Владимир Набоков - Стихи

Гонвил

Очнись! Мне нужно было,чтоб спотыкнулся ты, весь ум, всю волюя приложил… Сперва не удавалось, —уж мыслил я: "В Милане мой учительвыкалывал глаза летучей мыши —затем пускал — и все же при полетеона не задевала тонких нитей,протянутых чрез комнату: быть может,и он мои минует нити". Нет!Попался ты, запутался!..

Эдмонд

Я знаю,я знаю все, что скажешь! Оправдать,унизить чудо — мысль моя решила.Но подожди… в чем цель была обмана?А, понял! Испытующая ревностьтаилась под личиной ледяной…Нет, погляди, как выдумка искусна!Напиток тот был ядом в самом деле,и я в гробу, и все кругом — виденье,но мысль моя лепечет, убеждает,нет, нет, — раствор безвредный! Он был нужен,чтоб тайну ты свою открыл. Ты жив,и яд — обман, и смерть — обман, и даже —

Гонвил

А если я тебе скажу, что Стеллане умерла?

Эдмонд

Да! Вот она — ступеньначальная… Ударом лжи холоднойты вырвать мнил всю правду о любви.Подослан был тот рыжий, твой приятель,ты мне внушил — сперва чужую смерть,потом — мою, чтоб я проговорился.

Так, — кончено: подробно восстановлениз сложных вероятностей, из хитрыхдогадок, из обратных допущенийзнакомый мир… Довольно, не трудись,ведь все равно ты доказать не можешь,что я не мертв и что мой собеседникне призрак. Знай — пока в пустом пространствееще стремится всадник, вызываювозможные виденья. На могилуслетает цвет с тенистого каштана.

Под муравой лежу я, ребра вздув,но мысль моя, мой яркий сон загробныйеще живет, и дышит, и творит.Постой, куда же ты?

Гонвил

А вот сейчасувидишь…

(Открывает дверь на лестницу и зовет.)

Стелла!..

Эдмонд

Нет… не надо… слушай…мне почему-то… страшно… Не зови!Не смей! Я не хочу!

Гонвил

Пусти, рукавпорвешь… Вот сумасшедший, право…

(Зовет.)

Стелла!..А, слышишь: вниз по лестнице легкошуршит, спешит…

Эдмонд

Дверь, дверь закрой! Прошу я!Ах, не впускай. Дай продумать… Страшно…Повремени, не прерывай полета, —ведь это есть конец… паденье-…

Гонвил

Стелла!Иди же…

Занавес

6-17 марта 1923

Сонет 17

Сонет мой за обман века бы осудили,когда б он показал твой образ неземной, —но в песне, знает Бог, ты скрыта, как в могиле,и жизнь твоих очей не выявлена мной.

Затем ли волшебство мной было бы воспетои чистое число всех прелестей твоих, —чтоб молвили века: "Не слушайте поэта;божественности сей нет в обликах мирских"?

Так высмеют мой труд, поблекнувший и сирый,так россказни смешны речистых стариков, —и правду о тебе сочтут за прихоть лиры,за древний образец напыщенных стихов…

Но если бы нашлось дитя твое на свете,жила бы ты вдвойне, — в потомке и в сонете.

Сонет 27

Спешу я, утомясь, к целительной постели,где плоти суждено от странствий отдохнуть, —но только все труды от тела отлетели,пускается мой ум в паломнический путь.

Потоки дум моих, отсюда, издалека,настойчиво к твоим стремятся чудесам, —и держат, и влекут измученное око,открытое во тьму, знакомую слепцам.

Зато моей души таинственное зреньеторопится помочь полночной слепоте:окрашивая ночь, твое отображеньедрожит, как самоцвет, в могильной темноте.

Так, ни тебе, ни мне покоя не давая,днем тело трудится, а ночью мысль живая.

(Из сцены 7 действия 4)

Королева

Одна беда на пятки наступаетдругой — в поспешной смене: утонулатвоя сестра, Лаэрт.

