Анатолий Величковский - Нерукотворный свет
«Решив покончить, я писал…»
Решив покончить, я писалДля полицейских объясненьеИ даже, как-то, сам не знал,Что напишу стихотворенье.Бумагу я вертел в руках,Чтоб лучше уложить в конверте,И вдруг увидел, что в стихахРастаяло желанье смерти.
«О, если бы растаять мне…»
О, если бы растаять мне,Как дождь на солнце таял,Все засияло в тишине,Когда его не стало.
5 ноября 1980 г.«Мне объясняют звон в ушах…»
Мне объясняют звон в ушахМоим же кровообращеньемНе правда. Я живу в сетяхВсемирного сердцебиенья.Большие беды предстоят,К земному раю нет дороги.В моих ушах звенит набатРастущей в воздухе тревоги.
«Лучи сквозь тучи дождь зажгли…»
Лучи сквозь тучи дождь зажгли,И улыбается природа.С ветвей блестящих потекли,Расплавленные струйки меда.И стало так светло, светло,Что я стою, глаза зажмурив,Так, словно, весь вошел в теплоИ в блеск сияющей лазури.Все это, Господи, твоеНерукотворное созданье,Вот так же точно, как мое,Сердцебиенье и дыханье.Я это чувствую сильней,В мгновенья радости особой.И знаю, что не для червейМоя любовь и не для гроба.
«Я вижу мокрую крышу…»
Я вижу мокрую крышу,Серого неба кусок,По лестнице нашей, слышу,Поднимается ветерок.Скучно. Некуда деться,Четыре стены, окно…Утром надо одеться,Раздеться, когда темно.Осень. Без молний, без грома,Осень, как тяжесть ярма.Я не в тюрьме, я дома,Но старость та же тюрьма.
Октябрь 1980 г.«Вошла красотка молодая…»
Вошла красотка молодаяИ беззаботности полна,Негромко что-то напевая,Протерла тряпкой пол она.Лекарства, лекари, лечиться…Какие скверные слова,А ночью, над моей больницейКричит бессонная сова…Рассвет без радости встречаю,Как плохо много дней болеть.
Нет, я еще не умираю,Но должен скоро умереть.А ей, певице, непонятнаЖестокой старости бедаИ кажется ей необъятнойДней проходящих череда.
Ноябрь 1980 г.«Дня теплой осени не спутать…»
Дня теплой осени не спутать,Ни с летним, ни с весенним днемВ любом саду, в одну минуту,Мы свет осенний узнаем.Хотя еще все в летнем виде,Деревья, воды и луга,Хотя все то же солнце видимЦветы, дорожки, берега, —Везде уже лежит вуальюТепла прощального печатьИ веет тихою печалью,Которой трудно не понять.
«Казалось мне, что я иду на слом…»
Казалось мне, что я иду на слом,Что мне зимы никак не пережить.Я жил едва, слабея с каждым днемИ начал с прошлой жизнью говорить.Что может быть знакомых мест милей —Тех рек, полей, лесов, где ты бывал,Громов и молний, солнца и дождейИ тех людей, которых потерял.Перестрадать Святое Рождество,Да новый год в перчатках меховых,Здоровье лучше, только и всего —Осталось мне из радостей земных.
30 ноября 1980 г.«Глотаю от своей беды…»
Глотаю от своей бедыПилюль немало золотых,А сам дышу, как если быБежал, как заяц от борзых.Но дальше, дальше от греха,Поэзия молчать должна,И в ритме моего стихаРабота легких не слышна.Без этого не проживешь,Хоть в этом смысле я хорош.
«Люди знают о моем страданье…»
Моей жене
Люди знают о моем страданье,Спит земля, а небеса горят.Как прелестен этот ветер ранний…Жизнь идет, пока не допит яд.Ядовито к ней прикосновенье,Нет сильнее яда красоты,Как ни странно, к жизни отвращеньеПорождает чистые мечты.Даже и в руках Всевечных лира,Только лира может изменитьСтрашное несовершенство мира,О котором жутко говорить.Если нас мечта совсем покинет,Если будем видеть то, что есть,Всякое желанье жить отхлынет,В нашей смерти затаится месть.
Ноябрь 1980 г.«Как хорошо во время бури…»
Как хорошо во время буриБылые вспоминая дни,Следить за тучами в лазуриИ видеть беглые огни.И думать: наконец природаСвои права назад, возьмет,И непокорные народыПотопит и огнем сожжет…
Ноябрь 1980 г.«Стихи на новом мармеладе…»
Стихи на новом мармеладеНачнут выращивать едва —В моей нетронутой тетради —Взойдет зеленая трава.Светило новое пригреетСтраницы райской чистоты,И зрячий, наконец, прозреетОт повседневной слепоты.И видя мир земной правдиво,Он, просветленный, будет знать,Что все, что на земле красиво —Есть неземная благодать.Отбросив бред научной яви,Захочет целый мир обнять,И будет славить, славить, славитьЛишь то, чего нельзя понять.
Ноябрь 1980 г.«Создатель ограничил сразу…»
Создатель ограничил сразуУм человеческий в длину,Задержанный плотиной разумСтал развиваться в ширину.Да, так, что широта движеньяКазаться начала длиной,Но против своего растленьяПрирода двинулась войной.И все, что выдумали люди(Пусть даже выдумка светла)Все чаще превращаться будетВ орудья ужаса и зла.Борьба идет, повсюду смута,Смятение во всех умахМир человеческий запутанВ своих же собственных сетях.Используя попутный ветер,Два демона, как рыбаки,В свои владенья тянут сетиИз взбаламученной реки.
Заклинанье
О, если б мне словаТакие найти,Чтоб сделались камнемНа вашем пути!И чтоб преткновеньяНа каждом шагуМешали движеньюСгибали в дугу!Чтоб вас запугалиУ края межиИ в глубях, и в даляхЗемли мятежи.Крутись — ураганы,Жги солнечный зной,Проснитесь вулканы,Встряхните землей!Разрушьте столицы,Не троньте равнин,Пусть самоубийцаПогибнет один!
Ноябрь 1980 г.«Моей России больше нет…»
Моей России больше нет.Россия может только сниться,Как благотворный, тихий свет,Который перестал струиться.Советским людям будет жальНавек исчезнувшего света.Россия станет, как ГраальИль Атлантида для поэта…Мы проиграли не войну,Мы не сраженье проиграли,А ту чудесную страну,Что мы Россией называли.
Р.Ю. Герра. Послесловие
Анатолий Евгеньевич Величковский, родившийся 1 (14) декабря 1901 года принадлежит к поколению эмигрантских писателей и поэтов, удачно названному В.С. Варшавским в книге «незамеченным поколением» (в сопоставлении со старшими собратьями по перу, признанными еще в России до революции). Детство А. Величковского, хотя он уроженец Варшавы, протекло на Украине в имении отца под Елизаветградом и на Волге. Раннее соприкосновение с природой, с «нерукотворной» красотой ее творений, вероятно, и пробудили в нем страстную любовь к природе, не оставлявшую его до последних дней жизни. Эта любовь не ограничивалась воспеванием одних красот, со временем к ней присоединились трагические ноты, по мере роста «рукотворной техники», губящей, насилующей природу. Во многих стихах его звучат ноты протеста и возмущения (Заклинанье, Куда ни глянь — автомобиль) и в других. И только в самом последнем стихотворении, начатом и незаконченном, он сознает бессилие своей борьбы:
