Эдуард Асадов - Дума о Севастополе (сборник)
В траншеях, в ровиках – народ
Спит, спит всего за час до боя!
Все будет: грохот, лязг и вой…
Пока ж солдатам крепко спится.
Глядят луна да часовой
На сном разглаженные лица.
1944
Вернулся
Другу Борису
Сгоревшие хаты, пустые сады,
Несжатые полосы хлеба.
Глазницы воронок зрачками воды
Уставились в мутное небо.
В разбитой часовенке ветер гудит,
Пройдя амбразуры и ниши,
И с хрустом губами листы шевелит
В изжеванной временем крыше.
Все рыжий огонь пролизал, истребил,
И вид пепелища ужасен.
Лишь дождь перевязкой воды исцелил
Осколком пораненный ясень.
К нему прислонился промокший солдат.
Вокруг ни плетня, ни строенья…
Не выскажешь словом, как тяжек возврат
К останкам родного селенья!
Нет сил, чтоб спокойно на это смотреть.
Такое любого расстроит.
Солдат же вернулся сюда не жалеть, —
Пришел он, чтоб заново строить!
1946
Прислали к нам девушку в полк медсестрой
Прислали к нам девушку в полк медсестрой.
Она в телогрейке ходила.
Отменно была некрасива собой,
С бойцами махорку курила.
Со смертью в те дни мы встречались не раз
В походах, в боях, на привале,
Но смеха девичьего, девичьих глаз
Солдаты давно не встречали.
Увы, красоте тут вовек не расцвесть!
На том мы, вздыхая, сходились.
Но выбора нету, а девушка есть,
И все в нее дружно влюбились.
Теперь вам, девчата, пожалуй, вовек
Такое не сможет присниться,
Чтоб разом влюбилось семьсот человек
В одну полковую сестрицу!
От старших чинов до любого бойца
Все как-то подтянутей стали,
Небритого больше не встретишь лица,
Блестят ордена и медали.
Дарили ей фото, поили чайком,
Понравиться каждый старался.
Шли слухи, что даже начштаба тайком
В стихах перед ней изливался.
Полковник и тот забывал про года,
Болтая с сестрицею нашей.
А ей, без сомнения, мнилось тогда,
Что всех она девушек краше.
Ее посещенье казалось бойцам
Звездою, сверкнувшей в землянке.
И шла медсестра по солдатским сердцам
С уверенно-гордой осанкой.
Но вот и Победа!.. Колес перестук…
И всюду, как самых достойных,
Встречали нас нежные взгляды подруг,
Веселых, красивых и стройных.
И радужный образ сестры полковой
Стал сразу бледнеть, расплываться.
Сурова, груба, некрасива собой…
Ну где ей с иными тягаться!
Ну где ей тягаться!.. А все-таки с ней
Мы стыли в промозглой траншее,
Мы с нею не раз хоронили друзей,
Шагали под пулями с нею.
Бойцы возвращались к подругам своим.
Ужель их за то осудить?
Влюбленность порой исчезает как дым,
Но дружбу нельзя позабыть!
Солдат ожидали невесты и жены.
Встречая на каждом вокзале,
Они со слезами бежали к вагонам
И милых своих обнимали.
Шумел у вагонов народ до утра —
Улыбки, букеты, косынки…
И в час расставанья смеялась сестра,
Старательно пряча слезинки.
А дома не раз еще вспомнит боец
О девушке в ватнике сером,
Что крепко держала семь сотен сердец
В своем кулачке загорелом!
1947
Трус
Страх за плечи схватил руками:
– Стой! На гибель идешь, ложись!
Впереди визг шрапнели, пламя…
Здесь окопчик – спасенье, жизнь.
Взвод в атаку поднялся с маху.
Нет, не дрогнул пехотный взвод.
Каждый липкие руки страха
Отстранил и шагнул вперед.
Трус пригнулся, дрожа всем телом,
Зашептал про жену, про дом…
Щеки стали простынно-белы,
Сапоги налились свинцом.
Взвод уж бился в чужих траншеях,
Враг не выдержал, враг бежал!
Трус, от ужаса костенея,
Вжался в глину и не дышал.
…Ночь подкралась бочком к пехоте,
В сон тяжелый свалила тьма,
И луна в золоченой кофте
Чинно села на край холма.
Мрак, редея, уходит прочь.
Скоро бой. Взвод с привала снялся.
Трус уже ничего не боялся, —
Был расстрелян он в эту ночь!
1948
Морская пехота
Пехота смертельно устала
Под Мгой оборону держать.
В окопах людей не хватало,
Двух рот от полка не собрать.
Двадцатые сутки подряд
От взрывов кипело болото.
Смертельно устала пехота,
Но помощи ждал Ленинград.
И в топи, на выступе суши,
Мы яростно бились с врагом.
Отсюда ракетным дождем
Без промаха били «катюши».
Да, было нам трудно, но вскоре
Ударил могучий прибой,
И на берег хлынуло море
Тяжелой, гудящей волной.
