Борис Корнилов - Стихотворения

<1931>

«Снова звезды пылают и кружатся…»

Снова звезды пылают и кружатся,ходят сосны, сопя и трубя,закрывая глаза от ужаса,я обманываю себя.

Милый тесть мой,Иван Иваныч,берегите мою жену,я опять пропадаю на ночь,словно камень иду ко дну.

Прямо падаем все от хохота,ничего не понять спьяна —это домики,это Охта,это правая сторона.

Боком,гоголем,чертом старым —наши песенки об одном, —разумеется, по гитарамходят рученьки ходуном.

Сукин сын,молодой безобразник,дует в бубен,а бубен — день…Нынче праздник,и завтра праздник,только будет и буден день.

Только вспомню, как пел, бывало,под Самарою,под Москвой —чертов баловень,запевало,в доску парень, ребята, свой.

Задушевная песня-премиялегче ветра и ковыля,день за днем золотое времяпролетает шаля-валя.

— Купите бублики,гоните рублики, —песня аховая течет,и в конце концов от республикимы получим особый счет.

А по счету тому огуломпо заслугам и по деламнашу жизнь назовут прогуломс безобразием пополам.

Скажет прямо республика:— Слушай,слушай дело, заткнись, не рычи, —враг на нас повалился тушей,вы же пьянствуете, трепачи.

Пота с кровью соленый привкуслипнет, тело мое грызя…И отвесит потом по загривкунам раз_а_и еще раз_а_.

Всё припомнит — растрату крови,силы, молодости густой,переплеты кабацкой кровлии станков заржавелый простой.

Покачнемся и скажем:— Что ж этои к чему же такое всё,неужели исхожено, прожитопонапрасну, ни то ни сё?

Ни ответа,ни теплой варежки,чтобы руку пожала нам,отвернутся от нас товарищии посмотрят по сторонам.

Да жена постареет за ночь,может, за две — не за одну.Милый тесть мой,Иван Иваныч,не сберег тымою жену.

<1931>

СМЕРТЬ

Может быть,а может быть — не может,может, я живу последний день,весь недолгий век мой — выжат, прожит,впереди тоска и дребедень.

Шляпа,шлепанцы,табак турецкий,никуда не годная жена,ночью — звезды,утром — ветер резкий,днем и ночью — сон и тишина.

К чаю — масло,и компот к обеду,— Спать, папаша!? вечером кричат…Буду жить, как подобает деду,на коленях пестовать внучат.

День за днем,и день придет, которыйвсё прикончит — и еду и сны;дальше — панихида, крематорий —все мои товарищи грустны.

И они ногою на погостеходят с палочками, дребезжат,и мундштук во рту слоновой костидеснами лиловыми зажат.

За окном — по капле, по листочкужизнь свою наращивает сад;все до дна знакомо — точка в точку,как и год и два тому назад.

День за днем —и вот ударят грозы,как тоска ударила в меня,подрезая начисто березыголубыми струйками огня.

И летят надломанные сучья,свернутая в трубочку кора,и опять захлопнута до случаянеба окаянная дыра.

Но нелепо повторять дословностарый аналогии прием,мы в конце, тяжелые как бревна,над своею гибелью встаем.

Мы стоим стеною — деревами,наши песни, фабрики, дела,и нефтепроводами и рваминефть ли, кровь ли наша потекла.

Если старостипройдемся краем,дребезжа и проживая зря,и поймем, что — амба — умираем,пулеметчики и слесаря.

Скажем:— Всё же молодостью лучшаяи непревзойденная быланаша слава,наша Революция,в наши воплощенная дела.

<1931>

ПОДРУГА

Я и вправо и влево кинусь,я и так, я и сяк, но, любя,отмечая и плюс и минус,не могу обойти тебя.

Ты приходишь, моя заботапримечательная, ко мне,с Металлического завода,что на Выборгской стороне.

Ты влетаешь сплошною бурею,песня вкатывает, звеня,восемнадцатилетней дурьюпахнет в комнате у меня.

От напасти такой помилуй —что за девочка: бровь дугой,руки — крюки,зовут Людмилой,разумеется — дорогой.

Я от Волги свое до Волховапо булыжникам на боку,под налетами ветра колкого,сердце волоком волоку.

Я любую повадку девичьюк своему притяну суду,если надо, поставлю с мелочьюи с дешевкой в одном ряду.

Если девочка скажет:— Боренька,обожаю тебя… (смешок)и тебя умоляю — скоренькосочини про меня стишок,опиши молодую жизнь мою,извиняюсь…Тогда, гляди,откачу, околпачу, высмею,разыграю на все лады.Отметайся с возможной силой,поживей шевели ногой…Но не тот разговор с Людмилой,тут совсем разговор другой…

Если сновалиловый, ровный,ядовитый нахлынет мрак —по Москве,Ленинградуогромной,тяжкой бомбой бабахнет враг…

Примет бедная Белоруссиястратегические бои…Выйду я,а со мною русаяи товарищи все мои.

Снова панскую спесь павлиньюпотревожим, сомнем, согнем,на смертельную первую линиювстанем первые под огнем.

Так как молоды,будем здоровозадаваться,давить фасон,с нами наших товарищей прорва,парабеллум и смит-вессон.

Может быть,погуляю мало с ним, —всем товарищам и тебея предсмертным хрипеньем жалостнымзаявлю о своей судьбе.

Рухну наземь —и роща липоваязакачается, как кольцо…И в последний,дрожа и всхлипывая,погляжу на твое лицо.

1931

ПИСЬМО НА ТОТ СВЕТ

Вы ушли, как говорится, в мир иной…

1

Локти в стороны, боком, натужась,задыхаясь от гонора, выпробивались сквозь тихий ужасбестолковой любви и жратвы.

Било горем, тоской глушилои с годами несло на слом,но под кожей крест-накрест жилавас вязала морским узлом.

Люди падали наземь от хохота,от метафор не в бровь, а в глаз,и огромная желтая кофта —ваше знамя — покрыла вас.

Сволочь разную гробивший заживо,вы летели — ваш тяжек след,но вначале для знамени вашеговы не тот подобрали цвет.

После той смехотворной кофтыподнимаете к небу вызнамя Нарвской заставы и Охты,знамя Сормова И Москвы.

И, покрытая вашим голосом,громыхая, дымя, пыля,под заводами и под колосоммолодая встает земля.

2

Как на белогвардейца — разом,без осечки,без «руки вверх»,вы на сердце свое, на разумподнимаете револьвер.

И подводной скалою бытанам на долгое горе, на зло,к черту, вдребезги вся разбитаваша лодка и ваше весло.

И отходите в потусторонний,вы на тот отбываете свет —провожает вас грай вороний,желтоватого знамени цвет.

Но с открытыми головамимы стоим —костенеет рука,опускаются также над вамии багровые наши шелка.

Мы читаем прощальную грамоту,глушим злобу мы в сердце своем,дезертиру и эмигрантупочесть страшную воздаем.

Он лежит, разодет и вымыт,оркестровый встает тарарам…Жаль, что мертвые сраму не имут,что не имет он собственный срам.

3

Время для разговоров косвенных,и они не мешают порой:вот приходит ваш бедный родственникза наследством — французский король.

Вот, легонечко взятый в розги,в переделку — то в жар, то в ледисторический барин <…>крокодиловы слезы льет.

До чего нечисты и лживы —рвет с душии воротит всего —что поделать?А были бы живы,почесали б того и сего…

Кем на то разрешение выдано?Я надеюсь, что видно вам,и с того даже света видноэтот — вам посвященный — срам.

Но с открытыми головамимы стоим —костенеет рука,опускаются навзничь над вамивсе багровые наши шелка.

Тишь почетного караулавыразительна и строга —так молчат вороненые дула,обращенные на врага.

И прощаясь и провожаявас во веки веков на покой,к небу поднята слава большая —ваша слава —нашей рукой.

<1931>