Александр Пушкин - Незавершенное, планы, отрывки, наброски

1832—1833

Сюжет этого произведения (не имеющего в рукописи заглавия и названного редакторами по имени главного героя) неизвестен, так как никаких планов его не сохранилось. Некоторую связь оно имеет с «Медным всадником», куда перенесен ряд стихов из «Езерского». Но отождествлять эти два различных замысла нельзя: «Медный всадник» — законченная небольшая поэма, меньше пятисот стихов, а «Езерский» — крупное произведение. Одна родословная его героя (еще до начала действия) занимает более двухсот стихов. По-видимому, закончив в 1831 г. «Евгения Онегина», Пушкин предполагал написать второй «роман в стихах». Об этом, помимо предполагавшихся обширных размеров произведения и примененной в нем той же «онегинской строфы», нигде более не использованной Пушкиным, говорит и прямое указание самого поэта в одном из черновиков «Езерского»:

…Имею правоИзбрать соседа моегоВ герои нового романа,

и т. д.

По рукописям видно, что Пушкин долго колебался, сделать ли своего героя бедным чиновником (к чему он и пришел в конце концов), или богатым барином.[11] В написанное Пушкиным начало романа, кроме рассказа о предках его героя, включены его рассуждения о потомственном, родовитом дворянстве, о предпочтении «ничтожного героя», чиновника — «коллежского регистратора» — романтическим возвышенным героям и возвышенным предметам и о свободе поэтического творчества.

В строфах о выборе в герои романа (или поэмы) обыкновенного человека, мелкого чиновника, Пушкин отстаивает перед критикой, разделяющей романтические представления о литературе, реалистическое направление с его интересом к обычной действительности, которому следовал он сам, начиная с середины 20-х гг. Наконец, спор о свободе поэтического выбора ведется против реакционной критики, усердно навязывавшей в эти годы Пушкину благонамеренные темы и морально-воспитательные задачи. Под «толпой» Пушкин разумел основную массу читателей 30-х гг. — реакционных обывателей, помещиков и чиновников.

Варианты начальных строф романа

Над Петербургом омраченнымОсенний ветер тучи гнал;Нева в теченье возмущенном,Шумя, неслась. Упрямый вал,Как бы проситель беспокойный,Плескал в гранит ограды стройнойЕе широких берегов.Среди бегущих облаковВечерних звезд не видно было —Огонь светился в фонарях,По улицам взвивался прахИ буйный вихорь выл уныло,Клубя капоты дев ночныхИ заглушая часовых.

В своем роскошном кабинетеВ то время Рулин молодойСидел один при бледном светеОдной лампады; ветра вой,Волненье города глухоеДа бой дождя в окно двойное,—Всё мысли усыпляло в нем.Согретый дремлющим огнем,Он у чугунного каминаДремал —Видений сонных перед нимМенялась тусклая картина…

Вбежав по ступеням отлогимГранитной лестницы своей,В то время Волин с видом строгимЗвонил у запертых дверейИ трёс замком нетерпеливо.Дверь отворилась, он бранчивоАндрею выговор прочелИ в кабинет, ворча, пошел.Андрей принес ему две свечи.Цербер, по долгу своемуЗалаяв, прибежал к немуИ положил ему на плечиСвои две лапы — и потомУлегся тихо под столом.

Порой сей поздней и печальной(В том доме, где стоял и я)Один при свете свечки сальнойВ конурке пятого жилья[12]Писал чиновник — скоро, смелоПеро привычное скрыпело —Как видно, малый был делец —Работу кончив наконец,Он стал тихонько раздеваться,Задул огарок — лег в постельПод заслуженную шинель —И стал мечтать…Но может статьсяЗахочет знать читатель мой,Кто сей чиновник молодой.

Порой сей поздней и печальнойВ том доме, где стоял и я,Неся огарок свечки сальной,В конурку пятого жильяВошел один чиновник бедный,Задумчивый, худой и бледный.Вздохнув, свой осмотрел чулан,Постелю, пыльный чемодан,И стол, бумагами покрытый,И шкап со всем его добром;Нашел в порядке все; потом,Дымком своей сигарки сытый,Разделся сам и лег в постельПод заслуженную шинель.

Строфы, не вошедшие в последнюю редакцию (строфы IV и след.)

Во время смуты безначальной,Когда то лях, то гордый шведОдолевал наш край печальный,И гибла Русь от разных бед,Когда в Москве сидели воры,А с крулем вел переговорыПредатель умный Салтыков,И средь озлобленных враговПосольство русское гадало,И за Москву стоял одинНижегородский мещанин, —В те дни Езерские немалоСменили мнений и друзейДля пользы общей (и своей).

