Марк Тарловский - Молчаливый полет
12 января 1928
Письмо о пользе стихла В.И. Шувалову[276]
Неправо о вещах те думают, Шувалов,Которые стихло чтут ниже интегралов,Приманчивой кривой блистающих в глаза:Не меньше польза в нем, не меньше в нем краса.Нередко я для той с парнасских гор спускаюсь;И ныне от нея на верх их возвращаюсь,Пою перед тобой в восторге похвалуНе спорам, не статьям, не званью, но стихлу.
12 января 1928
Экспромт («В своем великолепии уверен…»)[277]
В своем великолепии уверен,С тиранством сочетая простоту,На председательском своем постуАнафемой гремит m<onsieu>r Чичерин.
Он вывел дух Долиздиных таверенИ кассы Соколиной наготуИ обратил в нездешнюю мечтуБылой фантом, который им похерен.
«Вы индивидуально-хороши,Вы — зеркало общественной души», —Союзу говорит он, как девице.
Союзе же млеет, клонится к немуИ шепчет: «Алексею одномуДарую право “veni, vidi, vici”[278]».
4 октября 1928. В столовой Дома Герцена
Пародия на стихотворение «Бетховен» Георгия Шенгели[279]
То «Тайное тайных» и «Зависть» Олеши глухая,То Лида Сейфуллина в мелких фиалках у края,То пыльный Пильняк, пропитавшийся шепотом келий, —И вот в Госиздат бронзовеющий входит Шенгели.
Он входит, он видит: в углу, в ожиданьи погоды,Пылятся его же (опять они здесь) переводы.Давно не печатал! на договор брошена шляпа,И в желтую рукопись падает львиная лапа.
Глаза на Главлит, опустившийся плоскостью темной,Глаза на авансы, что жрет Маяковский огромный,И, точно от Горького, пышные брови нахмуря,Строчит он, а в сердце летит и безумствует буря.
Но грустный Халатов ответствует штурму икотой,Семь завов поэту ответствуют сладкой зевотой,И ржавые перья в провалы, в пустоты молчанья,Ослабнув, кидают хромое свое дребезжанье.
Полонский к ушам прижимает испуганно руки,Учтивостью жертвуя, лишь бы не резали звуки;Ермилов от ужаса только руками разводит, —Шенгели не видит, Шенгели сидит — переводит!
27 декабря 1928
Лермонтов (о Маяковском и Сельвинском)[280]
Они любили друг друга так долго и нежно,С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!Но как враги избегали признанья и встречи,И были пусты и хладны их краткие речи.
Они расстались в безмолвном и гордом страданьеИ милый образ во сне лишь порою видали.И час пришел: наступило за «Леф'ом» свиданье…Но в «Новом мире» друг друга они не узнали.
1928?
«Помятая, как бабушкина роба…»[281]
Ты мне воздух, и дождь, и вино.
Ада Владимирова
Строчка «Ты мне воздух, и дождь, и вино» надолго останется в литературе.
Из речи профессора Розанова И.Н. об Аде Владимировой
Помятая, как бабушкина роба,Как жаба, раздуваешь ты свой зоб,Кидая в дрожь нервических особ,Ты декламируешь как бы из гроба.
Чревовещательница и хвороба,Ты персонаж, каких не знал Эзоп,Ты — вол, что в тупости своей утоп,Лягушка и Крыловская утроба.
Ты — воздух, где повесили топор,Ты — потный дождь из Розановский пор,Ты и вино, прокисшее в корзине,
Ты воздух нам, ты дождь нам, ты вино,И, смешанная с ними заодно,Ты, безусловно, oleum ricini.[282]
17 февраля 1929
«Как губы милой, рдеет слово Жица…»[283]
Как губы милой, рдеет слово Жица,Одна отрада — слушать злого Жица.Взгляните на него во время прений,Не осуждайте так сурово Жица.Он как барбос бросается на встречных,Не называйте же коровой Жица.Победа над Пеньковским в рукопашной —Последняя поднесь обнова Жица.Довольно с нас и этого любимца,Не требуйте, друзья, другого Жица.
29 февраля 1929
Экспромт («На протяжении версты…»)[284]
На протяжении версты —Бульвар отменной красоты.
Он домом Герцена гордится,На нем — и Пушкин, и блудница.
Он Тимирязевым кряхтит —Завидный груз! Почетный вид!
Но почему в заветном домеФокстротной преданы истоме?
Но почему под сенью музКлуб с кабаком вступил в союз?
Но почему так злы и грубыДрузья сомнительного клуба?
Зачем заведомых враговПускать под Герценовский кров? —
Друзья! Нельзя ли для прогулокПодальше выбрать переулок?
1 июня 1929
На Олимпиаду Никитичну, содержательницу пансиона в доме Волошина[285]
«Не переслащивайте молоко,Хлебайте воду прямо из колодца,Вареников не прячьте за трикоИ доедайте всё, что остается!»
Олимпиада, с видом полководца,Разносит всех. Послушайте, Клико:Вам сахар достается нелегко,Зато от Вас легко нам достается…
23 июля 1929
Пи-явный сон в Коктебеле[286]
Максу ставили пиявок.Столь обильная закускаПривила им стиль и навыкВ мокром деле кровопуска.По земле несется слава,И чудовищем несытымИсполинская пияваК Максу тянется с визитом.Этот бог земных пиявиц,Пьяный кровию и пивом,Грин-писатель, Грин-красавец,Духом горд Максолюбивым.Ты довольно в пиве плавал,Ты замешан в мокром деле,Спи, диавол, спи, пиавол,В доброй максовой постели.
15 августа 1929
«Ангел-хранитель Максимилианий…»[287]
Ангел-хранитель Максимилианий,Не откажись от земных воздаяний!Князь Coctebelicus, мастер и маг,Помни о верных тебе «теремах»!
Август 1929
На перевод Абрамом Эфросом “VitaNuova” Данте, выпущенный издательством “Academia”[288]
I
Семи кругов насытясь видом,Великий Данте в землю врос,Когда узнал, что адским гидомБыл не Вергилий, а Эфрос.
II. (по Блоку)
На перевод взирая косо,Веду рублям построчным счет,Тень Данта с профилем ЭфросаО «Новой жизни» мне поет.
III. (поПушкину)
«Наших бьют!..» В руках моихВетхий Дант охрип от «Sos’a»,На устах начатой стих,Недочитанной, затихВ переводе А. Эфроса.
IV. (по Пушкину)
Суровый Дант не презирал Эфроса,И, в знак того, что чтит его труды,В свой барельеф раствором купоросаВтравил он профиль жидкой бороды.
V. (по Гумилеву)
Музы, рыдать перестаньте,Выкидыш лучше, чем сноси,Спойте мне песню о ДантеИли Абраме Эфросе.
Жил беспокойный молодчикВ мире лукавых обличий,Грешник, болтун, переводчик,Но он любил Беатриче.
Тайные думы поэтаВ сердце, исполненном жаром,Стали звенеть, как монеты,Стали шуметь гонораром!
Музы, в сонете-брильянтеСтав от него материями,Спойте мне песню о ДантеИ об Эфросе Абраме.
11 октября 1934
«Есть право у меня такое…»[289]