Лаэрт

Сестра! О, где?

Королева

Есть ива у ручья; к той бледной иве,склонившейся над ясною водой,она пришла с гирляндами ромашек,крапивы, лютиков, лиловой змейки,зовущейся у вольных пастуховиначе и грубее, а у нашиххолодных дев — перстами мертвых. Тамона взбиралась, вешая на ветвисвои венки, завистливый сучоксломался, и она с цветами вместеупала в плачущий ручей. Одеждыраскинулись широко и сначалаее несли на влаге, как русалку.

Она обрывки старых песен пела,как бы не чуя гибели — в привычнойродной среде. Так длиться не могло.Тяжелый груз напившихся покрововнесчастную увлек от сладких звуковна илистое дно, где смерть.

(Из сцены 1 действия 5)

Лаэрт (прыгает в могилу, вырытую для Офелии)

…Теперь заройте с мертвою живого,сыпучий прах нагромоздите вышеседого Пелиона и главыОлимпа синего.

Гамлет (подходя)

Кто сей, чье горетак выспренне? Чья печальблуждающие звезды заклинаети слушателей делает из них,пронзенных изумленьем? Я — Гамлет,принц Датский.

(Прыгает в могилу.)

Лаэрт

К дьяволу пускай пойдеттвоя душа!

(Схватывается с ним.)

Гамлет

Дурна твоя молитва.Сними ты пальцы с горла моего,прошу тебя, хоть вовсе я не вспыльчив,но что-то есть опасное во мне, —ты будь благоразумнее. Прочь руку!

Король

Растащите их!

Королева

Гамлет! Гамлет!

Все

Мы просим вас…

Горацио

Мой принц, мой друг, не надо!

Их разъединяют, и они выходят из могилы.

Гамлет

Я с ним готов на эту тему спорить,покамест у меня моргают веки.

Королева

О чем, мой сын, о чем ты?

Гамлет

Я любилОфелию, и сорок тысяч братьев,свою любовь слагая, мой итогнабрать бы не могли. Что для нееты сделаешь?

Король

Лаэрт, ведь он безумен.

Королева

Молю, будь терпелив…

Гамлет

Что можешь ты?Рыдать? Терзать себя? Поститься? Драться?Испить отравы? Крокодила съесть?Все сделаю. Зачем пришел? Чтоб выть?Чтоб посрамить меня прыжком в могилу?Ложись в могилу к ней, — я лягу тоже.Болтаешь о горах? Так пусть навалятна нас с тобой земли такую груду,что темя опалит она о солнцеи Оссу обратит в волдырь. Как видишь,и я речист.

Королева

Все это лишь безумье.Так с ним бывает, на него находит, —а погодя, смиреннее голубки,уж выведшей птенцов своих златых,он замолчит, потупясь.

Быть иль не быть — вот в этомвопрос; что лучше для души — терпетьпращи и стрелы яростного рокаили, на море бедствий ополчившись,покончить с ними? Умереть: уснуть,не более, и если сон кончаеттоску души и тысячу тревог,нам свойственных, — такого завершеньянельзя не жаждать. Умереть, уснуть;уснуть: быть может, сны увидеть; да,вот где затор, какие сновиденьянас посетят, когда освободимсяот шелухи сует? Вот остановка.

Вот почему напасти так живучи;ведь кто бы снес бичи и глум времен,презренье гордых, притесненье сильных,любви напрасной боль, закона леность,и спесь властителей, и все, что терпитдостойный человек от недостойных,когда б он мог кинжалом тонким сампокой добыть? Кто б стал под грузом жизникряхтеть, потеть, — но страх, внушенный чем-тоза смертью — неоткрытою страной,из чьих пределов путник ни одинне возвращался, — он смущает волюи заставляет нас земные мукипредпочитать другим, безвестным. Таквсех трусами нас делает сознанье,на яркий цвет решимости природнойложится бледность немощная мысли,и важные, глубокие затеименяют направленье и теряютназванье действий. Но теперь — молчанье…

Офелия…