Юрий Оболенцев - Океан. Выпуск двенадцатый
Крузенштерн подошел поближе послушать матросские разговоры. В одном месте рассуждали о том, что вот-де господа офицеры сказывали: достигли они самых жарких мест. Раньше-то многие опасались: каково будет в этаком сатанинском пекле? А вот гляди-ка, уже и за «линию» спустились, а российскому матросу и здесь способно. Стало быть, обнадежиться можно: даст бог, все напасти на пути преодолеть удастся.
А эти двое беседуют о свечении моря. И так и сяк прикинь, трудно в толк взять. Будто и вода, а горит; и горит, но не жжет… Чудеса, да и только!
Крузенштерн усмехнулся про себя: еще бы не чудеса! С древнейших времен поражаются этому люди. А разгадать тайны природной не могут. Одни мужи ученые утверждают, что светится газ фосфорический, выделяющийся вследствие гниения разных органических остатков, другие авторитеты считают, что это останки рыб светятся, кои в морской воде нескоро истлевают. Иные полагали здесь действие электрических сил.
Но все сие лишь догадки. А вот Георг Генрих Лангсдорф, которого здесь, на корабле, все называют Григорием Ивановичем, зачерпнул с борта «Надежды» светящейся воды, процедил ее через слой опилок, прикрытых лоскутом тонкой материи. И что же? Вода перестала светиться! А на тряпице остались какие-то темные точки. Скорее их под микроскоп! Ба! Живые организмы…
А нынче вон ученые собрались в кружок, обсуждают, как предпочтительнее измерять температуру моря на разных глубинах: с помощью цилиндра медного — гельсовой машины, изготовленной умельцем Шишориным, или термометром Сикса, хоть и изобретенным два десятилетия назад, но еще для целей сих не употреблявшимся. Последнее обстоятельство труднообъяснимо. Ведь ежели не измерять температуры разных глубин, то, следственно, мало что известно будет и о течениях морских. Простительно ли сие серьезным навигаторам?
Не сидят бездельно ученые мужи на «Надежде», и чаять можно, многое откроется им за время плавания…
Вот и капитан-лейтенант за обедом слово взял.
— Экспедиция наша, — начал он, — возбудила внимание Европы. И удача в ней необходима, ибо в противном случае соотечественники наши, может быть, еще на долгое время поостерегутся затевать подобные плавания. Завистники же России, вероятнее всего, порадуются такому неуспеху. Сегодня, в двадцать шестой день ноября сего 1803 года, сделали мы первый шаг к достижению цели. Пожелаем же предприятию нашему благополучного завершения. Государь император соблаговолил доверить мне руководство экспедицией, и я отдам этому все ниспосланные мне богом силы.
Крузенштерн обвел взглядом сидящих за столом. Макар Ратманов, Петр Головачев, Фаддей Беллинсгаузен, другие офицеры. Лица сосредоточенны, задумчивы. Одних он знал по службе, потому и пригласил на корабль, — отменные офицеры. Других отобрал по рекомендациям — достойнейших из достойных. Преданно следят за каждым его движением совсем еще юные гардемарины — Отто и Мориц Коцебу. Сколько они увидят в вояже кругосветном!
Капитан уловил холодный взгляд темных глаз. Статский советник Резанов чем-то недоволен — скорее всего, сказанным сейчас. Наделен Николай Петрович большими полномочиями и окружил себя целой свитой. Правда, при распределении мест на корабле, а их было прямо-таки в обрез, пришлось ее поубавить. Оттого и вышел с Резановым круто посоленный разговор. Держится высокомерно, вот и сегодня не пожелал взглянуть на «Нептуново действо».
Но едва отобедали, подошел с решительным видом, пригласил в свою каюту. На корабле уже все успели заметить необыкновенное пристрастие Резанова к изящным безделушкам. В каюте их обилие просто поражало, там и сям были разложены или расставлены усыпанные драгоценностями ларцы и табакерки. Едва вошли, Резанов, не приглашая садиться, обратился к капитану:
— Давеча за обедом вы изволили заявить, что получили высочайшее соизволение руководить судами и всей экспедицией. Так ли я вас понял?
Сдержанный по природе, Крузенштерн на сей раз вспыхнул:
— Совершенно так. На кораблях всех наций и флагов капитан есть лицо, коему подчиняется без изъятия весь экипаж. Тем же, кто не несет на судне никакой службы, надлежит почитать себя пассажирами. Ничего иного допустить не может никто.
Резанов выдержал паузу. Потом взял какую-то шкатулку, вынул хрустящий пергамент и, вскинув голову, протянул Крузенштерну со словами:
— Полагаю, сего будет довольно, чтобы кончить наше объяснение.
