Виссарион Саянов - Стихотворения и поэмы
231. ПОВЕСТЬ О КУЛЬНЕВЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ДЕНИС ДАВЫДОВ ПРОЩАЕТСЯ С МОСКВОЙ
Шли обозы с утра вдоль снегов подмосковных,Переулки бегут — им названия нет,От луны желтый свет на сугробах неровных,И за окнами тает лазоревый свет.
В полутьме карантин и деревья бульвара,Вот шлагбаум, вздыхая, поднял инвалид,Едут в низеньких санках два синих гусара,И Денис, чуть взлохматив усы, говорит:
«Видно, мне суждено быть смертельно влюбленным,Ведь былое ушло, примелькалось, как сон,Только вспомню глаза с тем оттенком зеленым —И опять навсегда безнадежно влюблен.
Разве можно забыть эти смуглые плечи,Чуть приглаженный локон, совсем золотой?Подойдешь, поглядишь, и покажется — нечемИ минуту дышать тебе в зале большой.
Горе видеть ее, горе вовсе не видетьЛебединую шею и грудь с жемчугом,Кто меня мог еще так надменно обидетьИ улыбкой одной искупить всё потом?
Вот пахнуло из труб дотлевающим торфом,Над Москвой разнесло голубую пыльцу…А давно ли еще я скакал под Вольфсдорфом —Опишу как-нибудь тот урок сорванцу…
Ведь за Выборгом снова теперь неспокойно,На суровых просторах финляндской зимы,Испытанье пришло — приближаются войны,Те, в которых умрем иль состаримся мы.
Собирается снова наш круг знаменитый:Славный Кульнев, Раевский, Тучков и Барклай.Наше время приспело! И топчут копытаМиллионом озер призывающий край.
Там и Багратион… Что другим не по силам,По-суворовски просто вдруг сделает он, —Для меня неизменно он будет АхилломВ Илиаде уже наступающих войн…»
В переулке огни. И теснятся кареты.От резных фонарей на снегу полоса.Строгий мрамор колонн. Вензеля и портреты.Старый польский гремит, и слышны голоса.
Синий выступ окна полукружием вогнут.И проходит Денис мимо круглых столов, —Он в широких чикчирах, и ментик расстегнут,И топорщатся черные стрелки усов.
«Что ж, Денис, уж теперь не грусти, не печалься,И любовь отошла, как недавняя быль,Ведь с другим она здесь — то закружится в вальсе,То, глаза опустив, начинает кадриль…»
«Объяснись!» — «Не хочу. Танец мне был обещан!Мы уедем сейчас…» — «Нет, Дениска, постой».— «Почему?» Из-за плеч улыбнувшихся женщинПромелькнул ее локон, такой золотой…«Лучше жизнь в боях, с фланкировкой, со славой,Если слову любимой и верить нельзя…»— «Что ж, в сугробах есть дом за Тверскою заставой —В этом доме давно ожидают друзья…»
Беспокоен приятель. «Печалишься, юноша?»— «Нет, клянусь, не грущу!» — «Что же, едем скорей!Мы в приятельском споре за чашею пуншаПозабудем сейчас о невзгоде твоей…»
Вот и дружеский дом выплывает из мрака.Круг друзей неизменен и праздничен весь.Из лимонного сока, воды и аракаНа широком столе зажигается смесь.
И почти до утра холостая попойка,Разговор о любви и о близкой войне.«А не время ль теперь? Ведь заказана тройка.Попрошу иногда вспоминать обо мне…
Знаю, там завоюем отменную славу,На далеких ботнических злых берегах,Может, я не убит был под Прейсиш-Эйлау,Чтоб погибнуть в бою на финляндских снегах».
Кони поданы. Тонко звенит колоколец.Расставанья пора. Песня. Топот копыт.Мимо белых оград, мимо сельских околицПо дороге на Тверь снова тройка летит…
ГЛАВА ВТОРАЯ
В ЛАГЕРЕ КУЛЬНЕВА
Невысокий разъезд у сожженного дома.Подложивши под голову чье-то седло,На снегу разостлав, как постелю, солому,Здесь солдат под сосной засыпал тяжело…
А за мельницей скат, и запруда промерзла,Почитай, в эту зиму до самого дна.Осторожно, рядами, составлены в козлаКарабины гусарские… Песня слышна:
«Свищет пуля — не моргни! Если в деле — руби смело! Коль в атаку повели, Ты коня не задержи! Смело душу весели! Есть нужда — так уж умри!»
Что же, это Финляндия! Кульневский лагерь!Ветви сосен… На дюнах и снег как песок.Кто не знает теперь о веселой отваге?У костров тихий смех и глухой говорок.
Скачет всадник навстречу на злом иноходце.На дороге — шлагбаум! Пониже пригнись!Кто он? Кульнев иль нет? Вспоминать ли о сходстве?«Честь имею!» — «Ну что же, здорово, Денис!»— «К вам спешил из Москвы, торопился…» — «Мы рады!»— «Быть хочу в авангарде…» — «Я всегда впереди».— «Скоро ль будут бои?» — «Время нашей отрадыНедалеко уже… А пока подожди…»
Загляделся Денис. Кульнев тот же, что раньше,Только больше еще на висках седины.И на темени — будто чулок великанши,А не кивер гусарский… Причуды смешны
Для того, кто понять не сумел бы твой норов,Но в чудачестве есть не смешные черты,Как насмешкою резкой когда-то Суворов,Так своими причудами славишься ты.
«Нынче сложены песни о строе гусарском,И кружит на кровавых полях воронье.Я сюда, в авангард, послан был государством —Так послужим России и чести ее.
А пока — отдохнем…» Входят в низкие сенцы.В доме чисто. Застолье. Свеча зажжена.Золотой петушок на личном полотенце…«Видишь — матушкин дар… Как тоскует она…
Тяжело ей… Живу, как всегда, донкишотом,Ничего у меня — ни кола ни двора,Я наследников не потревожу расчетом,Если пуля сразит… Лишь одни кивера,Да любимая шашка, да три доломана,Да еще за недавний поход ордена…»
На кровати ребенок заплакал нежданноИ ручонками пухлыми машет со сна.
И на цыпочках Кульнев подходит к ребенку,Распушив бакенбарды, тряхнул головой.Мальчик — хвать за усы, улыбается. Звонко,Аж до слез, с ним хохочет полковник седой.
«Погляди-ка, Денис, на хозяйского сына,Мой любимец навек…» И смеется опять,
И с улыбкой встречает хозяина-финна,Разговор его медленный силясь понять.Финн уносит ребенка… «Да, стало быть, жарко,—Тихо Кульнев промолвил.— Болит голова…У меня для тебя есть старинная чарка,Расскажи, как сейчас поживает Москва».
…Ночь подходит к концу. Оба спят на соломе.Вот доносится выстрел из чащи лесной.Слышен крик осторожный. И ржанье. А в домеПахнет седлами, солью — и просто войной…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ДЕНЬ БОЯ
Снова лед под ногой. Ветра нет на заливе.Цепью тянется полк вдоль крутых берегов.Днем слепило глаза в бесконечном разливеШироко разметавшихся ярких снегов.
А сейчас уже ночь. Над привалом суровымТишина. Чуть доносится топот коней.И над вражеским лагерем, в дыме багровом,Перекличка и блеск бивуачных огней.
Но потом голоса замолкают. МельканьеОтдаленных теней. Низко стелется дым.А гусары, кряхтя, прорубают клинкамиПереход для коней над обрывом крутым.
Перешли. И раскинули стан. И заснули.Не спеша дотлевает костер на снегу.А солдат одинокий стоит в карауле,Глаз не сводит с огней на чужом берегу.
Кульнев скачет по льдам. И за ним ординарец —Молчаливый пермяк Ерофеев Семен…Сколько прожили рядом, в походах не старясь,Сколько вместе отбили мортир и знамен!
То, что было давно, не помянут с укором,Много раз он в боях командира спасал,В молодые года слыл он ловким фланкером —И с турецкой войны на щеке полоса.
Пусть под Прагою штык ему грудь исковеркал,Но зато командира он спас… По снегамМолча скачут теперь, повод в повод. Поверка.И выводит тропа к бивуачным огням.
Усмехнулся Семен. Значит, снова в разведку,Прямо в лагерь чужой, не замедливши шаг…Только треск, если конь вдруг наступит на ветку, Только смерть, если сразу спохватится враг…
«Что такое, Семен? Почему издалекаСтолько мнилось огней, а теперь, погляди,Кое-где пламя сразу как будто поблекло,Хоть прищуришь глаза — не видать впереди.
Может, это уловка?» Молчит Ерофеев.И на самом-то деле никак не понять…Перелеском глухим, снег пушистый развеяв,Кони к вражьему лагерю скачут опять.
Но никто не окликнул… Хоть голос… Хоть окрик…Хоть бы выстрел шальной… Ничего… Тишина…
Молча слезли с коней — перепуганных, мокрых…И по снегу пошли… На распутье — сосна,А за нею — завал… Снег примятый… ШалашикИз сосновых ветвей… Мертвый конь у костра…«Эта хитрость, гляди, хоть кого ошарашит,—Тихо Кульнев сказал. — Чтоб не ждать до утра,Отошли они в ночь, а костры для обманаРазвели,— дескать, вот оторвемся от них,—Удивится-де Кульнев, на зорьке нежданноНикого не сыскав у завалов пустых…
Но не будем мы ждать… И немедля — в погоню…»Неспокойно, а ветер с полуночи смолк.…………………………………Вскоре в лагерь вернулись. Команда: «По коням!»…Через час на рысях уже тронулся полк.
И в погоне всю ночь… На рассвете по взморьюВышли к Ботнике. Древних времен крепостца.Старый замок в горах, весь раскрашен лазорью.И обрыв надо льдом — три гранитных кольца.
И драгуны врага рассыпаются быстро.Нарезные мортиры в снегу. ТрубачиПроиграли атаку. Внимание! Выстрел…Шашку в руки… Руби, налетай и топчи…
…Кульнев был впереди. Так, не выпустив трубкиИзо рта и в любимом цветном колпаке,Молча врезался он в то беспамятство рубкиС верной шашкою в поднятой кверху руке,И его окружают немедля. С размахуОтбивается он. Рядом пика свистит.Слышен голос родной. Промелькнула папаха,И галопом Семен на подмогу летит.Снег в крови. Раздорожье. И с яростью дикойДвое скачут на них — но с коней кувырком:Одного Ерофеев сбил острою пикой,А другого — сам Кульнев широким клинком.
День кончался. Дымилися дальние горы.Спешась, вел Ерофеев коня в поводу.По снегам на закат проскакали фланкеры.Вражьи кони без всадников ржали на льду.
Кульнев встал над обрывом. Запомнил ДавыдовНавсегда этот час — после встречи в бою,Как там Кульнев стоял и, волненья не выдав,Чистил ельником верную шашку свою.
Хоть Давыдов недавнею схваткою бредил,Кульнев слова не молвил, курил и молчал,Не хотел вспоминать о минувшей победе,—Потому что он завтрашним боем дышал…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
