Михаил Светлов - Стихотворения и поэмы
Но вернемся к поэзии 30-х годов.
Светлов посвящает стихи героям трудового фронта («Под Москвой» — о героях-метростроевцах, «Мария Демченко» и др.). Среди героев поэта — открыватели новых трасс, легендарные челюскинцы, первые женщины-летчицы («Полина Осипенко», «Возвращение», «Льдина плывет»). К сожалению, эти стихи нередко отличаются однообразием, — в поэзию проникает риторика.
Почему это произошло? Может быть, Светлов не нашел художественных средств, отвечающих новым требованиям жизни и искусства? Возможно.
Интерес литературы сосредоточился на конкретных фактах и людях. На страницах литературных произведений вставали события, свершавшиеся в действительности: постройка гидроэлектростанции на реке Сясь («Соть» Л. Леонова), борьба за рекорд замесов бетона («Время, вперед!» В. Катаева) или выращенный колхозницей рекордный урожай сахарной свеклы («Мария Демченко» Светлова).
Пожалуй, наиболее верную дорогу нашел Багрицкий, — но и его опыт показывает, что нашел он ее не сразу. Его поэма «Смерть пионерки» целиком «фактична»; от варианта к варианту она освобождается от необязательных описаний (хотя они и воспроизводили то, что было с пионеркой в жизни), сбрасывая мешающий романтике балласт конкретности. Поэма сосредоточивается на главном звене всей истории (смерть Вали), и тогда повествование обретает обобщенность, крылатость.
Светлов же стремится передать фактическую, достоверную правду, не вторгаясь в нее своей фантазией, вымыслом. На долю романтики оставалось всего лишь пропеть герою славу:
…Наши дни — свершившиеся даты.Всем мечтаньям наступает срок —
так завершается стихотворение «Мария Демченко».
Возникает устойчивая структура: описание трудового подвига героя плюс слова восхищения по его адресу.
Мы видели, если в стихотворении пульсирует искреннее чувство, то и масштабные образы (как будто чуждые Светлову) естественно входят в его поэзию. В ином же случае монументальный образ становится только подтверждением грандиозности жизни. Стихотворение, лишенное эмоциональности, звучит холодно, вянет, становится статичным («Прорывая новые забои…», «Гудками ревут…»).
В ряде стихотворений Светлова намечается нивелировка свойственной ему поэтической образности. Эпитет в произведениях Светлова всегда был эмоционально емким, но теперь довольно часто можно встретить: «украинец простой», «простая молодость моя», Мария Демченко «хорошая», «простая». В этих эпитетах преобладает прямолинейность оценки, — жизненная простота героев выражена в слове механически, буквально. «Протокольными» являются и эпитеты «веселый» (день, воздух), «светлый» (год, день), «радостный» и т. д. Такие эпитеты правомерны — но только в том случае, если светятся живым чувством.
В 1938 году, когда еще больше обострилось международное положение, когда человечество уже стояло на рубеже второй мировой войны, Светлов пишет «Вступление к поэме»:
…Ночь непрекращающихся взрывов,Утро, приносящее бои.Комсомольцы первого призыва —Первые товарищи мои!
Повторись в далеком освещенье.Молодости нашей ощущенье!Молодость моя, не торопись!Медленно — как было — повторись!..
Мужественная пора молодости первых комсомольцев не только уводит снова в даль воспоминаний, но укрепляет силу для будущих боев.
Это произведение, утверждавшее связь поколений и революционных традиций, стоит в преддверии поэзии Светлова периода Великой Отечественной войны.
3Советские писатели разделили судьбу народа в грозное время Великой Отечественной войны.
Михаил Светлов, как и многие поэты, работал во фронтовой и армейской печати. В 1941 году он был корреспондентом газеты «Красная звезда» в Ленинграде, затем работал в газетах Первой ударной армии Северо-Западного фронта — «На разгром врага», «Героический штурм», в газете Тридцать четвертой армии Первого Белорусского фронта.
Поначалу Светлов на фронт не попал. Вот что сам поэт писал в те дни своему другу, режиссеру А. Дикому: «В Москве мне дали броню. Мне стало противно, и я уехал на фронт. Ручаюсь Вам — плохого Вы обо мне не услышите»[4]. В письмах к тому же Дикому он рассказал и о таком «забавном случае», как чтение стихов бойцам, которое поэт не прервал, хотя на него и его слушателей спикировали три бомбардировщика. Этот эпизод снискал Светлову большое уважение. Когда самолеты улетели, рассказывает очевидец, Светлов произнес: «Я только теперь заметил, что в этом стихотворении длинноты». И хотя сам вид поэта был безнадежно штатским и портупея сползала с его плеч, как подтяжки, оказалось, что Светлов — по-настоящему смелый человек[5].
