Николай Майоров - Мы были высоки, русоволосы…
1938
Ленин
Вот снова он предстанет в жестахВесь — наша воля. Сила. Страсть…Кругом — народ. И нету места,Где можно яблоку упасть.Матрос. И женщина с ним рядом.Глаза взведя на броневик,Щекой небритою к прикладуСедой путиловец приник.Он рот открыл. Он хочет слышать,Горячих глаз не сводит онС того, о ком в газетах пишут,Что он вельгельмовский шпион.Он знает: это ложь. Сквозная.Такой не выдумать вовек.Газеты брешут, понимая,Как нужен этот человекЕму. Той женщине. Матросам,Которым снился он вчера,Где серебром бросают осыпьВ сырую ночь прожектора…И всем он был необходим,И бредила — в мечтах носила —Быть может, им и только имВ тысячелетиях Россия.И он пришел… Насквозь прокуренВ квартирах воздух, кашель зим.И стало сразу ясно: буряУж где-то слышится вблизи.Еще удар. Один. Последний…Как галька, были дни пестры.Гнусавый поп служил обедни.Справляли пасху. Жгли костры.И ждал. Дни катились быстро.Уж на дворе октябрь гостил,Когда с «Авроры» первый выстрелНачало жизни возвестил.
1937
«Здесь все не так…»
Здесь все не так.Здесь даже день короткий.У моря тоже свой диапазон.И мнится мне — моя уходит лодка,Впиваясь острым краем в горизонт.Я буду плыть. Забуду дом и берег,Чужие письма, встречи, адреса,Забуду землю, где цветут поверья.Где травы меркнут раньше, чем леса.Мне только б плыть,Мне надо очень мало:Простор и море, искорку огняДа имя то, которым называлаТы у шального берега меня.Вот и сейчас мне мнится —На закатеУходит лодка. Верный взмах весла.И тот же голос слышится, и платьеТо самое, в котором ты была.Придет гроза,И встанет ночь в прибое.Последний довод к жизни истребя,Доколе плыть я буду за тобою,За светлым небом, блузкой голубою?Иль, может, вовсе не было тебя?
1939
«Я был ее. Она еще все помнит…»
Я был ее. Она еще все помнитИ скрип двери, и поворот ключа,Как на руках носил ее вдоль комнат,Стихи про что-то злое, бормоча.Как ни хитри,Она еще не смелаЗабыть тот шепот,Неземную блажь,И как бы зло она ни поглядела,Ты за нее не раз еще отдашьИ сон, и музыку,И книги с полок,И даже верность будущей жены.Она твоя, пока еще ты молодИ нет в твоем уюте тишины.
1940
«Я лирикой пропах, как табаком…»
Я лирикой пропах, как табаком,и знаю — до последнего дыханьяпросить ее я буду под окном,как нищий просит подаянья.
Мне надо б только: сумрак капал,и у рассвета на краюночь, словно зверь большой,на лапыбросала голову свою…
1938
«Заснуть. Застыть…»
Заснуть. Застыть.И в этой стынисмотреть сквозь сонные скачкив твои холодные, пустые,кошачьи серые зрачки.
В бреду, в наплыве идиотства,Глядя в привычный профиль твой,Искать желаемого сходствас той. Позабытой. Озорной.
И знать, что мы с тобою врозьпрошли полжизнитьмой и светомсквозь сон ночей, весны —и сквозьнеодолимый запах лета.
И все ж любить тебя,как любятглухие приступы тоски, —как потерявший чувство красок,любил безумный,страшный Врубельсвои нелепые мазки.
1938
В солдатчине
Ему заткнули рот приказом:не петь. Не думать. Не писать.И мутным, словно лужа, глазомза ним стал ротный наблюдать.Здесь по ночам стонали глухосолдаты, бредили. А днемучили их махать ружьеми били их наотмашь в ухо,так, чтобы скулу вбок свело,чтоб харкать кровью суток пять,чтоб срок отбыв, придя в село,солдату было что сказать.Но иногда роились слухи,как вши в рубахе. Каждый мог,напившись огневой сивухи,сказать, что он — солдат и бог.Их шомполами люто били.Они божились и клялись.С глазами, словно дно бутылки,садились пить.И вдруг — дрались.
Но вопреки царям и датам,страданьем родины горя,под гимнастеркою солдатаскрывалось сердце кобзаря.
1937
Дед
Он делал стулья и столыи, умирать уже готовясь,купил свечу, постлал полы,гроб сколотил себе на совесть.
Свечу, поставив на киот,он лег поблизости с корытоми отошел. А черный роттак и остался незакрытым.
И два громадных кулакалегли на грудь. И тесно былов избенке низенькой, покаего прямое тело стыло.
1939.
Волк
Когда раздался выстрел, онеще глядел в навес сарая,в тот гиблый миг не понимая,что смерть идет со всех сторон.
Он падал медленно под креномкосого резкого угла.Еще медлительней по венамКровь отворенная текла.
Сбежались люди, тишь, нарушив,плевком холодного ствола.А под его тяжелой тушейуже проталина цвела.
И рядом пыж валялся ватныйу чьих-то в мех обутых ног,и потеплел — в багровых пятнах —под теплой лапою ледок…
Уже светало. Пахло хлебом,овчиной, близким очагом.А рядом волк лежал и в небосмотрел тоскующим зрачком.
Он видел всё: рассвет и звезды,людей, бегущих не спеша,и даже этот близкий воздух,которым больше не дышать.
Голодной крови теплый запахтревожил утреннюю рань,и нервно сокращалась в лапахрывками мускульная ткань.
Бежали судороги в теле,в снег ртутью падала слеза,а в небо синее смотрелибольшие серые глаза…
1938
В вагоне
Пространство рвали тормоза.И пока ночь была весома,Все пассажиры были заТо, чтобы им спалось, как дома.
Лишь мне не снилось, не спалось.Шла ночь в бреду кровавых маревСквозь сон, сквозь вымысел и сквозьГнетущий привкус дымной гари.
Все было даром, без цены,Все было так, как не хотелось, —Не шел рассвет, не снились сны,Не жглось, не думалось, не пелось.
А я привык жить в этом чреве:Здесь все не так, здесь сон не в сон.И вся-то жизнь моя — кочевье,Насквозь прокуренный вагон.
Здесь теснота до пота сжатаРебром изломанной стены,Здесь люди, словно медвежата,Вповалку спят и видят сны.
Их где-то ждут. Для них готовятЧаи, постели и тепло.Смотрю в окно: ночь вздохи ловитСквозь запотевшее стекло.
Лишь мне осталося грустить.И, перепутав адрес твой,В конце пути придумать стихТакой тревожный, бредовой…
Чтоб вы, ступая на перрон,Познали делом, не словами,Как пахнет женщиной вагон,Когда та женщина не с вами.
1939
«Все к лучшему. Когда прошла гроза..»
Все к лучшему. Когда прошла гроза,Когда я в сотый раз тебе покаюсь,Мне не страшны ни плечи, ни глаза,Я даже губ твоих не опасаюсь.
Начнешь злословить? Пригрозишь отравой?Про нашу быль расскажешь людям ложь?Иль пронесешь за мной худую славуИ подлецом последним назовешь?
Мне кажется, что не пройдет и года,Как в сумерки придешь ко мне опятьЗачем-то долго медлить у комодаИ пепельницей в зеркало бросать.
Почто дается буйство милым людям?Когда пройдет оно и, наконец,Мы все поймем и больше бить не будемНи пепельниц, ни стекол, ни сердец?
1940
«Мне нравится твой светлый подбородок…»
