Михаил Лермонтов - Озорной Лермонтов
Ода Тизенгаузену
Не води так томно оком,Круглой ж…пой не верти,Сладострастьем и порокомСвоенравно не шути.Не ходи к чужой постелиИ к своей не допускай,Ни шутя, ни в самом делеНежно рук не пожимай.Знай, прелестный наш чухонец,Юность долго не блестит,Хоть любовник твой червонецКаждый раз тебе дарит.Знай, когда рука ГосподняРазразится над тобой,Все, которых ты сегодняЗришь у ног своих с мольбой,Сладкой влагой поцелуяНе уймут тоску твою,Хоть тогда за кончик х…яТы отдал бы жизнь свою.
Поэмы
Сашка
Нравственная поэма
(Строфы из поэмы)
1Наш век смешон и жалок, – все пишиЕму про казни, цепи да изгнанья,Про темные волнения души,И только слышишь муки да страданья.Такие вещи очень хорошиТому, кто мало спит, кто думать любит,Кто дни свои в воспоминаньях губит.Впадал я прежде в эту слабость самИ видел от нее лишь вред глазам;Но нынче я не тот уж, как бывало, —Пою, смеюсь. Герой мой добрый малый.
2Он был мой друг. С ним я не знал хлопот,С ним чувствами и деньгами делился;Он брал на месяц, отдавал чрез год,Но я за то нимало не сердилсяИ поступал не лучше в свой черед;Печален ли, бывало, тотчас скажет,Когда же весел, счастлив – глаз не кажет.Не раз от скуки он свои мечтыМне поверял и говорил мне «ты»;Хвалил во мне, что прочие хвалили,И был мой вечный визави в кадрили.
11Гуляка праздный, пьяный молодец,С осанкой важной, в фризовой шинели,Держась за них, бредет – и вот конецПерилам. «Всё направо!» ЗаскрипелиПолозья по сугробам, как резецПо мрамору… Лачуги, цепью длиннойМелькая мимо, кланяются чинно…Вдали мелькнул знакомый огонек…«Держи к воротам… Стой, – сугроб глубок!..Пойдем по снегу, муза, только тишеИ платье подними как можно выше».
12Калитка – скрып… Двор темен. По доскамИдти неловко… Вот насилу сениИ лестница; но снегом по местамЗанесена. Дрожащие ступениГрозят мгновенно изменить ногам.Взошли. Толкнули дверь – и свет огаркаУдарил в очи. Толстая кухарка,Прищурясь, заграждает путь гостямИ вопрошает: «Что угодно вам?» —И, услыхав ответ красноречивый,Захлопнув дверь, бранится неучтиво…
13Но, несмотря на это, мы взойдем:Вы знаете, для музы и поэта,Как для хромого беса, каждый домИмеет вход особый; ни секрета,Ни запрещенья нет для нас ни в чем…У столика, в одном углу светлицы,Сидели две… девицы – не девицы…Красавицы… названье тут как раз!..Чем выгодней, узнать прошу я васОт наших дам, в деревне и столицеКрасавицею быть или девицей?
14Красавицы сидели за столом,Раскладывая карты, и гадалиО будущем. И ум их видел в немНадежды (то, что мы и все видали).Свеча горела трепетным огнем,И часто, вспыхнув, луч ее мгновенныйВдруг обливал и потолок и стены.В углу переднем фольга образовТогда меняла тысячу цветов,И верба, наклоненная над ними,Блистала вдруг листами золотыми.
15Одна из них (красавиц) не вполнеБыла прекрасна, но зато другая…О, мы таких видали лишь во сне,И то заснув – о небесах мечтая!Слегка головку приклонив к стенеИ устремив на столик взор прилежный,Она сидела несколько небрежно.В ответ на речь подруги иногдаИз уст ее пустое «нет» иль «да»Едва скользило, если предсказаньяПремудрой карты стоили вниманья.
16Она была затейливо мила,Как польская затейливая панна;Но вместе с этим гордый вид челаКазался ей приличен. Как Сусанна,Она б на суд неправедный пошлаС лицом холодным и спокойным взором,Такая смесь не может быть укором.В том вы должны поверить мне в кредит,Тем боле что отец ее был жид,А мать (как помню) полька из-под Праги…И лжи тут нет, как в том, что мы – варяги.
