Лариса Рубальская - Собрание сочинений в одном томе
Беззвучные Полиночкины аплодисменты отделяли меня всего на три дня от полета-поездки в это самое олдманевое местечко Франции.
Я знала о Биаррице только то, что там произрастают бересклеты и бугенвиллии, — Василий Аксенов замечательно описал этот город в своем романе «Редкие земли». Фонетическое звучание названий этих неведомых растений примагничивало меня к предстоящей поездке.
Океан — это вам не море. Грохочет накатывающими на берег волнами. Пейзаж красивый, но свирепый. «О, море в Гаграх, О, пальмы в Сочи» — это совсем другое курортоописание. Тут скорее «А волны и стонут, и плачут…» И небо серое-серое. И чайки какие-то особенно беспокойные и громкоголосые. Мои замечательные друзья рискнули десять дней потерпеть мое присутствие, пригласив меня к себе. Нет, конечно, это я притворяюсь, говоря — терпеть. Сама-то думаю, что десять дней побыть рядом со мной — сплошное удовольствие. Это я опять притворяюсь.
Денечки шли своим ходом в неспешных разговорах и неглубоких раздумьях. Дождливо-однообразно-приятно.
Наконец в один из дней, обедая в ресторане, я услышала русскую речь и обрадовалась, потому что для меня главное не любоваться пейзажами, а прислушиваться-присматриваться к людям. Вдруг что-нибудь такое услышу, о чем потом, чуть-чуть приврав и допридумав, что-нибудь насочиняю.
По-русски разговаривали три дамочки усредненной наружности. Они говорили громко, и я поняла, что они меня узнали и специально привлекают мои уши к своему разговору. А я и рада:
— Девочки, сигаретки не найдется?
Сигаретка нашлась, а за ней и вопрос:
— Ларисочка, как вам Биарриц?
Наша беседа покатилась быстро, и уже через пять минут я знала, кто они и зачем в Биаррице. О двоих из них рассказывать неинтересно, а вот третья подарила мне небольшой сюжетик, который последует далее.
— Меня зовут Ярослава, а супруга — Всеволод. Он сейчас в Москве, работает много. А нас с сыном Макарушкой сюда отправил. Чтобы Макарушка научился хорошо говорить по-французски. А потом мы поедем в Австралию или еще куда-нибудь. Наш Макарушка — вундеркинд. Всего девять лет мальчику, он в классе самый лучший. Мы уже год здесь, в Биаррице. А папа наш там, в России, очень большой пост занимает. Политик. — Ярослава назвала фамилию.
Ничего себе! Я, столько лет работая у японцев в «Асахи», к нему на интервью прорывалась! Сто преград стояло на пути к этому радетелю за судьбу России. Японцы им очень интересовались, но видеть могли только по телевизору. Правда, в последнее время этот великий реформатор куда-то в тень ушел. Но фамилия его все равно из памяти не стерлась.
А Ярослава продолжала:
— Мы ведь русские такие, как имена наши. Дочку тоже добрым русским именем назвали — Лада. Ладушка сейчас в Лондоне устроилась. Нет, не замужем. Нет, не работает. Просто папа там ей домик купил. Хочет, чтобы девочка жила по-человечески.
— А как же супруг-то ваш в Москве один живет? — Я изобразила сочувствие. — Скучает, наверно?
— Я поняла. Вы намекаете, что я рискую, оставляя мужа одного так надолго? Мне все так говорят. Да, я рискую. Ради сыночка. А Всеволоду я верю. Он днем и ночью работает. А все бытовые трудности на прислуге, они за ним ухаживают, кормят-поят. А мы каждый день с ним по скайпу разговариваем. Макарушка папе стихи читает. А хотите, я мальчика сейчас сюда позову?
Макарушка нарисовался через пять минут. Мадам Ярослава могла фамилию супруга своего не произносить. Сынок был юным клоном великого россиянина. Ярослава слегка порозовела, поняв мою осведомленность. По лицу моему было видно, что пацан мне понравился. Девятилетний инфант был просто загляденье — чуть кудряв, темноволос, синеглаз. И такая же, как у его родителя, небольшая щелочка между передними зубами.
Мальчишка был удивительно мил и приветлив — пардон, мерси, вуаля…
И через секунду:
— Ой, здравствуйте, вы из Москвы? А у меня там папа в Барвихе и собака Марфуша. Русская борзая.
На Макарушке была надета маечка со значком, выдающим место покупки. А стройные мальчишеские ноги облегали бежевые лосины, заправленные в высокие сапожки — он только что вернулся с конных соревнований на первенство школы.
— Сыночка, почитай нам стихи. Гюго. Только с выражением.
Тут я встряла не по делу:
— Ты, Макарушка, давай, на стульчик влезь, ручки на груди сложи, глазки в небо и читай. А у меня как раз в сумочке шоколадка завалялась. Так что будет тебе награда.
Я думала, мальчишка смутится или засмеется, а он стал к стульчику примериваться — залезть собрался. Пацан привык слушаться взрослых.
— Да ладно, Макар, давай, стой на полу. Читай, развлекай теток. — Мне понравился, честно говоря, этот беззлобный и необидчивый парень.
Макар сложил губки и начал читать стихи, назвав, грассируя, имя поэта — Виктор Гюго. Читал он долго и умильно. Ни слова не понимая, я чувствовала в этом стихотворении какую-то грусть.
Макар закончил читать и слегка наклонил голову. Мама Ярослава захлопала, ее подруги повтыкали остатки недокуренных сигарет в пепельницу, чтоб освободить олдмани-ручки, и захлопали тоже.
Я приобняла Макарку и говорю:
— А я знаю русский перевод: «У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…» — продолжай, дружок.
И тут российский симпатичный папин-мамин сынок сразил меня наповал:
— А что это за стихи? Я не знаю.
Честно скажу, я человек не грубый. И правду-матку стараюсь не резать — у каждого своя правда-матка. Но тут меня прорвало. Мамаша Ярослава, княгиня хренова, не знала, куда деваться от гнева, который я на нее вылила. Выход был один — быстренько расплатиться и удалиться вместе с подружками и вундеркиндом куда подальше от московской грубиянки.
Я сама им помогла. Встала и ушла. Число моих поклонниц сразу убавилось на три человекоединицы.
Рози, хозяйка дома в Биаррице, который снимали мои друзья, была прелестной француженкой, еще недавно фотомоделью. Но однажды в аэропорту ее остановил серый взгляд молодого мужчины, который, увидев Рози, мгновенно решил поменять свой билет на самолет на тот, в котором летела девушка, чтоб улететь с ней навсегда. Решил и сделал. Трое белобрысых детишек на дисплее мобильника Рози тоже сияют серыми взглядами.
Я по-английски говорю на уровне двоечницы-семиклассницы. Слов знаю много, а связываю их между собой с трудом. Японские слова наскакивают на английские и мешают мне объяснять поток своих мыслей. Но я все-таки старалась продраться между ними и вести с Рози по возможности интеллектуальную беседу. Рози-то, умница, по-английски говорит классно.
Я хвалюсь, что пишу песни для известных артистов, нагло иллюстрирую свой рассказ нехитрым напеванием самих песенок. Рози вежливо слушает, хоть ничего не понимает. Я повышаю градус разговора, рассуждаю о великой русской литературе. Пересыпаю свою речь всемирно известными именами гениев — Толстой, Чехов, Достоевский. У Рози выражение лица такое же, как тогда, когда я ей пела: «Угнала тебя, угнала…»
— А вы, Рози, кого из них больше любите? — Я даю Рози возможность блеснуть ответом на вопрос. А Рози смотрит серьезно и говорит простодушно: — А кто это? Я таких имен никогда не слышала.
Я поражена! Как это может быть? Мои подопечные японцы произносили, как молитвенное заклинание, — Пуськин-сан, Торстой-сан, Техов-сан. Как так может быть, что прелестная жена сероглазого француза никогда этого не читала?
— Рози, а почему же у нас в России все знают Франсуазу Саган, Жапризо, Стендаля, Дюма, наконец?
Выражение лица Рози остается прежним — она и этих имен не знает тоже!!! Бедные детки-сероглазки! Макарушка-то все-таки Гюго читал!!!
Восьмой день я любуюсь гортензиями Биаррица, хожу мимо бутиков, мельком глядя на витрины. Внутрь не захожу. Олдмани — не про меня. Да и до моих размеров ихним кутюрье далеко.
А я топаю и вышагиваю строчки:
На океане, в БиаррицеЯ кайф ловлю под крики чаек.Но далеко моя столица,И это как-то огорчает…
Еще пару дней, и я вернусь в мою любимую Москву. Ура!
«Москва, как много в этом звуке…» Кстати, не помните, случайно, кто это сказал?..
Попытка мюзикла
Оперетты, музыкальные спектакли, мюзиклы — чего только нет сейчас в репертуарах наших театров. И я тоже стараюсь в чем-нибудь таком же поучаствовать. Но тогда, тридцать лет назад, слово «мюзикл» было «заграничным», и только счастливчики, выезжающие за рубеж, имели об этом представление.
Однажды мой товарищ, композитор Александр Клевицкий, сказал мне, что есть возможность заработать деньги — в Москве будет проходить чемпионат мира по боксу. И если мы что-нибудь придумаем, то перед самыми соревнованиями это может прозвучать в «Олимпийском» как концертная программа.
