подняла голову и уронила ручку, потом стетоскоп.
— Ты? Вот уж поистине «три года не писал двух слов и грянул вдруг, как с облаков»! Ну, здравствуй.
Тонкая, как тростник, сестра, возившаяся в углу с пробирками, неслышно выскользнула за дверь, и я осторожно поцеловал Анютку, стараясь не запачкать ее халат.
— Как же ты меня нашел?
— Искал, вот и нашел. Адрес ты сообщить не удосужилась. Спасибо Юрке, он написал, — обиженно сказал я.
— Извини, я не хотела тебя огорчать. Ведь ты тоже настаивал, чтобы я осталась в институте. Ну какой из меня ученый, если я практики не имею?
— Я вовсе не настаивал, это твои профессора хотели тебя оставить.
— А я вот сбежала от них. Они тоже обиделись. Ну ладно, об этом потом. Идем, я покажу свои апартаменты.
Апартаменты ее состояли из небольшой комнатки и прихожей, расположенных прямо за кабинетом. Собственно, комнатка почти не отличалась от кабинета, только вместо топчана здесь стояла никелированная кровать да не было стеклянного шкафа с инструментами и столика с пробирками.
— Вот тут я обитаю. Нравится?
— Аптекой пахнет.
— Ничего, привыкнешь. Ты, наверное, проголодался. Фатьма! — позвала она, приоткрыв дверь в коридор. В комнату робко вошла сестра. — У нас гость. Его зовут Виктором. А это Фатьма, моя ближайшая подруга, помощница и переводчик.
— Я вас сразу узнала, — сказала Фатьма, кивнув на стоявшую у кровати тумбочку.
Только теперь я увидел свою фотокарточку в мельхиоровой рамке, стоявшей на тумбочке. В курсантской форме я выглядел совсем юным.
— У нас найдется чем покормить гостя? — спросила Анютка.
— В доме гость — хозяину радость. Я уже все сказала Сюргюль, она варит плов.
— Мне бы надо сначала привести себя в порядок.
— Вот полотенце, мыло, во дворе стоит бочка с дождевой водой. А мы пока займемся хозяйством.
Солнце висело прямо над головой, палило нещадно, жара стояла несусветная, вода в бочке была теплая, и мне потребовалось не менее получаса, чтобы хоть немного остудиться. Когда я вернулся в дом, на столе уже дымился плов, на тарелках лежали тяжелые грозди розового винограда, поросенком распростерлась огромная продолговатая дыня.
— Красиво живете.
— На том стоим! — Анютка победно оглядела стол и встревоженно спросила: — А вино?
— Гость без вина — как река без воды, — сказала Фатьма и поставила на стол два больших кувшина, литра по три каждый.
— Зачем же два? — спросил я.
— Разве человек на одной ноге стоит? На двух стоит. Вот и два кувшина надо.
— Чтобы после этого он на четырех ногах стоял?
Фатьма рассмеялась, лукаво посмотрела на Анюту.
— Доктор у нас строгий, будет наливать гомеопатическими дозами… Э, нет, не вилкой, плов надо кушать руками, вот так. — Фатьма взяла с блюда щепоть и ловко отправила в рот.
Я попробовал тоже есть руками, у меня половина щепоти рассыпалась. Анюта сказала:
— Это от жадности. Слишком много захватываешь.
После обеда, который затянулся до самого ужина, Фатьма несколько раз порывалась уйти, но Анютка удерживала ее. Наконец Фатьма ушла, мы остались одни, продолжали болтать о всяких пустяках, не решаясь заговорить о главном, ради чего, собственно, я и приехал.
Погас свет.
— Уже двенадцать, — сказала Анюта, зажигая керосиновую лампу. — У нас электричество от движка, поэтому только до полуночи. Я тебе постелю в кабинете. На топчане, правда, жестковато, но ты человек военный.
Она взяла с кровати подушку, и я увидел на одеяле пистолет.
— А это зачем?
— Осторожно, он заряжен. Видишь ли, рядом граница, а мне приходится часто ездить по кишлакам.
— Понятно. Ну, а пользоваться-то ты им умеешь?
— Научилась.
— Прогрессируешь.
— На том… — Она не договорила — в окно сильно забарабанили. Прикрываясь ладонями от света, Анюта прильнула к стеклу: — Кто там?
— Ой, доктор, беда! — послышался чей-то голос.
— Входите! — крикнула Анюта и пошла открывать дверь.
В прихожую вошла маленькая женщина с плеткой в руке, в длинном брезентовом плаще, с которого ручьями стекала вода. А я и не заметил, когда пошел дождь.
