Сергей Есенин - Стихотворения. Поэмы
4
Все лето провел я в охоте.Забыл ее имя и лик.Обиду моюНа болотеОплакал рыдальщик-кулик.
Бедна наша родина кроткаяВ древесную цветень и сочь,И лето такое короткое,Как майская теплая ночь.Заря холодней и багровей.Туман припадает ниц.Уже в облетевшей дубровеРазносится звон синиц.Мой мельник вовсю улыбается,Какая-то веселость в нем.«Теперь мы, Сергуха, по зайцамЗа милую душу пальнем!»Я рад и охоте…Коль нечемРазвеять тоску и сон.Сегодня ко мне под вечер,Как месяц, вкатился Прон.«Дружище!С великим счастьем!Настал ожидаемый час!Приветствую с новой властью!Теперь мы всех р-раз и квас!Без всякого выкупа с летаМы пашни берем и леса.В России теперь СоветыИ Ленин — старшой комиссар.Дружище!Вот это номер!Вот это почин так почин.Я с радости чуть не помер,А брат мой в штаны намочил.Едри ж твою в бабушку плюнуть!Гляди, голубарь, веселей!Я первый сейчас же коммунуУстрою в своем селе».
У Прона был брат Лабутя,Мужик — что твой пятый туз:При всякой опасной минутеХвальбишка и дьявольский трус.Таких вы, конечно, видали.Их рок болтовней наградил.Носил он две белых медалиС японской войны на груди.И голосом хриплым и пьянымТянул, заходя в кабак:«Прославленному под ЛяояномСсудите на четвертак…»Потом, насосавшись до дури,Взволнованно и горячоО сдавшемся Порт-АртуреСоседу слезил на плечо.«Голубчик! —Кричал он.—Петя!Мне больно… Не думай, что пьян.Отвагу мою на светеЛишь знает один Ляоян».
Такие всегда на примете.Живут, не мозоля рук.И вот он, конечно, в Совете,Медали запрятал в сундук.Но с тою же важной осанкой,Как некий седой ветеран,Хрипел под сивушной банкойПро Нерчинск и Турухан:«Да, братец!Мы горе видали,Но нас не запугивал страх…»…………Медали, медали, медалиЗвенели в его словах.Он Прону вытягивал нервы,И Прон материл не судом.Но все ж тот поехал первыйОписывать снегинский дом.
В захвате всегда есть скорость:Даешь! Разберем потом!
Весь хутор забрали в волостьС хозяйками и со скотом.
А мельник……………Мой старый мельникХозяек привез к себе,Заставил меня, бездельник,В чужой ковыряться судьбе.И спова нахлынуло что-то…Тогда я всю ночь напролетСмотрел на скривленный заботойКрасивый и чувственный рот.
Я помню —Она говорила:«Простите… Была не права…Я мужа безумно любила.Как вспомню… болит голова…Но васОскорбила случайно…Жестокость была мой суд…Была в том печальная тайна,Что страстью преступной зовут.Конечно,До этой осениЯ знала б счастливую быль…Потом бы меня вы бросили,Как выпитую бутыль…Поэтому было не надо…Ни встреч… ни вобще продолжать…Тем более с старыми взглядамиМогла я обидеть мать».
Но я перевел на другое,Уставясь в ее глаза,И тело ее тугоеНемного качнулось назад.«Скажите,Вам больно, Анна,За ваш хуторской разор?»Но как-то печально и странноОна опустила свой взор.…………«Смотрите…Уже светает.Заря как пожар на снегу…Мне что-то напоминает…Но что?..Я понять не могу…Ах!.. Да…Это было в детстве…Другой… Не осенний рассвет…Мы с вами сидели вместе…Нам по шестнадцать лет…»
Потом, оглядев меня нежноИ лебедя выгнув рукой,Сказала как будто небрежно:«Ну, ладно…Пора на покой…»…………Под вечер они уехали.Куда?Я не знаю куда.В равнине, проложенной вехами,Дорогу найдешь без труда.
Не помню тогдашних событий,Не знаю, что сделал Прон.Я быстро умчался в ПитерРазвеять тоску и сон.