Штыки, бескозырки, бушлаты,
На выручку друга, вперед!
Держитесь, держитесь, ребята!
Морская пехота идет!
Врагу мы повытрясли душу,
А в полдень под тенью берез
Сидели наводчик «катюши»
И русый плечистый матрос.
Костер сухостоем хрустел.
Шипел котелок, закипая.
Матрос, автомат прочищая,
Задумчиво, тихо свистел…
Недолог солдатский привал,
Но мы подружиться успели,
Курили, смеялись и пели,
Потом он, прощаясь, сказал:
– Пора мне, братишка, к своим,
В бою я, сам знаешь, не трушу.
Ты славно наводишь «катюшу»,
И город мы свой отстоим.
Дай лишнюю пачку патронов.
Ну, руку, дружище! Прощай.
Запомни: Степан Филимонов.
Жив будешь, в Кронштадт приезжай.
А коли со мною что будет,
То вскоре на кромку огня
Другой Филимонов прибудет —
Сын Колька растет у меня.
Окончилась встреча на этом.
Военная служба не ждет.
На новый участок с рассветом
Морская пехота идет.
Погиб Филимонов под Брестом,
О том я недавно узнал.
Но сын его вырос и встал
В строю на свободное место.
Вот мимо дворов, мимо кленов
Чеканно шагает отряд.
Идет Николай Филимонов
Среди загорелых ребят.
С обочин и слева и справа
Им радостно машет народ:
Идет наша русская слава —
Морская пехота идет!
1949
Моему сыну
Я на ладонь положил без усилия
Туго спеленатый теплый пакет.
Отчество есть у него и фамилия,
Только вот имени все еще нет.
Имя найдем. Тут не в этом вопрос.
Главное то, что мальчишка родился!
Угол пакета слегка приоткрылся,
Видно лишь соску да пуговку-нос…
В сад заползают вечерние тени.
Спит и не знает недельный малец,
Что у кроватки сидят в восхищенье
Гордо застывшие мать и отец.
Раньше смеялся я, встретив родителей,
Слишком пристрастных к младенцам своим.
Я говорил им: «Вы просто вредители,
Главное – выдержка, строгость, режим!»
Так поучал я. Но вот, наконец,
В комнате нашей заплакал малец.
Где наша выдержка? Разве ж мы строги?
Вместо покоя – сплошные тревоги:
То наша люстра нам кажется яркой,
То сыну холодно, то сыну жарко,
То он покашлял, а то он вздохнул,
То он поморщился, то он чихнул…
Впрочем, я краски сгустил преднамеренно.
Страхи исчезнут, мы в этом уверены.
Пусть холостяк надо мной посмеется,
Станет родителем – смех оборвется.
Спит мой мальчишка на даче под соснами,
Стиснув пустышку беззубыми деснами.
Мир перед ним расстелился дорогами
С радостью, горем, покоем, тревогами…
Вырастет он и узнает, как я
Жил, чтоб дороги те стали прямее.
Я защищал их, и вражья броня
Гнулась, как жесть, перед правдой моею!
Шел я недаром дорогой побед.
Вновь утро мира горит над страною.
Но за победу, за солнечный свет
Я заплатил дорогою ценою.
В гуле боев, много весен назад,
Шел я и видел деревни и реки,
Видел друзей. Но ударил снаряд —
И темнота обступила навеки…
– Доктор, да сделайте ж вы что-нибудь!
Слышите, доктор! Я крепок, я молод. —
Доктор бессилен. Слова его – холод:
– Рад бы, товарищ, да глаз не вернуть.
– Доктор, оставьте прогнозы и книжки!
Жаль, вас сегодня поблизости нет.
Ведь через десять полуночных лет
Из-под ресниц засияв, у сынишки
Снова глаза мои смотрят на свет.
Раньше в них было кипение боя,
В них отражались пожаров огни.
Нынче глаза эти видят иное,
Стали спокойней и мягче они,
Чистой ребячьей умыты слезою.
Ты береги их, мой маленький сын!
Их я не прятал от правды суровой,
Я их не жмурил в атаке стрелковой,
Встретясь со смертью один на один.
Ими я видел и сирот, и вдов,
Ими смотрел на гвардейское знамя,
Ими я видел бегущих врагов,
Видел победы далекое пламя.
С ними шагал я уверенно к цели,
С ними страну расчищал от руин.
Эти глаза для Отчизны горели!
Ты береги их, мой маленький сын!
Тени в саду все длиннее ложатся…
Где-то пропел паровозный гудок…
Ветер, устав по дорогам слоняться,
Чуть покружил и улегся у ног…
Спит мой мальчишка на даче под соснами,
Стиснув пустышку беззубыми деснами.
Мир перед ним расстелился дорогами
С радостью, горем, покоем, тревогами…
Нет! Не пойдет он тропинкой кривою.
Счастье себе он добудет иное:
Выкует счастье, как в горне кузнец.
Верю я в счастье его золотое.
Верю всем сердцем! На то я – отец.