17Когда Суворов Прагу осаждал,Ее отец служил у нас шпионом,И раз, как он украдкою гулялВ мундире польском вдоль по бастионам,Неловкий выстрел в лоб ему попал.И многие, вздохнув, сказали: «Жалкой,Несчастный жид, – он умер не под палкой!»Его жена пять месяцев спустяПроизвела на Божий свет дитя,Хорошенькую Тирзу. Имя этоДано по воле одного корнета.
18Под рубищем простым она рослаВ невежестве, как травка полеваяПрохожим не замечена, – ни зла,Ни гордой добродетели не зная.Но час настал – пора любви пришла.Какой-то смертный ей сказал два слова:Она в объятья божества земногоУпала; но увы, прошло дней шесть,Уж полубог успел ей надоесть;И с этих пор, чтоб избежать ошибки,Она дарила всем свои улыбки…
19Мечты любви умчались, как туман.Свобода стала ей всего дороже.Обманом сердце платит за обман(Я так слыхал, и вы слыхали тоже).В ее лице характер южных странИзображался резко. Не наемныйОгонь горел в очах; без цели, томно,Покрыты светлой влагой, иногдаОни блуждали, как порой звездаПо небесам блуждает, – и, конечно,Был это знак тоски немой, сердечной.
20Безвестная печаль сменялась вдругКакою-то веселостью недужной…(Дай бог, чтоб всех томил такой недуг!)Волной вставала грудь, и пламень южныйВ ланитах рделся, белый полукругЗубов жемчужных быстро открывался;Головка поднималась, развивалсяДушистый локон, и на лик младойКатился, лоснясь, черною струей;И ножка, разрезвясь, не зная плена,Бесстыдно обнажалась до колена.
21Когда шалунья навзничь на кровать,Шутя, смеясь, роскошно упадала,Не спорю, мудрено ее понять, —Она сама себя не понимала, —Ей было трудно сердцу приказать,Как баловню-ребенку. Надо былоКому-нибудь с неведомою силойЯвиться и приветливой душойЕго согреть… Явился ли герой,Или вотще остался ожидаем,Все это мы со временем узнаем.
22Теперь к ее подруге перейдем,Чтоб выполнить начатую картину.Они недавно жили тут вдвоем,Но души их сливались во единуИ мысли их встречалися во всем.О, если б знали, сколько в этом званьеСердец отличных, добрых! Но вниманьеУвлечено блистаньем модных дам.Вздыхая, мы бежим по их следам…Увы, друзья, а наведите справки,Вся прелесть их… в кредит из модной лавки!
23Она была свежа, бела, кругла,Как снежный шарик; щеки, грудь и шея,Когда она смеялась или шла,Дрожали сладострастно; не краснея,Она на жертву прихоти неслаСвои красы. Широко и неловкоНа ней сидела юбка; но плутовкаПоднять умела грудь, открыть плечо,Ласкать умела буйно, горячоИ, хитро передразнивая чувства,Слыла царицей своего искусства…
24Она звалась Варюшею. Но яЖелал бы ей другое дать названье:Скажу ль, при этом имени, друзья,В груди моей шипит воспоминанье,Как под ногой прижатая змея;И ползает, как та среди развалин,По жилам сердца. Я тогда печален,Сердит, – молчу или браню весь дом,И рад прибить за слово чубуком.Итак, для избежанья зла, мы нашуВарюшу здесь перекрестим в Парашу.
27Пред нагоревшей сальною свечойКрасавицы, раздумавшись, сидели,И заставлял их вздрагивать поройУнылый свист играющей метели.И как и вам, читатель милый мой,Им стало скучно… Вот, наместо знакаУсловного, залаяла собака,И у калитки брякнуло кольцо.Вот чей-то голос… Идут на крыльцо…Параша потянулась и зевнулаТак, что едва не бухнулась со стула.
28А Тирза быстро выбежала вон,Открылась дверь. В плаще, закидан снегом,Явился гость… Насмешливый поклонОтвесил и, как будто долгим бегомИли волненьем был он утомлен,Упал на стул… Заботливой рукоюСняла Параша плащ, потом другоюСтряхнула иней с шелковых кудрейПришельца. Видно, нравился он ей…Все нравится, что молодо, красивоИ в чем мы видим прибыль особливо.
