Дмитрий Быков - Военный переворот (книга стихов)

1991

* * *

Душа страшится стереоскопии.Ей жутко в одиночестве своем,Когда с неумолимостью стихииВ картинке разверзается объем.Оттуда веет холодом, распадом,Крушением надежд, чужой судьбой,С её тоской, с её крысиным ядом,С её уменьем заражать собой.И, как на фотографии объемной,В пространстве, утешительно пустом,Сместишься вбок, заглянешь в угол темный:Тень за кустом, убийца под мостом.Душе спокойней с плоскою картинкой,Лишенной непостижной глубины,С расчисленно петляющей тропинкойСреди рябин, осин и бузины.Душе спокойней с плоскостью пейзажной,Где даль пуста, а потому чиста,Где деревянный мост, и воздух влажный,И силуэт цветущего куста.

1990

НОВОСИБИРСКАЯ ЭЛЕГИЯ

…И ощущенье снятого запретаПроисходило от дневного сна,И главный корпус университетаШумел внизу, а тут была она,Была она, и нам служила ложемГостиничная жесткая кровать,И знали мы, что вместе быть не можем,И мне казалось стыдно ревновать.Потом была прекрасная прохлада,И сумеречно-синее окно,И думал я, что, в общем, так и надо,Раз ничего другого не дано:Ведь если нет единственной, которой,И всякая любовь обречена…Дождь барабанил за квадратной шторой,Смущаясь неприступностью окна,На коврике валялось покрывало,И в этом был особенный покойБезумия, и время застывало,Как бы на все махнувшее рукой.И зыбкий мир гостиничного крова,И лиственные тени на стенеБожественны, и смысла никакого,И хорошо, тогда казалось мне.Тогда я не искал уже опоры,Не выжидал единственной порыИ счастлив был, как жители эпохи,Которая летит в тартарары.Чего уж тут, казалось бы, такогоДождь заоконный, светло-нитяной,И создающий видимость альковаДиван, зажатый шкафом и стеной?Мне кажется, во времени прошедшемПечаль и так уже заключена.Печально будет все, что ни прошепчем.У радости другие времена.

1991

ПОСЛАНИЕ К ЕВРЕЯМ

"В сем христианнейшем из миров

Поэты — жиды."

В душном трамвае — тряска и жар,как в танке,В давке, после полудня, вблизи Таганки,В гвалте таком, что сознание затмевалось,Ехала пара, которая целовалась.Были они горбоносы, бледны, костлявы,Как искони бывают Мотлы и Хавы,Вечно гонимы, бездомны, нищи, всемирныСемя семитское, проклятое семижды.В разных концах трамвая шипели хором:"Ишь ведь жиды! Плодятся, иудин корено!Ишь ведь две спирохеты — смотреть противно.Мало их давят — сосутся демонстративно!".Что вы хотите в нашем Гиперборее?Крепче целуйтесь, милые! Мы — евреи!Сколько нас давят — а все не достигли цели.Как ни сживали со света, а мы все целы.Как ни топтали, как не тянули жилы,Что не творили с нами — а мы все живы.Свечи горят в семисвечном нашем шандале!Нашему Бродскому Нобелевскую дали!Радуйся, радуйся, грейся убогой лаской,О мой народ богоизбранный — вечный лакмус!Празднуй, сметая в ладонь последние крохи.Мы — индикаторы свинства любой эпохи.Как наши скрипки плачутв тоске предсмертной!Каждая гадина нас выбирает жертвойГаза, погрома ли, проволоки колючейИбо мы всех беззащитней — и всех живучей!Участь избранника — травля, как ни печально.Нам же она предназначена изначально:В этой стране, где телами друг друга греем,Быть человеком — значит уже евреем.А уж кому не дано — хоть кричи,хоть сдохни,Тот поступает с досады в черным сотни:Видишь, рычит, рыгает, с ломиком ходитХочется быть евреем, а не выходит.Знаю, мое обращение против правил,Ибо известно, что я не апостол Павел,Но, не дождавшись совета, — право поэта,Я — таки да! — себе позволяю это,Ибо во дни сокрушенья и поношеньяНам не дано ни надежды, ни утешенья.Вот моя Родина — Медной горы хозяйка.Банда, баланда, блядь, балалайка, лайка.То-то до гроба помню твою закалку,То-то люблю тебя, как собака палку!Крепче целуйтесь, ребята! Хава нагила!Наша кругом Отчизна. Наша могила.Дышишь, пока целуешь уста и рукиСаре своей, Эсфири, Юдифи, Руфи.Вот он, мой символ веры, двигавшей годы,Тоненький стебель последней моей опоры,Мой стебелек прозрачный, черноволосый,Девушка милая, ангел мой горбоносый.