5
Суровые, грозные годы!Но разве всего описать?Слыхали дворцовые сводыСолдатскую крепкую «мать».
Эх, удаль!Цветение в далях!Недаром чумазый сбродИграл по дворам на рояляхКоровам тамбовский фокстрот.За хлеб, за овес, за картошкуМужик залучил граммофон,—Слюнявя козлиную ножку,Танго себе слушает он.Сжимая от прибыли руки,Ругаясь на всякий налог,Он мыслит до дури о штуке,Катающейся между ног.
Шли годыРазмашисто, пылко…Удел хлебороба гас.Немало попрело в бутылках«Керенок» и «ходей» у нас.Фефела! Кормилец! Касатик!Владелец землей и скотом,За пару измызганных «катек»Он даст себя выдрать кнутом.
Ну, ладно.Довольно стонов!Не нужно насмешек и слов!Сегодня про участь ПронаМне мельник прислал письмо:«Сергуха! За милую душу!Привет тебе, братец! Привет!Ты что-то опять в КриушуНе кажешься целых шесть лет!Утешь!Соберись, на милость!Прижваривай по весне!У нас здесь такое случилось,Чего не расскажешь в письме.Теперь стал спокой в народе.И буря пришла в угомон.Узнай, что в двадцатом годеРасстрелян Оглоблин Прон.
Расея…Дуровая зыкь она.Хошь верь, хошь не верь ушам —Однажды отряд ДеникинаНагрянул на криушан.Вот тут и пошла потеха…С потехи такой — околеть.Со скрежетом и со смехомГульнула казацкая плеть.Тогда вот и чикнули Проню,Лабутя ж в солому залезИ вылез,Лишь только кониКазацкие скрылись в лес.Теперь он по пьяной мордеЕще не устал голосить:«Мне нужно бы красный орденЗа храбрость мою носить».Совсем прокатились тучи…И хоть мы живем не в раю,Ты все ж приезжай, голубчик,Утешить судьбину мою…»
* * *И вот я опять в дороге.Ночная июньская хмарь.Бегут говорливые дрогиНи шатко ни валко, как встарь.Дорога довольно хорошая,Равнинная тихая звень.Луна золотою порошеюОсыпала даль деревень.Мелькают часовни, колодцы,Околицы и плетни.И сердце по-старому бьется,Как билось в далекие дни.
Я снова на мельнице…ЕльникУсыпан свечьми светляков.По-старому старый мельникНе может связать двух слов:«Голубчик! Вот радость! Сергуха!Озяб, чай? Поди, продрог?Да ставь ты скорее, старуха,На стол самовар и пирог.Сергунь! Золотой! Послушай!…………И ты уж старик по годам…Сейчас я за милую душуПодарок тебе передам».«Подарок?»«Нет…Просто письмишко.Да ты не спеши, голубок!Почти что два месяца с лишкомЯ с почты его приволок».
Вскрываю… читаю… Конечно!Откуда же больше и ждать!И почерк такой беспечный,И лондонская печать.
«Вы живы?.. Я очень рада…Я тоже, как вы, жива.Так часто мне снится ограда,Калитка и ваши слова.Теперь я от вас далеко…В России теперь апрель.И синею заволокойПокрыта береза и ель.Сейчас вот, когда бумагеВверяю я грусть моих слов,Вы с мельником, может, на тягеПодслушиваете тетеревов.Я часто хожу на пристаньИ, то ли на радость, то ль в страх,Гляжу средь судов все пристальнейНа красный советский флаг.Теперь там достигли силы.Дорога моя ясна…Но вы мне по-прежнему милы,Как родина и как весна».…………
Письмо как письмо.Беспричинно.Я в жисть бы таких не писал.
По-прежнему с шубой овчиннойИду я на свой сеновал.Иду я разросшимся садом,Лицо задевает сирень.Так мил моим вспыхнувшим взглядамПогорбившийся плетень.Когда-то у той вон калиткиМне было шестнадцать лет.И девушка в белой накидкеСказала мне ласково: «Нет!»
Далекие милые были!..Тот образ во мне не угас.
Мы все в эти годы любили,Но, значит,Любили и нас.
Январь 1925