Когда средь Думы величавойПриял Романов свой венецИ под отеческой державойРусь отдохнула наконец,А наши вороги смирились,Тогда Езерские явилисьОпять в чинах и при дворе.При императоре ПетреОдин из них был четвертованЗа связь с царевичем, другой,Его племянник молодой,Прощен и милостью окован,Он на голландке был женатИ умер знатен и богат.

Царя не стало; государствоШаталось, будто под грозой,И усмиренное боярствоЕго железною рукойМятежной предалось надежде:«Пусть будет вновь, что было прежде,Долой кафтан кургузый. Нет!Примером нам да будет швед».Не тут-то было. Тень ПетроваСтояла грозно средь бояр.Бессилен немощный удар,Что было, не восстало снова;Россию двинули впередВетрила те ж, средь тех же вод.

И тут Езерские возилисьВ связи то с этим, то с другим,На счастье Меншикова злились,Шептали с хитрым Трубецким,И Бирон, деспот непреклонный,Смирял их род неугомонный,И Долгорукие князьяБывали втайне им друзья.Матвей Арсеньевич Езерский,Случайный, знатный человек,Был очень славен в прошлый векСвоим умом и злобой зверской.Имел он сына одного(Отца героя моего).

Варианты строф VI—IX (о дворянстве)

К тому же это подражаньеПоэту Байрону: наш лорд(Как говорит о нем преданье)Не только был отменно гордВысоким даром песнопенья,Но и рожденья Ламартин(Я слышал) также дворянин,Юго — не знаю В России же мы все дворяне,Все, кроме двух иль трех, затоМы их не ставим ни во что.

Мне жаль, что домы наши новы,Что выставляют стены ихНе льва о мечом, не щит гербовый,А ряд лишь вывесок цветных,Что наши бабушки и дедыДля назидательной беседыС жезлами, с розами, в звездах,В роброндах, в латах, парикахУ нас не блещут в старых рамахВ простенках светлых галерей;Мне жаль, что шайка торгашейЛягает в плоских эпиграммахСвятую нашу старину

Другая редакция конца строфы:

Что мы в свободе беспечальнойНе знаем жизни феодальнойВ своих поместьях родовыхСреди подручников своих,Мне жаль, что мы, руке наемнойВверяя чистый свой доход,С трудом в столице круглый годВлачим ярмо неволи темной,И что спасибо нам за тоНе скажет, кажется, никто.

Варианты продолжения романа в черновых рукописях

Он одевался нерадиво,На нем сидело все не так,Всегда бывал застегнут кривоЕго зеленый узкий фрак.Но надо знать, что мой чиновникБыл сочинитель и любовник,Не только малый деловой…

Во фраке очень устареломОн молча, сидя у бюро,До трех часов в раздумье зреломЧинил и пробовал перо.Вам должно знать, что мой чиновникБыл сочинитель и любовник;Свои статьи печатал онВ «Соревнователе». ВлюбленОн был в Коломне по соседствуВ одну лифляндочку. ОнаС своею матерью однаЖила в домишке, по наследствуДоставшемся недавно ейОт дяди Франца. Дядя сей…

Но от мещанской родословнойЯ вас избавлю — и займусьМоею повестью любовной,Покамест вновь не занесусь.

Юдифь

Когда владыка ассирийскийНароды казнию казнил,И Олоферн весь край азийскийЕго деснице покорил, —Высок смиреньем терпеливымИ крепок верой в бога сил,Перед сатрапом горделивымИзраил выи не склонил;Во все пределы ИудеиПроникнул трепет. ИереиОдели вретищем алтарь;Народ завыл, объятый страхом,Главу покрыв золой и прахом,И внял ему всевышний царь.

Притек сатрап к ущельям горнымИ зрит: их узкие вратаЗамком замкнуты непокорным;Стеной, как поясом узорным,Препоясалась высота.

И, над тесниной торжествуя,Как муж на страже, в тишинеСтоит, белеясь, ВетилуяВ недостижимой вышине.

Сатрап смутился изумленный —И гнев в нем душу помрачил…И свой совет разноплеменныйОн — любопытный — вопросил:«Кто сей народ? и что их сила,И кто им вождь, и отчегоСердца их дерзость воспалила,И их надежда на кого?..»И встал тогда сынов АммонаВоеначальник АхиорИ рек — и Олоферн со тронаСклонил к нему и слух и взор.

1836