Крузенштерн взял пергамент. Большая императорская печать. Божьей милостью император и самодержец всероссийский Александр I изъявлял свою волю. Выходило, что оба судна — «Надежда» и «Нева» — с офицерами и служителями, в службе команды находящимися, поручаются целиком начальству Резанова. Но это же бессмыслица! Не может человек руководить тем, о чем не имеет ни малейшего понятия.
Крузенштерн и заметить не успел, когда это рядом с Резановым появились лица из его свиты — поручик Толстой и надворный советник Фос. И сейчас все трое смотрели на Крузенштерна. Резанов — с любопытством, Толстой откровенно ухмылялся, кукольное бело-розовое лицо Фоса не выражало ровным счетом ничего. Крузенштерн с трудом подавил ярость, подал пергамент Резанову и молча вышел. В голове стучала одна только мысль: нет, не жалует новый монарх своего флота. Знать бы наперед, не поднялся бы он на борт «Надежды».
Минуты трудные, может, решающие во всем плавании. Вот он, риф подводный! В такие минуты надо быть вместе с другом давним и соратником надежным. Крузенштерн кликнул денщика:
— Передать на «Неву»: лечь в дрейф. Мне шлюпку на воду!
И пока мускулистые матросы мощными взмахами весел гонят шлюпку, которой правит Крузенштерн, к «Неве», самое время бросить взгляд назад, на события, предшествовавшие экспедиции, ибо история всякого дела — это не мертвый груз бесполезных воспоминаний, а неотъемлемая часть его настоящего и будущего.
Весной 1788 года кадетов и гардемаринов Морского кадетского корпуса взбудоражила весть: война! Нет, не та, что идет с турецкими янычарами за тридевять земель. Вот-вот здесь, рядом с Петербургом, в Кронштадте, покажутся шведские суда и начнут яростную бомбардировку, а то и высадят десант. Воспользовавшись тем, что русский Балтийский флот отправился на южный театр военных действий, шведский король Густав III решил напасть на Россию и хвастливо заявил, что выгонит русских с берегов Балтики, а на цоколе памятника царю Петру, изваянного французом Фальконе, велит высечь свое имя.
Силы на Балтийском море оказались неравными. В Петербурге спешно достраивались суда на верфях Адмиралтейства, в их команды зачисляли и мастеровых, и писарей. В Кронштадт полетел высочайший указ: гардемаринов, включая и тех, кому остался год до выпуска, распределить на боевые корабли.
Пятнадцатилетний Юрий Лисянский попал на линейный корабль «Подражислав», семнадцатилетний Иван Крузенштерн — на «Мстислав». И после первых же сражений — оба мичманы, с Георгиями 4-й степени. Молодые офицеры показали себя изрядно. Шведские корабли пылают, шведские капитаны отстегивают шпаги, сдаваясь. Виден уж и конец войне…
Капитан «Мстислава» Муловский делится с мичманом Крузенштерном своими мыслями и планами. Перед началом войны все было готово для кругосветного плавания, поведал он своему внимательному слушателю. Были назначены четыре корабля, разработана и утверждена всеми инстанциями обширная программа. Для Муловского открытые океанские просторы, неизведанные пути куда милее, чем кровопролитные битвы.
Но пока еще приходится сражаться. Надо помешать соединиться двум вражеским эскадрам у острова Эланд. Дело жаркое. На «Мстиславе» сбита грот-мачта. Муловский подбегает посмотреть и в этот момент падает, сраженный ядром.
— Ребята, не отдавайте корабль! — только и успел сказать подхватившим его матросам.
Шведов разбили и на этот раз. Немного не дожил капитан-бригадир до заключения мира. А Лисянский, Крузенштерн, многие другие выпускники Морского кадетского корпуса стали лейтенантами.
Колыбелью флота российского по праву называют это учебное заведение. Восходит оно к знаменитой Математико-навигационной школе, что была расположена в московской Сухаревой башне, и менее известной, но сыгравшей еще большую роль Морской академии в Петербурге. От их слияния и родился Морской кадетский корпус. В екатерининские времена учиться здесь было далеко не мед: в разбитые окна врывался ветер, и кадеты затыкали окна подушками. Дрова частенько «забывали» завозить. Посиневшие от холода воспитанники тайно проникали в дровяные сараи флотского экипажа и по цепочке передавали полешки. А рацион… В животах урчало так, что иной раз и слов преподавателя не расслышать. Но вот учение… Базировалось оно на составленной еще самим Петром I программе, весьма основательной, как и все, что делал сей просвещенный самодержец.