Делал он все, что должен делать поэт для фронта, — писал стихи, корреспонденции, листовки, участвовал в «уголке юмора», писал (впервые в своей жизни!) очерки. Так, известен, например, его очерк о девушке-санинструкторе — «Дружинница». Можно было не сомневаться в том, что Светлова захватит свойственное людям на войне чувство всенародного братства, фронтовой дружбы, естественного и непоказного желания поддержать друг друга.
Об этом он пишет в стихотворениях «Прифронтовая мгла», «Каленые сибирские морозы…», «Новый год»:
Тогда, сугробы кровью обагрив,Знамена поднимало наступленье,Тогда сердца слились в один порыв,—И мы назвали их: соединенье.
Соединение! Когда и я, и ты,И тысячи товарищей на марше!..
Поэт называет солдат «близкими родственниками», замечает: «Мы рядышком, одним теплом согреты». Эти бытовые черточки (ночлег солдат) лирически многозначительны: они говорят о чем-то гораздо большем, нежели тепло общей шинели.
Мечта о человеке, свободном от националистических предрассудков, с сердцем, открытым для добра и солидарности, живет в поэзии Светлова еще с 20-х годов. Фронтовому единству народов Светлов посвятил стихотворения «Новый год», «Двадцать восемь», пьесу «Бранденбургские ворота». Но случилось так, что самым глубоким и поэтичным воплощением гуманизма советского воина стало стихотворение «Итальянец». Поэт рассказывал, что поначалу оно даже озадачило редакторов, и его не сразу напечатали: все же необычно — не только призывать к ненависти и мести, а испытывать жалость к матери врага, вроде бы даже доказывать необходимость убить захватчика… «Странное» стихотворение, однако, сразу же стало всенародно популярным. Его читали в окопах, заучивали наизусть, переписывали, передавали из рук в руки, не свертывали самокрутку из того газетного листа, где оно было напечатано, — это ли не первый признак солдатской любви? Это ли не свидетельство подлинности чувств, заключенных в стихотворении?
Патриотическая идея ненависти к захватчикам, охватившая советских людей, проявилась в «Итальянце» многосторонне. Едва ли не впервые в литературе той поры Светлов дал выход не только чувствам гнева и мести, но и живущему в нашем народе чувству уважения к вековой культуре других народов, которая может существовать и обогащаться, только если люди восстанут против захватнических войн. Мир создан для мира, добра, творчества — вот важнейшая идея «Итальянца». А ведь это было написано в 1943 году!
Правда идеи стала в «Итальянце» правдой человеческого характера. Поэтому стихотворение и пришло таким коротким и верным путем от поэта к людям, от сердца — к сердцу.
Что же это за характер? Почему он нас пленяет?.. Среди хороших и разных стихотворений советских поэтов, исполненных гневного пафоса, вдруг раздался голос тихий, душевный и — удивленный… В стихотворении звучит именно интонация горестного удивления: ведь все могло, все должно было быть иначе! Если, конечно, жить по законам человечности. Вот почему поначалу герой обращает к врагу не гнев, а грустно-недоумевающие вопросы:
Молодой уроженец Неаполя!Что оставил в России ты на поле?Почему ты не мог быть счастливымНад родным знаменитым заливом?
Прийти к другому человеку, народу можно только для добра, — больше незачем!
Мы, конечно, вспоминаем хлопца из «Гренады», его как будто странную «испанскую грусть». Родственный хлопцу характер лирического героя в «Итальянце» близок «Гренаде» и своей милой наивностью, мечтательностью. Неожиданно, но эмоционально точно звучит: «Как я грезил на волжском приволье хоть разок прокатиться в гондоле!», «Так мечтал о вулкане далеком!». И не утверждается ли здесь то же, что и в «Гренаде», чувство интернационального братства, оскорбленное захватчиками и их наймитами?
Вместе с уважением к чужим народам живет в герое и национальная гордость. Никогда это чувство не переходит в кичливость, но и не превращается в самоуничижение:
