Константин Корсар - Досье поэта-рецидивиста
— Ура! — пронеслось многоголосьем.
На улице уже собралась вся экспедиция. Кто в кальсонах, кто в трусах, девчонки в ночных рубашках и купальниках. — Нашёл! — кричал Юрка, сухой пятикурсник, стоя по щиколотку в жидком культурном слое пятнадцатого-шестнадцатого века. Солнце уже осветило синеву небес. На горизонте ни тучки. Паренёк подбежал ко мне и протянул хорошо сохранившийся костяной предмет — наконечник стрелы, почерневший от проведённых в толще земли веков.
— Ценная находка, — еле слышно проговорил я себе под нос и добавил ещё тише: — Правда, у меня странные сомнения… — но когда опомнился и поднял глаза, уже все мои студенты вручную снимали слои грунта, уткнувшись в окопы носами.
Останавливать их было бесполезно. Азарт найти утраченное, возродить из небытия истории культурную и этнографическую ценность перекрывал всё — в том числе чувство времени и голода. Полевая кухня проработала весь день вхолостую. Только к вечеру половину студсостава удалось извлечь из разросшихся за день вдвое окопов и усадить за столы. И то только тех, у кого число находок перевалило за десятку.
Весь день мы с друзьями-коллегами еле успевали вносить в журнал всё новые и новые предметы. Фрагменты керамики, рыбья чешуя, зёрна бобовых, костяные фигурки и железные элементы орудий труда. Урожай богатый. То, что началось тусклой лампадкой, разгорелось в феерический огненный шабаш археологов. Одно мне не давало покоя. Первая находка. Уж очень она была странная. Опыт и интуиция подсказывали мне — что-то здесь не так.
Я долго рассматривал костяной наконечник. Вертел его и так и эдак, но не мог понять, что меня в нём смущало.
Подошёл Макарыч. Живой, интересный человек. Когда я только познакомился с ним, у меня тотчас появилось ощущение, что Макарыча раньше не было, но кто-то его уже успел до меня придумать. Интеллигентный, работящий, мягкий, без излишеств — так бы я его обрисовал сухими мазками чёрно-белой вязи букв и запятых. Тёмная одежда, но светлая душа, смуглая кожа и блестящие манеры, грубые руки и добродушный взгляд.
— Стрелу надо бы убрать из журнала, — слегка улыбаясь, мягко проговорил он, — моя работа.
И тут я всё понял. Ночью Макарыч взял костяшку, специально предусмотрительно припасённую из дома. Походным бориком обточил её, придав форму наконечника стрелы. Опустил в марганцовку, чтобы состарить хотя бы визуально, и потихоньку подбросил на место раскопок — как раз аккурат в центр, чтобы и слепой не прошёл мимо.
Поутру «ценнейший экспонат пятнадцатого века» обнаружили студенты и, взлетев на седьмое небо от восторга, перелопатили вдвое больше площадей, чем нами было намечено изначально, вырвав у земли и у прошлого множество тайн.
Редко встретишь такого человека. Кузнец, археолог, этнограф, да ещё и блестящий педагог, способный побудить ближнего на великие свершения, — Макарыч.
Любви ты знаешь нет
Попробуй написать строфу,Когда любви, ты знаешь, нет,Когда мечты твоей портретБез лика смотрит в пустоту,Когда восьмого марта в деньВосьмое выпало число,Когда на улице апрель,А на душе твоей дерьмо.
Мешок
Ему редко поручали серьёзные заказы. Не потому, что не справится, не уложится в срок или нахамит клиенту, упрекая того в отсутствии вкуса, задерёт свой нос картошкой до небес и решит, что один способен заменить мастеров всей фабрики.
Наоборот, покладистости его характера можно было только позавидовать. Деловит, мастерски исполнял желания заказчика, вовремя и качественно, как под копирку, мог сработать сотню-другую серёжек или ожерелий, отличался весёлым нравом и умеренностью языка. А вот выпивать умеренно за сорок лет так и не научился. И получая солидный гонорар за серьёзную работу, надолго уходил. В запой.
Неделю, другую, месяц не появлялся на работе. Из раза в раз повторялось одно и то же. Пропивал всё заработанное. Занимал, пока давали в долг, и продолжал кутить. Подходил черёд продажи имущества. За гроши весело и беззаботно отпивал телевизор, холодильник, кровать, костюм, плащ и ушанку. Инструменты и те умудрялся кому-то запродать, лишь бы влить в себя что-нибудь веселящее и горячительное.
