Владимир Набоков - Стихотворения, не вошедшие в сборники

<Июль 1922>

СУФЛЕР

С восьми до полночи таюсь я в будке тесной,за книгой, много раз прочитанной, сижуи слышу голос ваш… Я знаю — вы прелестны,но, спутаться боясь, на вас я не гляжу.Не ведаете вы моих печалей скрытых…Я слышу голос ваш, надтреснутый слегка,и в нем — да, только в нем, а не в словах избитых —звучат пленительно блаженство и тоска.Все так недалеко, все так недостижимо.Смеетесь, плачете, стучите каблучком,вблизи проходите, и платье, вея мимо,вдруг обдает меня воздушным холодком.А я — исполненный и страсти и страданья,глазами странствуя по пляшущим строкам, —я кукольной любви притворные признаньябесстрастным шепотом подсказываю вам…

<Октябрь 1922>

ГРИБЫ

У входа в парк, в узорах летних дней   скамейка светит, ждет кого-то.На столике железном перед ней   грибы разложены для счета.

Малютки русого боровика —   что пальчики на детской ножке.Их извлекла так бережно рука   из темных люлек вдоль дорожки.

И красные грибы: иголки, слизь —   на шляпках выгнутых, дырявых.Они во мраке влажном вознеслись   под хвоей елочек, в канавах.

И бурых подберезовиков ряд,   таких родных, пахучих, мшистых;и слезы леса летнего горят   на корешочках их пятнистых.

А на скамейке белой — посмотри —   плетеная корзинка бокомлежит, и вся испачкана внутри   черничным лиловатым соком.

13 ноября 1922

РОССИЯ

Под окном моим, ночью, на улице, —да на улице города чуждого, —под окном, и в углу, в каждой комнате, —в каждой комнате, — да неприветливой, —наяву и во сне, — словно в зеркалеотраженье свечей многоликое, —передо мною, за мною, — повсюду ты,ах, повсюду стоишь, незабвенная!Все мы — странники, нищие, гордые:и цари-то и голь перекатная… —заклинаем тебя, заклинаем мы:где ты, лютая, где ты, любовная?Отзовись! — Но молчишь ты, далекая, —и глаза твои странникам чудятся, —то лучистые, то затемненные,как вода в полдень солнечно-ветряный…А теперь ты печально потупилась,одинокая ты, одинокая!Скоро ль сын твой вернется из сумрака,и возьмет тебя ласково за плечи,и, безмолвно, глаза твои бедныепоцелуем откроет таинственным?Ты потупилась, жалкая, чудная, —и душа твоя — нива несжатая:наклоняйтесь, колосья незримые, —думы кроткие, думы великие!Где же серп? Он — в забытой часовенке;на иконе, туманной как облако, —он белеет над ликом Спасителя…Где же серп? Он в неведомом озерев новолунье сияет, закинутый…Ты потупилась, милая, милая!Холодеешь в тумане мучительном;твои руки бессильные светятся,словно снежные ветви, недвижные…Ах, летите, звените, весенники!Да заплещут в лазури заплаканнойветви яблони, яблони белые!..Под окном моим, ночью, на улице, —в моем сердце певучем и жалобном, —за горами, за тучами, за морем, —ты стоишь, о моя несравненная!..Опечалена вестью пылающей,расклубившейся мглою обвеяна,одинока, поругана многими, —но родимая, но неизменная!..

<Ноябрь 1922>

"Ясноокий, как рыцарь из рати Христовой"

Ясноокий, как рыцарь из рати Христовой,на простор выезжаю, и солнце со мной;и последние стрелы дождя золотогошелестят над истомой земной.

В золотое мерцанье, смиренный и смелый,выезжаю из мрака на легком коне:Этот конь — ослепительно, сказочно белый,словно яблонный цвет при луне.

И сияющий дождь, золотясь, замираяи опять загораясь — летит, и звучитто земным изумленьем, то трепетом рая,ударяя в мой пламенный щит.

И на латы слетает то роза, то пламя,и в лазури живой над грозой бытиявольно плещет мое лебединое знамя,неподкупная юность моя!

1. 12. 22.

СНЕЖНАЯ НОЧЬ

Как призрак я иду, и реет в тишине     такая тающая нега —что словно спишь в раю и чувствуешь во сне     порханье ангельского снега.

Как поцелуи губ незримых и немых,     снежинки на ресницах тают.Иду, и фонари в провалах кружевных     слезами смутными блистают.

Ночь легкая, целуй, ночь медленная, лей     сладчайший снег зимы Господней, —да светится душа во мраке все белей,     и чем белей — тем превосходней.

Так, ночью, в вышине воздушной бытия,     сквозь некий трепет слепо-нежныйнавстречу призракам встает душа моя,     проникшись благодати снежной.

<3 декабря 1922>

НЕВЕСТА РЫЦАРЯ

Жду рыцаря, жду юного Ивэйна,и с башни вдаль гляжу я ввечеру.Мои шелка вздыхают легковейно,и огневеет сердце на ветру.

Твой светлый конь и звон его крылатыйв пыли цветной мне снится с вышины.Твои ли там поблескивают латыиль блеска слез глаза мои полны?

Я о тебе слыхала от трувэра,о странствиях, о подвигах святых.Я ведаю, что истинная верадушистей роз и сумерек моих.

Ты нежен был, — а нежность так жестока!Одна, горю в вечерней вышине.В блистанье битв, у белых стен Востока,таишь любовь учтивую ко мне.

Но возвратись… Пускай твоя кольчугасомнет мою девическую грудь…Я жду, Ивэйн, не призрачного друга, —я жду того, с кем сладостно уснуть.

<3 декабря 1922>

ПЕГАС

Гляди: вон там, на той скале — Пегас!Да, это он, сияющий и бурный!Приветствуй эти горы. День погас,а ночи нет… Приветствуй час пурпурный.

Над крутизной огромный белый конь,как лебедь, плещет белыми крылами, —и вот взвился, и в тучи, над скалами,плеснул копыт серебряный огонь.

Ударил в них, прожег одну, другуюи в исступленном пурпуре исчез.Настала ночь. Нет мира, нет небес, —все — только ночь. Приветствуй ночь нагую.

Вглядись в нее: копыта след крутойузнай в звезде, упавшей молчаливо.И Млечный Путь плывет над темнотойвоздушною распущенною гривой.

<6 декабря 1922>

ВОЛЧОНОК

Один, в рождественскую ночь, скулити ежится волчонок желтоглазый.В седом лесу лиловый свет разлит,   на пухлых елочках алмазы.

Мерцают звезды на ковре небес,мерцая, ангелам щекочут пятки.Взъерошенный волчонок ждет чудес,   а лес молчит, седой и гладкий.

Но ангелы в обителях своихвсе ходят и советуются тихо,и вот один прикинулся из них   большой пушистою волчихой.

И к нежным волочащимся сосцамзверек припал, пыхтя и жмурясь жадно.Волчонку, елкам, звездным небесам —   всем было в эту ночь отрадно.

8 декабря 1922

"Как объясню? Есть в памяти лучи"

Как объясню? Есть в памяти лучисокрытые; порою встрепенетсядремавший луч. О, муза, научи:в понятный стих как призрак перельется?Проезжий праздный в городе чужом,я, невзначай, перед каким-то домом,бессмысленно, пронзительно знакомым..Стой! Может быть, в стихах мы только лжем,темним и рвем сквозную мысль в угодуразмеру? Нет, я верую в свободуразумную гармонии живой.Ты понимаешь, муза, перед домоммне, вольному бродяге, незнакомым,и мне — родным, стою я сам не свойи, к тайному прислушиваясь пенью,все мелочи мгновенно узнаю:в сплошном окне косую кисею,столбы крыльца, и над его ступеньюя чувствую тень шага моего,иную жизнь, иную чую участь(дай мне слова, дай мне слова, певучесть),все узнаю, не зная ничего.

Какая жизнь, какой же век всплывает,в безвестных безднах памяти звеня?Моя душа, как женщина, скрываети возраст свой, и опыт от меня.Я вижу сны. Скитаюсь и гадаю.В чужих краях жду поздних поездов.Склоняюсь в гул зеркальных городов,по улицам волнующим блуждаю:дома, дома; проулок; поворот— и вот опять стою я перед домомпронзительно, пронзительно знакомым,и что-то мысль мою темнит и рвет.

Stettin, 10. 12. 22.