Всеволод Емелин - Götterdämmerung: cтихи и баллады

Баллада о белых колготках

Из цикла “Смерти героев”

В Чечне, в отдаленном районе,Где стычкам не видно конца,Служили в одном батальонеДва друга, два храбрых бойца.

Один был седой, лысоватый,Видавший и небо, и ад.Его уважали ребята,Он был в батальоне комбат.

Другой, лет на двадцать моложе,Красив был, как юный Амур,Любимцем солдат был он тоже,Певун, озорник, балагур.

Однажды пошли на заданьеВесной, когда горы в цвету,Отряд получил приказанье —Соседнюю взять высоту.

Вот пуля врага пролетела,Послышался стон среди скал,И рухнуло мертвое тело,То младший товарищ упал.

Десантники взяли высотку,Чечены на юг отошли,И снайпершу в белых колготкахБойцы на КП привели.

Была она стройной блондинкой,На спину спускалась коса,Блестели, как звонкие льдинки,Ее голубые глаза.

Комбат посмотрел и заплакал,И нам он в слезах рассказал:“Когда-то студентом филфакаЯ в Юрмале все отдыхал.

Ах, годы мои молодые,Как много воды утекло.И девушка с именем ВияНочами стучалась в стекло.

Был счастия месяц короткий,Как сладко о нем вспоминать!В таких же вот белых колготкахВалил я ее на кровать.

Неловким, влюбленным студентомЯ был с ней застенчив и тих.Она с прибалтийским акцентомстонала в объятьях моих.

Ты думала — я не узнаю?Ты помнишь, что я обещал?Так здравствуй, моя дорогая,И сразу, наверно, прощай!

Тебя ожидает могилаВдали от родимой земли.Смотри же, что ты натворила!”…И мертвого ей принесли.

Латышка взглянула украдкойНа свежепредставленный труп,И дрогнула тонкая складкаЕе ярко крашеных губ.

Она словно мел побелела,Осунулась даже с лица.“Ты сам заварил это дело,Так правду узнай до конца!

Свершилася наша разлука,Истек установленный срок,И, как полагается, в мукахНа свет появился сынок.

Его я любила, растила,Не есть приходилось, не спать.Потом он уехал в РоссиюИ бросил родимую мать.

Рассталась с единственным сыном,Осталась в душе пустота,И мстила я русским мужчинам,Стреляя им в низ живота.

И вот, среди множества прочих,А их уже более ста,И ты, ненаглядный сыночек,Застрелен мной в низ живота”.

В слезах батальон ее слушал,Такой был кошмарный момент,И резал солдатские ушиГнусавый латвийский акцент.

Но не было слез у комбата,Лишь мускул ходил на скуле.Махнул он рукой, и ребятаРаспяли ее на столе.

С плеча свой “калашников” скинул,Склонился над низким столомИ нежные бедра раздвинулОн ей вороненым стволом.

“За русских парней получай-ка,За сына, который был мой…”И девушка вскрикнула чайкойНад светлой балтийской волной.

И стон оборвался короткий,И в комнате стало темно.Расплылось на белых колготкахКровавого цвета пятно.

А дальше рукою солдата,Не сдавшись злодейке судьбе,Нажал он на спуск автоматаИ выстрелил в сердце себе.

Лишь эхо откликнулось тупоСреди седоглавых вершин…Лежат в камуфляже два трупаИ в белых колготках — один.

И в братской, солдатской могилеНа горной, холодной зареМы их поутру схоронилиВ российской, кавказской земле.

Торжественно, сосредоточась,Без лишних, бессмысленных словОтдали последнюю почестьИз вскинутых в небо стволов.

1999

К 200-летию со дня рождения А.С. Пушкина

Блажен, кто смолоду был молод,Блажен, кто вовремя созрел.

Под звонкие народные частушкиСреди церквей, трактиров и палатВеликий Александр ПушкинВ Москве родился двести лет назад.

Когда была война с Наполеоном,Не удержали дома паренька.По простыням сбежал через балкон онИ сыном стал гусарского полка.

Он был в бою беспечен, как ребенок,Врубался в гущу вражеских полков.Об этом рассказал его потомок,Прославленный Никита Михалков.

Трудны были года послевоенные,Но Александр взрослел, мужал и креп.На стройке храма у француза пленногоОн финский ножик выменял на хлеб.

И не пугал тогда ни Бог, ни черт его,Он за базар всегда держал ответ,Он во дворах Покровки и ЛефортоваУ пацанов имел авторитет.

Он был скинхедом, байкером и рэпером,Но финский нож всегда с собой носил,А по ночам на кухне с КюхельбекеромОн спорил о спасении Руси.

Запахло над страной XX съездом.Он кудри отпустил, стал бородат,Пошел служить уборщиком подъездаИ оду “Вольность” отдал в Самиздат.

Он мыл площадки, ползал на коленках,Отходы пищевые выносил,А по ночам на кухне с ЕвтушенкоОн спорил о спасении Руси.

И несмотря на то, что был он гений,Он был веселый, добрый и простой.Он водки выпил больше, чем Есенин,Баб перетрахал больше, чем Толстой.

В судьбе случались разные превратности,Пришла пора доносов, лагерей.И он имел на службе неприятности,Поскольку был по матери еврей.

Он подвергался всяческим гонениям,Его гоняли в шею и сквозь строй,И он не принял Нобелевской премии,Он в эти годы был невыездной.

Враги его ославили развратником,И император выпустил указ,Чтоб Александра в армию контрактникомПризвали и послали на Кавказ.

Но Пушкин, когда царь сослал туда его,Не опозорил званья казака.Он тут же зарубил Джохар Дудаева,И у него не дрогнула рука.

И тотчас все враги куда-то юркнули,Все поняли, что Пушкин-то — герой!Ему присвоил званье камер-юнкераЦарь-страстотерпец Николай Второй.

И он воспел великую державу,Клеветникам России дал отпорИ в “Яре” слушать стал не Окуджаву,Краснознаменный Соколовский хор.

Пришел он к Церкви в поисках спасения,Преодолел свой гедонизм и лень.И в храме у Большого ВознесенияЕго крестил сам Александр Мень.

И сразу, словно кто-то подменил его,Возненавидел светских он повес.И, как собаку, пристрелил Мартынова(Чья настоящая фамилия Дантес),Когда подлец к жене его полез.

По праздникам с известными политикамиОбедни он выстаивал со свечкою,За что был прозван либеральной критикойЯзвительно — “Колумб Замоскворечья”.

Пешком места святые обошел он,Вериги стал под фраком он носить,А по ночам на кухне с МакашовымОн спорил о спасении Руси.

Ведь сказано: “Обрящите, что ищите”.А он искал все дальше, дальше, дальше.И сжег вторую часть “Луки Мудищева”,Не выдержав написанной там фальши.

Он научил нас говорить по русскому,Назвал его всяк сущий здесь язык.Он на Лубянке, то есть, тьфу, на ПушкинскойНерукотворный памятник воздвиг.

Я перед ним склоню свои колени,Мне никуда не деться от него.Он всех живых живей, почище Ленина.Он — наше все и наше ничего.

Ко мне на грудь садится черным ворономИ карканьем зовет свою подружку,Абсурдную Арину Родионовну,Бессмысленный и беспощадный Пушкин.

Маша и президент