Через два-три месяца на пороге Тобольской косторезной фабрики возникало нечто. Патлы нестриженных, немытых вечность волос, борода-мочало, волосатые босые ноги, чёрные от въевшейся дорожной пыли, руки, свисающие, как плети, и, как ни странно, новый мешок из-под картошки с прорезями под верхние конечности, водружённый на абсолютно нагое тело.
Вопросов мы не задавали.
Почем новая мешковина? Кто модельер? Подгонялся ли клифт по фигуре? А можно было приталить?
Просто отмывали, отчищали, одевали, отпаривали и отпаивали отварами, выдавали новый инструмент и вновь принимали на работу. Потому что классным мастером был, а мастерство не пропьёшь. Да и человек неплохой. А то, что пил, — так ведь нет же идеальных людей. Недостатки тоже нужно любить.
Мысли из никуда
Мысли, покрытые камнем.
Когда хочешь многого — тебя много.
Бляж.
Не знаю, как на жизнь, но на смерть писатель точно может заработать.
Орки и Work’и.
Пока мы видим то, чего нет, мы находимся там, где заслуживаем.
Преодолела непреодолимое, вырвав позвоночник у беспозвоночного.
Не рожайте ненужных детей…
Педагогически запущенный ученик — так, с одной стороны, гуманно и корректно, а с другой — обыденно и цинично называют таких детей учителя. Хотя именовать созданий этих детьми вообще неправильно. Дети — это ещё не думающие существа, растущие в парнике среди таких же, как и они, цветов жизни. Аня росла на обочине пыльной грязной дороги, на жизненной свалке, помойке.
Родители не то что пили — жили с мыслью о выпивке и желательно без закуски, чтобы эффект был помощнее. Поэтому дома Аня могла делать две одухотворяющие вещи: стучать карандашом по пустым бутылкам, высекая из них, как из палочек ксилофона, разные звуки, и мечтать, что родители когда-нибудь протрезвеют и её вдоволь накормят.
На фоне класса она сильно выделялась: никаких украшений, чёрная одежда — так легче скрыть грязь на засаленном воротничке и манжетах — да пустой, безэмоциональный, потухший взгляд. Расшевелить и заинтересовать её чем-то не получалось, что бы мы ни предпринимали.
Насмешки в лучшем случае, презрение и издевательства одноклассников — пять тяжелейших перемен. На уроках колы и пары от учителей. Всё это сносила она безмолвно и безропотно. Волю её не ломали. Сила в ней так и не успела сформироваться. Пример безволья родителей перед бутылкой сыграл своё гнилое дело. Не знала она, что такое любовь и тепло, забота и участие, поэтому принимала все эти «блага», исходившие от нас, за омерзительные сочувствие и жалость.
Как-то я задал ей вопрос, на который и сам-то не могу найти ответа: «Для чего ты живёшь?» Не знаю, кто произнёс эти слова — подлец или предтеча. Наверное, фраза прозвучала цинично и жестоко. Но и иначе я поступить не мог. Зачем ей школа, зачем ей изучать английский? Она из городка-то никогда не выезжала, и едва ли представится шанс. Биология, математика, физика? Знания мертвы, если нет возможности применить их на практике. У Ани не было ни возможности, ни надежды на это. И ей самой всё было ясно.
Ничего не ответила. Лишь подняла голову, и лезвие взгляда скользнуло по мне. Впервые увидел я эмоции, энергию, душу в этом безликом существе. А через неделю она пропала. Не знаю, что с ней произошло, потому что вскоре пропал и я. Надеюсь только, что мой зов без ответа помог ей, помог обрести свой собственный путь — неважно, хороший или плохой с точки зрения общественной морали. Главное, уникальный, как и хотел Создатель. Очень надеюсь на это.
Flammable jazz
All I need — is a way to your heart.All I think — you are а splendid of God.All I knew — that you are loving me too.All my parts are breathing for you.We will see rise of sun in a sky.We must do various thousands of try.We can speak when our lips are so closed.We shall jump and do every time most.Can’t you feel broken dreams over fools,Which replaced just for money and cools?Earth and clouds are created for us!Dance with me, oh my flammable jazz!Something else? Someone’s girls? Someone’s Boys?Someone’s friends? Something answers and toys?Not for me! Not for you! Not for us!We all living in flammable jazz!
Мысли из никуда
Можно быть праведником, не подставляя и первой щеки.
Нет середины — только края.
Помню зло, но за него не преследую.
Снимаю порчу, порчу, расторгаю браки на небесах.
Бывает горе от ума, но чаще ум от горя.
Поэты и писатели — самые циничные существа: создают себе профессию из судеб людских.
Нужно ценить человека, а не оценивать.
Патанатомак