29Он ловок был, со вкусом был одет,Изящно был причесан и так дале.На пальцах перстни изливали свет,И галстук надушен был, как на бале.Ему едва ли было двадцать лет,Но бледностью казалися покрытыЕго чело и нежные ланиты, —Не знаю, мук ли то последних след,Но мне давно знаком был этот цвет, —И на устах его, опасней жалаЗмеи, насмешка вечная блуждала.
30Заметно было в нем, что с ранних днейВ кругу хорошем, то есть в модном свете,Он обжился, что часть своих ночейОн убивал бесплодно на паркетеИ что другую тратил не умней…В глазах его открытых, но печальных,Нашли бы вы без наблюдений дальныхПрезренье, гордость; хоть он не был горд,Как глупый турок иль богатый лорд,Но все-таки себя в числе двуногихОн почитал умнее очень многих.
33Герой мой Сашка тихо развязалСвой галстук… «Сашка» – старое названье!Но «Сашка» тот печати не видал,И, недозревший, он угас в изгнанье.Мой Сашка меж друзей своих не зналДругого имя, – дурно ль, хорошо ли,Разуверять друзей не в нашей воле.Он галстук снял, рассеянно перстомПровел по лбу, поморщился, потомСпросил: «Где Тирза?» – «Дома». —«Что ж не видноЕе?» – «Уснула». – «Как ей спатьне стыдно!»
34И он поспешно входит в тот покой,Где часто с Тирзой пламенные ночиОн проводил… Все полно тишинойИ сумраком волшебным; прямо в очиНедвижно смотрит месяц золотойИ на стекле в узоры ледяныеКидает искры, блески огневые,И голубым сиянием стенаИгриво и светло озарена.И он (не месяц, но мой Сашка) слышит,В углу на ложе кто-то слабо дышит.
35Он руку протянул, – его рукаПопала в стену; протянул другую —Ощупал тихо кончик башмачка.Схватил потом и ножку, но какую?!Так миньятюрна, так нежна, мягкаКазалась эта ножка, что невольноПодумал он, не сделал ли ей больно.Меж тем рука все далее ползет,Вот круглая коленочка… и вот,Вот – для чего смеетесь вы заране? —Вот очутилась на двойном кургане…
36Блаженная минута!.. ЗакипелМой Александр, склонившись к деве спящей.Он поцелуй на грудь напечатлелИ стан ее обвил рукой дрожащей.В самозабвенье пылком он не смелДохнуть… Он думал: «Тирза дорогая!И жизнию и чувствами играя,Как ты, я чужд общественных связей, —Как ты, один с свободою моей,Не знаю в людях ни врага, ни друга, —Живу, чтоб жить, как ты, моя подруга!
37Судьба вчера свела случайно нас,Случайно завтра разведет навечно —Не все ль равно, что год, что день, что час,Лишь только б я провел его беспечно?..»И не сводил он ярких черных глазС своей жидовки и не знал, казалось,Что резвое созданье притворялось.Меж тем почла за нужное онаПроснуться и была удивлена,Как надлежало… (Страх и удивленьеДля женщин в важных случаях спасенье.)
38И, прежде потерев глаза рукой,Она спросила: «Кто вы?» – «Я, твой Саша!»«Неужто?.. Видишь, баловник какой!Ступай, давно там ждет тебя Параша!..Нет, надо разбудить меня… Постой,Я отомщу». И за руку схватилаЕго проворно и… и укусила,Хоть это был скорее поцелуй.Да, мерзкий критик, что ты ни толкуй,А есть уста, которые украдкойКусать умеют сладко, очень сладко!..
39Когда бы Тирзу видел Соломон,То, верно б, свой престол украсил ею, —У ног ее и царство, и закон,И славу позабыл бы… Но не смеюВас уверять, затем, что не рожденВладыкой, и не знаю, в низкой доле,Как люди ценят вещи на престоле;Но знаю только то, что Сашка мойЗа целый мир не отдал бы поройЕе улыбку, щечки, брови, глазки,Достойные любой восточной сказки.