1991

ВРЕМЕНА ГОДА

1. Подражание Пастернаку

Чуть ночь, они топили печь.Шел август. Ночи были влажны.Сначала клали. Чтоб разжечь,Щепу, лучину, хлам бумажный.Жарка, уютна, горяча,Среди густеющего мракаОна горела. Как свечаИз "Зимней ночи" Пастернака.Отдавшись первому теплуИ запахам дымка и прели,Они сидели на полуИ, взявшись за руки, смотрели.Чуть ночь, они топили печь.Дрова не сразу занимались,И долго, перед тем как лечь,Они растопкой занимались.Дрова успели отсыретьВ мешке у входа на террасу,Их нежелание горетьРождало затруднений массу,Но через несколько минутОгонь уже крепчал, помедлив,И еле слышный ровный гудРождался в багроватых недрах.Дым очертания менялИ из трубы клубился книзу,Дождь припускал по временам,Стучал по крыше, по карнизу,Не уставал листву листатьСвоим касанием бесплотным,И вдвое слаще было спатьВ струистом шелесте дремотном.Чуть ночь, они топили печь,Плясали тени по обоям,Огня лепечущая речьБыла понятна им обоим.Помешивали кочергойПечное пышущее чрево,И не был там никто другойЛеса направо и налево,Лишь дождь, как полуночный ткач,Прошил по странному наитьюГлухую тишь окрестных дачСвоею шелестящей нитью.Казалось, осень началась.В июле дачники бежалиИ в эти дни, дождя боясь,Сюда почти не наезжали.Весь мир, помимо их жилья,Был как бы вынесен за скобку,Но прогорали уголья,И он вставал закрыть заслонку.Чуть ночь, они топили печь,И в отблесках её свеченьяПлясали тени рук и плеч,Как некогда — судьбы скрещенья.Волна пахучего тепла,Что веяла дымком и прельюЧуть колебалась и плылаНад полом, креслом, над постелью,Над старой вазочкой цветной,В которой флоксы доживали,И над оплывшею свечой,Которую не зажигали.

1988

2. Преждевременная автоэпитафия

Весенний первый дождь. Вечерний сладкий час,Когда ещё светло, но потемнее скоро.По мокрой мостовой течет зеленый глазПриветствующего троллейбус светофора,Лиловый полумрак прозрачен, но ужеГорит одно окно на пятом этаже.Горит одно окно, и теплый желтый свет,Лимонно-золотой, стоит в квадрате рамы.Вот дождь усилился — ему и дела нет:Горит! Там девочка разучивает гаммыВ уютной комнате, и нотная тетрадьСтоит развернута. Сыграет, и опятьСначала… Дождь в стекло. Потеки на стеклеЗабылись с осени… И в каждом из потековДробится светофор. Под лампой, на столеЛежит пенал и расписание уроков,А нынче музыка. Заданье. За дверьмиТишь уважения. И снова до-ре-ми.Она играет. Дождь. Сиреневая тьмаВсе гуще, окна загораются, и вот ихВсе больше. Теплый свет ложится на томаНа полке, за стеклом, в старинных переплетах,На руки, клавиши и, кажется, на звук,Что ровно и легко струится из-под рук.И снова соль-ля-си… Соседнее окноКак рано все-таки смеркается в апреле!Доселе темное, теперь освещено:Горит! Там мальчик клеит сборные модели:Могучий самолет, раскинувший крыла,Почти законченный, стоит среди стола.Лишь гаммы за стеной — но к ним привычен слухДождем перевиты, струятся монотонно.Свет лампы. На столе — отряд любимых слуг:Напильник, ножницы, флакончик ацетона,Распространяющий столь резкий аромат,Что сборную модель родители бранят.А за окном темно. Уже идет к шести.Работа кончена. Как бы готовый к стартуКартинку на крыло теперь перевестиПластмассовый гигант воздвигнут на подставкуИ чуть качается, ещё не веря сам,Что этакий титан взлетает к небесам.Дождливый переплеск и капель переплясАпрельский ксилофон по стеклам, по карнизу,И мальчик слушает. Он ходит в третий классИ держит девочку за врушку и подлизу,Которой вредничать — единственная цель,А может быть, влюблен и носит ей портфель.Внутри тепло, уют… Но и снаружи — плескДождя, дрожанье луж, ночного ксилофонаНегромкий перестук, текучий мокрый блескФар, первых фонарей, миганье светофора,Роенье тайных сил, разбуженных весной:Так дышит выздоравливающий больной.Спи! Минул перелом; означен поворотК выздоровлению, и выступает мелкоНа коже лба и щек уже прохладный потПот не горячечный. Усни и ты, сиделка:Дыхание его спокойно, он живет,Он дышит, как земля, когда растает лед.…О, тишь апрельская, обманчивая тишь!Работа тайных сил неслышна и незрима,Но скоро тополя окутает, глядишь,Волна зеленого, пленительного дыма,И высохнет асфальт, и посреди двораПо первым классикам заскачет детвора.А следом будет ночь, а следом будет день,И жизнь, дарующая все, что обещала,Прекрасная, как дождь, как тополь, как сирень,А следом будет… нет! о нет! начни сначала!Ведь разве этот рай — не самый верный знак,Что все окончиться не может просто так?Я знаю, что и я когда-нибудь умру,И если, как в одном рассказике Катерли,Мы, обнесенные на грустном сем пиру,Там получаем все, чего бы здесь хотели,И все исполнится, чего ни пожелай,Хочу, чтобы со мной остался этот рай:Весенний первый дождь, весенний сладкий час,Когда ещё светло, но потемнеет скоро,Сиреневая тьма, зеленый влажный глазПриветствующего троллейбус светофора,И нотная тетрадь, и книги, и портфель,И гаммы за стеной, и сборная модель.

1988