Саша Чёрный - Обстановочка (сборник)
Служба сборов
Начальник Акцептации сердит:Нашел просчет в копейку у Орлова.Орлов уныло бровью шевелитИ про себя бранится: «Ишь, бандит!»Но из себя не выпустит ни слова.
Вокруг сухой, костлявый, дробный треск —Как пальцы мертвецов, бряцают счеты.Начальнической плеши строгий блескС бычачьим лбом сливается в гротеск, —Но у Орлова любоваться нет охоты.
Конторщик Кузькин бесконечно рад:Орлов на лестнице сказал его невесте,Что Кузькин как товарищ – хам и гад,А как мужчина – жаба и кастрат…Ах, может быть, Орлов лишится места!
В соседнем отделении содом:Три таксировщика, увлекшись чехардою,Бодают пол. Четвертый же, с трудомСоблазн преодолев, с досадой и стыдомИм укоризненно кивает бородою.
Но в коридоре тьма и тишина.Под вешалкой таинственная пара —Он руки растопырил, а онаЩемящим голосом взывает: «Я жена…И муж не вынесет подобного удара!»
По лестницам красавицы снуют,Пышнее и вульгарнее гортензий.Их сослуживцы «фаворитками» зовут —Они не трудятся, не сеют – только жнут.Любимицы Начальника Претензий…
В буфете чавкают, жуют, сосут, мычат.Берут пирожные в надежде на прибавку.Капуста и табак смесились в едкий чад.Конторщицы ругают шоколадИ бюст буфетчицы, дрожащий на прилавке…
Второй этаж. Дубовый кабинет.Гигантский стол. Начальник Службы Сборов,Поймав двух мух, покуда дела нет,Пытается определить на свет,Какого пола жертвы острых взоров.
Внизу в прихожей бывший гимназистСтоит перед швейцаром без фуражки.Швейцар откормлен, груб и неречист:«Ведь грамотный, поди, не трубочист!«Нет мест» – вон на стекле висит бумажка».
<1909>Окраина Петербурга
Время года неизвестно.Мгла клубится пеленой.С неба падает отвесноМелкий бисер водяной.
Фонари горят как бельма,Липкий смрад навис кругом,За рубашку ветер-шельмаЛезет острым холодком.
Пьяный чуйка обнял нежноМокрый столб – и голосит.Бесконечно, безнадежноКислый дождик моросит…
Поливает стены, крыши,Землю, дрожки, лошадей.Из ночной пивной всё лишеГраммофон хрипит, злодей.
«Па-ца-луем дай забвенье!»Прямо за сердце берет.На панели тоже пенье:Проститутку дворник бьет.
Брань и звуки заушений…И на них из всех дверейПобежали светотениЖадных к зрелищу зверей.
Смех, советы, прибаутки,Хлипкий плач, свистки и войМчится к бедной проституткеПостовой городовой.
Увели… Темно и тихо.Лишь в ночной пивной вдалиГраммофон выводит лихо:«Муки сердца утоли!»
<1910>На открытии выставки
Дамы в шляпках «кэк-уоках».Холодок публичных глаз,Лица в складках и отеках,Трены, перья, ленты, газ.В незначительных намеках —Штемпеля готовых фраз.
Кисло-сладкие мужчины,Знаменитости без лиц,Строят знающие мины,С видом слушающих птицШевелюры клонят ницИ исследуют причины.
На стенах упорный труд —Вдохновенье и бездарность…Пусть же мудрый и верблюдСовершают строгий суд:Отрицанье, благодарностьИли звонкий словоблуд…
Умирающий больной.Фиолетовые свиньи.Стая галок над копной.Блюдо раков. Пьяный Ной.Бюст молочницы Аксиньи,И кобыла под сосной.
Вдохновенное Nocturno[1],Рядом рыжий пиджачок,Растопыренный над урной…Дама смотрит в кулачокИ рассеянным: «Недурно!» —Налепляет ярлычок.
Да? Недурно? Что – Nocturno?Иль яичница-пиджак?Генерал вздыхает бурноИ уводит даму. Так…А сосед глядит в кулакИ ругается цензурно…
<1908>Жизнь
У двух проституток сидят гимназисты:Дудиленко, Барсов и Блок.На Маше – персидская шаль и монисто,На Даше – боа и платок.
Оплыли железнодорожные свечи.Увлекшись азартным банчком,Склоненные головы, шеи и плечиСледят за чужим пятачком.
Играют без шулерства. Хочется лютоПорой игроку сплутовать.Да жутко! В миг с хохотом бедного плутаЗасунут силком под кровать.
Лежи, как в берлоге, и с завистью остройСледи за игрой и вздыхай, —А там на заманчивой скатерти пестройБаранки, и карты, и чай…
Темнеют уютными складками платья.Две девичьих русых косы.Как будто без взрослых здесь сестры и братьяВ тиши коротают часы.