40«Откуда ты?» – «Не спрашивай, мой друг!Я был на бале!» – «Бал! а что такое?»«Невежда! это – говор, шум и стук,Толпа глупцов, веселье городское, —Наружный блеск, обманчивый недуг;Кружатся девы, чванятся нарядом,Притворствуют и голосом и взглядом,Кто ловит душу, кто пять тысяч душ…Все так невинны, но я им не муж.И как ни уважаю добродетель,А здесь мне лучше, в том луна свидетель».
41Каким-то новым чувством смущена,Его слова еврейка поглощала.Сначала показалась ей смешнаЖизнь городских красавиц, но… сначала.Потом пришло ей в мысль, что и онаМогла б кружиться ловко пред толпою,Терзать мужчин надменной красотою,В высокие смотреться зеркалаИ уязвлять, но не желая зла,Соперниц гордой жалостью, и в светеБлистать, и ездить четверней в карете.
42Она прижалась к юноше. ЛистокТак жмется к ветке, бурю ожидая.Стучало сердце в ней, как молоток,Уста полураскрытые, пылая,Шептали что-то. С головы до ногОна горела. Груди молодыеКак персики являлись наливныеИз-под сорочки… Сашкина рукаПо ним бродила медленно, слегка…Но… есть во мне к стыдливости вниманье —И целый час я пропущу в молчанье.
43Все было тихо в доме. ОблакаНескромный месяц дымкою одели,И только раздавались изредкаСверчка ночного жалобные трели;И мышь в тени родного уголкаСкреблась в обои старые прилежно.Моя чета, раскинувшись небрежно,Покоилась, не думая о том,Что небеса грозили близким днем,Что ночь… Вы на веку своем едва лиТаких ночей десяток насчитали…
44Но Тирза вдруг молчанье прервалаИ молвила: «Послушай, прочь все шутки!Какая мысль мне странная пришла:Что если б ты, откинув предрассудки(Она его тут крепко обняла),Что если б ты, мой милый, мой бесценный,Хотел меня утешить совершенно,То завтра или даже в день инойМеня в театр повез бы ты с собой.Известно мне, все для тебя возможно,А отказать в безделице безбожно».
45«Пожалуй!» – отвечал ей Саша. ОнИз слов ее расслушал половину, —Его клонил к подушке сладкий сон,Как птица клонит слабую тростину.Блажен, кто может спать! Я был рожденС бессонницей. В теченье долгой ночи,Бывало, беспокойно бродят очиИ жжет подушка влажное чело.Душа грустит о том, что уж прошло,Блуждая в мире вымысла без пищи,Как лазарони или русский нищий…
49Итак, герой наш спит, приятный сон,Покойна ночь, а вы, читатель милый,Пожалуйте, – иначе принужденЯ буду удержать вас силой…Роман, вперед!.. Не и́дет? Ну, так онПойдет назад. Герой наш спит покуда,Хочу я рассказать, кто он, откуда,Кто мать его была, и кто отец,Как он на свет родился, наконец,Как он попал в позорную обитель,Кто был его лакей и кто учитель.
50Его отец – симбирский дворянин,Иван Ильич NN-ов, муж дородный,Богатого отца любимый сын.Был сам богат; имел он ум природныйИ, что ума полезней, важный чин;С четырнадцати лет служил и с миромУволен был в отставку бригадиром;А бригадир блаженных тех временБыл человек и, следственно, умен.Иван Ильич наш слыл, по крайней мере,Любезником в своей симбирской сфере.
51Он был врагом писателей и книг,В делах судебных почерпнул познанья.Спал очень долго, ел за четверых;Ни на кого не обращал вниманьяИ не носил приличия вериг.Однако же пред знатью горделивойУмел он гнуться скромно и учтиво.Но в этот век учтивости законДля исполненья требовал поклон;А кланяться закону иль вельможеСчиталося тогда одно и то же.
52Он старших уважал, зато и самПочтительность вознаграждал улыбкой,И, ревностный хотя угодник дам,Женился, по словам его, ошибкой.В чем он ошибся, не могу я вамОткрыть, а знаю только (не соврать бы),Что был он грустен на другой день свадьбыИ что печаль его была однаИз тех, какими жизнь мужей полна.По мне они большие эгоисты —Всё жен винят, как будто сами чисты.
54Иван Ильич стерег жену своюПо старому обычаю. Без лестиСказать, он вел себя, как я люблю,По правилам тогдашней старой чести.Проказница ж жена (не утаю)Читать любила жалкие романыИли смотреть на светлый шар Дианы,В беседке темной сидя до утра.А месяц и романы до добраНе доведут, – от них мечты родятся…А искушенью только бы добраться!
55Она была прелакомый кусокИ многих дум и взоров стала целью.Как быть: пчела садится на цветок,А не на камень; чувствам и весельюКазенных не назначено дорог.На брачном ложе Марья НиколавнаБыла, как надо, ласкова, исправна.Но, говорят (хоть, может быть, и лгут),Что долг супруги – только лишний труд.Мужья у жен подобных (не в обидуБудь сказано), как вывеска, для виду.
61Два года жил Иван Ильич с женой,И все не тесны были ей корсеты.Ее ль сложенье было в том виной,Или его немолодые леты?..Не мне в делах семейных быть судьей!Иван Ильич иметь желал бы сынаЗаконного: хоть правом дворянинаОн пользовался часто, но детей,Вне брака прижитых, злодей,Раскидывал по свету, где случится,Страшась с своей деревней породниться.
65Прошло два года. Третий годОбрадовал супругов безнадежных:Желанный сын, любви взаимной плод,Предмет забот мучительных и нежных,У них родился. В доме весь народБыл восхищен, и три дня были пьяныВсе на подбор, от кучера до няни.А между тем печально у воротВсю ночь собаки выли напролет,И, что страшнее этого, ребенокВесь в волосах был, точно медвежонок.
66Старухи говорили: это знак,Который много счастья обещает.И про меня сказали точно так,А правда ль это вышло? – небо знает!К тому же полуночный вой собакИ страшный шум на чердаке высоком —Приметы злые, но не быв пророком,Я только покачаю головой.Гамлет сказал: «Есть тайны под лунойИ для премудрых», – как же мне, поэту,Не верить можно тайнам и Гамлету?..
67Младенец рос милее с каждым днем:Живые глазки, белые ручонкиИ русый волос, вьющийся кольцом, —Пленяли всех знакомых; уж пеленкиРубашечкой сменилися на нем;И, первые проказы начиная,Уж он дразнил собак и попугая…Года неслись, а Саша рос, и в пятьДобро и зло он начал понимать;Но, верно, по врожденному влеченью,Имел большую склонность к разрушенью.
68Он рос… Отец его бранил и сек —Затем, что сам был с детства часто сечен,А слава богу вышел человек:Не стыд семьи, не туп, не изувечен.Понятья были низки в старый век…Но Саша с гордой был рожден душоюИ желчного сложенья, – пред судьбою,Перед бичом язвительной молвыОн не склонял и после головы.Умел он помнить, кто его обидел,И потому отца возненавидел.
69Великий грех!.. Но чем теплее кровь,Тем раньше зреют в сердце беспокойномВсе чувства – злоба, гордость и любовь,Как дерева под небом юга знойным.Шалун мой хмурил маленькую бровь,Встречаясь с нежным папенькой; от взглядаОн вздрагивал, как будто б капля ядаЛилась по жилам. Это, может быть,Смешно, – что ж делать! – он не мог любить,Как любят все гостиные собачкиЗа лакомства, побои и подачки.
70Он был дитя, когда в тесовый гробЕго родную с пеньем уложили.Он помнил, что над нею черный попЧитал большую книгу, что кадили,И прочее… и что, закрыв весь лобБольшим платком, отец стоял в молчанье.И что когда последнее лобзаньеЕму велели матери отдать,То стал он громко плакать и кричать,И что отец, немного с ним поспоря,Велел его посечь… (конечно, с горя).
71Он не имел ни брата, ни сестры,И тайных мук его никто не ведал.До времени отвыкнув от игры,Он жадному сомненью сердце предалИ, презрев детства милые дары,Он начал думать, строить мир воздушныйИ в нем терялся мыслию послушной.Таков средь океана островок:Пусть хоть прекрасен, свеж, но одинок;Ладьи к нему с гостями не пристанут,Цветы на нем от зноя все увянут…
75Его учитель чистый был француз,Marquis de Tess[3]. Педант полузабавный,Имел он длинный нос и тонкий вкусИ потому брал деньги преисправно.Покорный раб губернских дам и муз,Он сочинял сонеты, хоть пороюПо часу бился с рифмою одною;Но каламбуров полный лексикон,Как талисман, носил в карманах онИ, быв уверен в дамской благодати,Не размышлял, что5 кстати, что5 некстати.
76Его отец богатый был маркиз,Но жертвой стал народного волненья:На фонаре однажды он повис,Как было в моде, вместо украшенья.Приятель наш, парижский Адонис,Оставив прах родителя судьбине,Не поклонился гордой гильотине:Он молча проклял вольность и народ,И натощак отправился в поход,И наконец, едва живой от муки,Пришел в Россию поощрять науки.
86Но Саша не внимал его словам, —Рассеянно в тетради над строкамиЕго рука чертила здесь и тамКакой-то женский профиль, и очами,Горящими подобно двум звездам,Он долго на него взирал, и нежноВздыхал и хоронил его прилежноМежду листов, как тайный милый клад,Залог надежд и будущих наград,Как прячут иногда сухую травку,Перо, записку, ленту иль булавку…
87Но кто ж она? Что пользы ей вскружитьНеопытную голову, впервыеСердечный мир дыханьем возмутитьИ взволновать надежды огневые?К чему?.. Он слишком молод, чтоб любитьСо всем искусством древнего Фоблаза.Его любовь, как снег вершин Кавказа,Чиста, – тепла, как небо южных стран…Ему ль платить обманом за обман?..Но кто ж она? Не модная вертушка,А просто дочь буфетчика, Маврушка…
88И Саша был четырнадцати лет.Он привыкал (скажу вам под секретом,Хоть важности большой во всем том нет)Толкаться меж служанок. Часто летом,Когда луна бросала томный светНа тихий сад, на свод густых акаций,И с шепотом толпа домашних грацийВ аллее кралась, – легкою стопойОн догонял их; и, шутя, поройЕго невинность (вы поймете сами)Они дразнили дерзкими перстами.
89Но между них он отличал одну:В ней было все, что увлекает душу,Волнует мысли и мешает сну.Но я, друзья, покой ваш не нарушуИ на портрет накину пелену.Ее любил мой Саша той любовью,Которая по жилам с юной кровьюТечет огнем, клокочет и кипит.Боролись в нем желание и стыд;Он долго думал, как в любви открыться. —Но надобно ж на что-нибудь решиться.
90И мудрено ль? Четырнадцати летЯ сам страдал от каждой женской рожиИ простодушно уверял весь свет,Что друг на дружку все они похожи.Волнующихся персей нежный цветИ алых уст горячее дыханьеВо мне рождали чудные желанья;Я трепетал, когда моя рукаАтласных плеч касалася слегка,Но лишь в мечтах я видел без покроваВсе, что для вас, конечно, уж не ново…
91Он потерял и сон и аппетит,Молчит весь день и часто бредит ночь,По коридору бродит и груститИ ждет, чтоб показалась Евы дочь,Чтоб ясный взор мелькнул… Суровый видПриняв, он иногда улыбкой хладнойОтветствовал на взор ее отрадный…Любовь же неизбежна, как судьба,А с сердцем страх невыгодна борьба!Итак, мой Саша кончил с ним возитьсяИ положил с Маврушей объясниться.
92Случилось это летом, в знойный день.По мостовой широкими клубамиВилася пыль. От труб высоких теньЛожилася на крышах полосами,И пар с камней струился. Сон и леньВполне Симбирском овладели; дажеКатилась Волга медленней и глаже.В саду, в беседке темной и сырой,Лежал полураздетый наш геройИ размышлял о тайне съединеньяДвух душ – предмет, достойныйразмышленья.
93Вдруг слышит он направо, за кустомСирени, шорох платья и дыханьеВолнующейся груди, и потомЧуть внятный звук, похожий на лобзанье.Как Саше быть? Забилось сердце в нем,Запрыгало… Без дальних опасенийОн сквозь кусты пустился легче тени.Трещат и гнутся ветви под рукой.И вдруг пред ним, с Маврушкой молодойОбнявшися в тени цветущей вишни,Иван Ильич… (Прости ему Всевышний!)
94Увы! покоясь на траве густой,Проказник старый обнимал бесстыдноУпругий стан под юбкою простойИ не жалел ни ножки миловидной,Ни круглых персей, дышащих весной!И долго, долго бился, но напрасно!Огня и сил лишен уж был несчастный.Он встал, вздохнул (нельзя же не вздохнуть),Поправил брюки и пустился в путь,Оставив тут обманутую деву,Как Ариадну, преданную гневу.
95И есть за что, не спорю… Между темЧто делал Саша? С неподвижным взглядом,Как белый мрамор холоден и нем,Как Аббадона грозный, новым адомИспуганный, но помнящий эдем,С поникшею стоял он головою,И на челе, наморщенном тоскою,Качались тени трепетных ветвей…Но вдруг удар проснувшихся страстейПеревернул неопытную душу,И он упал как с неба на Маврушу.
96Упал! (Прости невинность!) Как змея,Маврушу крепко обнял он руками,То холодея, то как жар горя,Неистово впился в нее устамиИ – обезумел… Небо и земляСлились в туман. Мавруша простоналаИ улыбнулась; как волна, вставалаИ упадала грудь, и томный взор,Как над рекой безлучный метеор,Блуждал вокруг без цели, без предмета,Боясь всего: людей, дерев и света…
98Два месяца прошло. Во тьме ночнойНа цыпочках по лестнице ступая,В чепце, платок накинув шерстяной,Являлась к Саше дева молодая;Задув лампаду, трепетной рукойДержась за спинку шаткую кровати,Она искала жарких там объятий.Потом, на мягкий пух привлечена,Под одеяло пряталась она;Тяжелый вздох из груди вырывался,И в жарких поцелуях он сливался.
99Казалось, рок забыл о них. Но раз(Не помню я, в который день недели), —Уж пролетел давно свиданья час,А Саша все один был на постели.Он сел к окну в раздумье. Тихо гасНа бледном своде месяц серебристый,И неподвижно бахромой волнистойВокруг его висели облака.Дремало все, лишь в окнах изредкаЯвлялась свечка, силуэт рубчатыйСтарухи, из картин Рембрандта взятый,
100Мелькая, рисовался на стеклеИ исчезал. На площади пустынной,Как чудный путь к неведомой земле,Лежала тень от колокольни длинной,И даль сливалась в синеватой мгле.Задумчив Саша… Вдруг скрипнули двери,И вы б сказали – поступь райской периПослышалась. Невольно наш геройВздрогнул. Пред ним, озарена луной,Стояла дева, опустивши очи,Бледнее той луны – царицы ночи…
101И он узнал Маврушу. Но – Творец! —Как изменилось нежное созданье!Казалось, тело изваял резец,А Бог вдохнул не душу, но страданье.Она стоит, вздыхает, наконецПодходит и холодными рукамиХватает руку Саши, и устамиПрижалась к ней, и слезы потеклиВсе больше, больше и, казалось, жглиЕе лицо… Но кто не зрел картиныРаскаянья преступной Магдалины?
103И долго молча плакала она.Рассыпавшись на кругленькие плечи,Ее власы бежали, как волна.Лишь иногда отрывистые речи,Отзыв того, чем грудь была полна,Блуждали на губах ее; но звукиЯснее были слов… И голос мукиМой Саша понял, как язык родной;К себе на грудь привлек ее рукойИ не щадил ни нежностей, ни ласки,Чтоб поскорей добраться до развязки.
104Он говорил: «К чему печаль твоя?Ты молода, любима, – где ж страданье?В твоих глазах – мой мир, вся жизнь моя,И рай земной в одном твоем лобзанье…Быть может, злобу хитрую тая,Какой-нибудь… Но нет! И кто же смеетТебя обидеть? Мой отец дряхлеет,Француз давно не годен никуда…Ну, полно! слезы прочь, и ляг сюда!»Мавруша, крепко Сашу обнимая,Так отвечала, медленно вздыхая:
105«Послушайте, я здесь в последний раз.Пренебрегла опасность, наказанье,Стыд, совесть – все, чтоб только видеть вас,Поцеловать вам руки на прощаньеИ выманить слезу из ваших глаз.Не отвергайте бедную, – довольноУж я терплю, – но что же?.. Сердце вольно…Иван Ильич проведал от людейЗавистливых… Все Ванька ваш, злодей, —Через него я гибну… Все готово!Молю!.. о, киньте мне хоть взгляд, хоть слово!
106Для вашего отца впервые яЗабыла стыд, – где у рабы защита?Грозил он ссылкой, Бог ему судья!Прошла неделя, – бедная забыта…А все любить другого ей нельзя.Вчера меня обидными словамиОн разбранил… Но что же перед вами?Раба? игрушка!.. Точно: день, два, триМила, а там? – пожалуй, хоть умри!..»Тут началися слезы, восклицанья,Но Саша их оставил без вниманья.
107«Ах, барин, барин! Вижу я, понятьНе хочешь ты тоски моей сердечной!..Прощай, – тебя мне больше не видать,Зато уж помнить буду вечно, вечно…Виновны оба, мне ж должно страдать.Но, так и быть, целуй меня в грудь, в очи, —Целуй, где хочешь, для последней ночи!..Чем свет меня в кибитке увезутНа дальний хутор, где Маврушу ждутСтраданья и мужик с косматой бородою…А ты? – вздохнешь и слюбишься с другою!»
108Она заплакала. Так или нетИзгнанница младая говорила,Я утверждать не смею; двух, трех летДостаточна губительная сила,Чтобы святейших слов загладить след.А тот, кто рассказал мне повесть эту, —Его уж нет… Но что за нужда свету?Не веры я ищу, – я не пророк,Хоть и стремлюсь душою на Восток,Где свиньи и вино так ныне редкиИ где, как пишут, жили наши предки!
109Она замолкла, но не Саша: онКипел против отца негодованьем:«Злодей! тиран!» – и тысячу имен,Таких же милых, с истинным вниманьем,Он расточал ему. Но счастья сон,Как ни бранись, умчался невозвратно…Уже готов был юноша развратныйВ последний раз на ложе пуховомВкусить восторг, в забытии немомУж и она, пылая в расслабленьеРаскинулась, как вдруг – о Провиденье! —
110Удар ногою с треском растворилСтеклянной двери обе половины,И ночника луч бледный озарилЖивой скелет вошедшего мужчины.Казалось, в страхе с ложа он вскочил, —Растрепан, босиком, в одной рубашке, —Вошел и строго обратился к Сашке:«Eh bien, monsieur, que vois-je?» —«Ah, c’est vous!»«Pourquoi ce bruit? Que faites-vous dons?»«Je f<…>!»[4]И, молвив так (пускай простит мне муза),Одним тузом он выгнал вон француза.
111И вслед за ним, как лань кавказских гор,Из комнаты пустилася бедняжка,Не распростясь, но кинув нежный взор,Закрыв лицо руками… Долго СашкаНе мог унять волненье сердца. «Вздор, —Шептал он, – вздор: любовь не жизнь!»Но утро,Подернув тучки блеском перламутра,Уж начало заглядывать в окно,Как милый гость, ожиданный давно,А на дворе, унылый и докучный,Раздался колокольчик однозвучный.
112К окну с волненьем Сашка подбежал:Разгонных тройка у крыльца большого.Вот сел ямщик и вожжи подобрал;Вот чей-то голос: «Что же, все готово?» —«Готово». Вот садится… Он узнал:Она!.. В чепце, платком окутав шею,С обычною улыбкою своею,Ему кивнула тихо головойИ спряталась в кибитку. Бич лихойВзвился. «Пошел!»… Колесы застучали…И вмиг… Но что нам до чужой печали?
113Давно ль?.. Но детство Саши протекло.Я рассказал, что знать вам было нужно…Он стал с отцом браниться: не моглоИ быть иначе, – нежностью наружнойОбманывать он почитал за зло,За низость, – но правдивой мести знакиОн не щадил (хотя б дошло до драки).И потому родитель, рассчитав,Что укрощать не стоит этот нрав,Сынка, рыдая, как мы все умеем,Послал в Москву с французом и лакеем.
Тамбовская казначейша