Да только по стенкам висят офицеры…Не много ли их для сестер?На смятой подушке бутылка мадеры,И страшно затоптан ковер.
Стук в двери. «Ну, други, простите, к нам гости!»Дудиленко, Барсов и БлокВстают, торопясь, и без желчи и злостиУходят готовить урок.
<1910>На вербе
Бородатые чуйки с голодными глазамиХрипло предлагают «животрепещущих докторов»,Гимназисты поводят бумажными усами,Горничные стреляют в суконных юнкеров.
Шаткие лари, сколоченные наскоро,Холерного вида пряники и халва,Грязь под ногами хлюпает так ласково,И на плечах болтается чужая голова.
Червонные рыбки из стеклянной обителиГрустно-испуганно смотрят на толпу.«Вот замечательные американские жители —Глотают камни и гвозди, как крупу!»
Писаря выражаются вдохновенно-изысканно,Знакомятся с модистками и переходят на ты,Сгущенный воздух переполнился писками,Кричат бирюзовые бумажные цветы.
Деревья вздрагивают черными ветками,Капли и бумажки падают в грязь.Чужие люди толкутся между клеткамиИ месят ногами пеструю мазь.
<1909>Пасхальный перезвон
Пан-пьян! Красные яички.Пьян-пан! Красные носы.Били-бьют! Радостные личики.Бьют-били! Груды колбасы.
Дал-дам! Праздничные взятки.Дам-дал! И этим и тем.Пили-ели! Визиты в перчатках.Ели-пили! Водка и крем.
Пан-пьян! Наливки и студни.Пьян-пан! Боль в животе.Били-бьют! И снова будни.Бьют-били! Конец мечте.
<1909>Городская сказка
Профиль тоньше камеи,Глаза как спелые сливы,Шея белее лилеиИ стан как у леди Годивы.
Деву с душою бездонной,Как первая скрипка оркестра,Недаром прозвали мадоннойМедички шестого семестра.
Пришел к мадонне филолог,Фаддей Симеонович Смяткин.Рассказ мой будет недолог:Филолог влюбился по пятки.
Влюбился жестоко и сразуВ глаза ее, губы и уши,Цедил за фразою фразу,Томился, как рыба на суше.
Хотелось быть ее чашкой,Братом ее или теткой,Ее эмалевой пряжкойИ даже зубной ее щеткой!..
«Устали, Варвара Петровна?О, как дрожат ваши ручки!» —Шепнул филолог любовно,А в сердце вонзились колючки.
«Устала. Вскрывала студента:Труп был жирный и дряблый.Холод… Сталь инструмента. —Руки, конечно, иззябли.
Потом у Калинкина мостаСмотрела своих венеричек.Устала: их было до ста.Что с вами? Вы ищете спичек?
Спички лежат на окошке.Ну, вот. Вернулась обратно,Вынула почки у кошкиИ зашила ее аккуратно.
Затем мне с подругой досталисьПрепараты гнилой пуповины.Потом… был скучный анализ:Выделенье в моче мочевины…
Ах, я! Прошу извиненья:Я роль хозяйки забыла, —Коллега! Возьмите варенья —Сама сегодня варила».
Фаддей Симеонович СмяткинСказал беззвучно: «Спасибо!»А в горле ком кисло-сладкийБился, как в неводе рыба.
Не хотелось быть ее чашкой,Ни братом ее и ни теткой,Ни ее эмалевой пряжкой,Ни зубной ее щеткой!
<1909>В гостях
(Петербург)
Холостой стаканчик чаю(Хоть бы капля коньяку),На стене босой Толстой.Добросовестно скучаюИ зеленую тоскуЗаедаю колбасой.
Адвокат ведет с коллегойСпециальный разговор.Разорвись – а не поймешь!А хозяйка с томной негой,Устремив на лампу взор,Поправляет бюст и брошь.
«Прочитали Метерлинка?» – «Да. Спасибо, прочитал…» – «О, какая красота!»И хозяйкина ботинкаВзволновалась, словно в шквал.Лжет ботинка, лгут уста…
У рояля дочь в реформе,Взяв рассеянно аккорд,Стилизованно молчит.Старичок в военной формеПрежде всех побил рекорд —За экран залез и спит.
Толстый доктор по ошибкеЖмет мне ногу под столом.Я страдаю и терплю.Инженер зудит на скрипке.Примирясь и с этим злом,Я и бодрствую, и сплю.
Что бы вслух сказать такое?Ну-ка, опыт, выручай!«Попрошу… еще стакан…»Ем вчерашнее жаркое,Кротко пью холодный чайИ молчу, как истукан.
<1908>Европеец
