Давид Самойлов - Стихи
Я сейчас живу на даче почти все время, т. е. с понедельника по субботу. Огромный лес, сгнившие скамьи и эстрада (как в «Чайке»); а перед самым домом — дорожки, которые я упорно выпалываю, ибо не выношу неряшества. Но полоть удается редко, в виде отдыха — а то все сижу и сижу над своими писаниями. Я с трудом одолеваю не только работу, но и отчаянье. Его, пожалуй, больше, чем работы, хотя и она несметна. Иногда вечером, часов в 10, дохожу до конца улицы Серафимовича, при фонарях или во тьме. Вчера вернулась Сарра, полная рассказов о лесничестве под Житомиром, об Одессе, Батуми, Ялте и теплоходе «Тарас Шевченко». Слушаю с интересом — хоть на слух что-нибудь увидать. Читаю — урывками — переводы польских поэтов1, «Летопись жизни Герцена», и беспрерывно перечитываю — по абзацам — еще одну книгу, стараясь определить, в чем мощность фраз и абзацев. Не удается, а мощь паровозная2. Будьте здоровы, привет Гале.
ЛЧ
P.S. «Из Пярну в Пярну» прекрасно, но я предпочитаю из Пярну в Москву.
1 Юлиан Тувим. Владислав Броневский. Константы Ильдефонс Галчинский. Избранное / Перев. с польского. М.: Худож. лит., 1975. Надпись: «Дорогой Лидии Корнеевне. Д. Самойлов. 13.04.76».
2 Л.К. имеет в виду третий том «Архипелага ГУЛаг», который вышел в Париже в издательстве «ИМКА-Пресс» в 1976 году. В мае 1976 года она пишет в своем дневнике: «Сейчас я купаюсь в океане благоуханной русской речи: читаю III том. Перед этим все мелко. Это книга книг. «Игру эту боги затеяли». Тут, в этом жанре («научно-художественном», как говорил и писал когда-то Маршак), он не сравним ни с кем и бесспорен, вне зависимости от ошибок мыслей и обобщений. (Завирается насчет XIX века.) Читаю с наслаждением как великое совершенство. В его языке (когда он работает не по Далю) есть нечто ахматовское, пушкинское — мощь. И какой гениальный путь — путь гениального человека, которому всё по плечу: и книга, и жизнь.
М.б. третий том самый сильный» (Архив Е.Ц. Чуковской).
22. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской
9 августа 1976
Пярну 9.08.76.
Дорогая Лидия Корнеевна!
Я здесь уже совсем разболтался, почти не работаю. Каждый день кто-нибудь приезжает-уезжает. У нас толчется народ. И хотя я эту толчею люблю и сам завожу, работа не клеится, оттого настроение ниже среднего. Да и сезон уже на спаде. Сперва все откладывалось, ибо казалось, что впереди все лето, а теперь лето уже позади — и не стоит заводиться.
Галя хочет остаться здесь на зиму. А я резких решений не люблю. Переселяться сюда надо постепенно, прислушавшись к ритму собственной жизни. Да и дел в Москве много…
Кроме воздуха и пейзажей, главная отрада здесь — Лев. С ним об идеях не стоит спорить, они у него всегда, как вареное мясо. Это свойство его ума — вываривать мысли, а не производить их. Но главное в нем не это. Душа у него детская, голубиная. Доброта непомерная. Натура чудесная. Я, чтобы не раздражаться, об умственном с ним не разговариваю — пошучиваю, отшучиваюсь. А не любить его нельзя. Просто приятно и хорошо бывает в его атмосфере. Лева всегда все хочет, — как говорит Рая. И его детская энергия желаний всегда заражает и бодрит окружающих.
Последнее время читаю совсем мало. Нашло увлечение музыкой. Слушаю Гайдна, Моцарта, Брамса, Баха, Шумана, Чайковского. Очень хорошо. Я никогда меломаном не был. Иногда на годы от музыки отдалялся, даже умышленно. А иногда, как запойный, слушаю и не могу наслушаться. И завидую музыкантам.
Очень хочется почитать А.А. 62-го года. И о себе, конечно. Не из тщеславия, а чтобы свериться с ее умом и пониманием1.
Теперь уже скоро увидимся.
Любящий вас
Д. Самойлов
1 В это время Л.К. работала над 1962-м годом своих «Записок об Анне Ахматовой».
23. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову
24 июля 1977
Дорогой Давид Самойлович. Получила письмо и поэму, — спасибо. Поэму прочитала много раз. Впечатление такое же сильное, как было при первом слушанье. Значительные Вам снятся сны1. Сцена расправы с гречанкой прямо шекспировская. (Почему А[лександр] С[ергеевич] не последовал примеру своего косвенного предка? Поколотил бы свою Natalie, сослал бы в деревню, а он — подставил грудь Дантесу… Так бы хорошо, и ему бы и нам.) Но вот что мне пришло на ум: нужна ли вся линия девицы Моор и мамаши Моор? В ней (линии) есть что-то разъясняющее, «служебное», как говорил Маршак. Не следует ли без нее сразу взять быка за рога (я не имею в виду рога майора!), то есть пусть фортификации, ученики, шалопай завсегдатай — любимый ученик — ведь этого достаточно для всего происходящего. А если достаточно, то… Впрочем, я, может быть, плету вздор по недостаточной своей любви к повествовательности в поэзии.
Но вот что не вздор, молодой человек. Вы мне рекомендовали Распутина. Мне многие рекомендовали Распутина, но именно Ваше слово подвигло меня на чтение. Правда, «Матеру» мне не достали. Но «Живи и помни» я — из-за Вас! — одолела. Жива осталась, помнить не буду. Да ведь это морковный кофе, фальшивка, с приправой дешевой достоевщины, неужели Вам это нравится? Я никогда не была на Ангаре, но чуть не на каждой странице мне хотелось кричать «Не верю! не верю!» — по Станиславскому.
Разговоры баб совершенно на уровне панферовских «Давайте-ка, бабоньки, подмогнем нашим мужикам». Ну, ему известно, что в Сибири вместо «что» говорят «чо» и вместо «забора» — «заплот»; он и вставляет. А синтаксис вялый, безмускульный, боборыкинский. «Переживаниям» Настены нет конца и краю; читаешь через абзац, через страницу, через главу; все ждешь, когда она прямо скажет: «Ох бабоньки, я так переживаю». Нет ведь, тянется тягомотина верстами, хотя схема и конец заданы с первого звука. Пейзане ломаются на сцене с фальшивыми монологами. Узнав, что жена забеременела, муж произносит длинный монолог на тему: «Это ж кровь моя дальше пошла». И Вы — верите? Он долго развивает эту тему: жил до сих пор зря, а теперь «кровь моя дальше пошла». Сам же автор изъясняется так. Цитирую точно. Читайте вслух, себе в наказание. Читайте и терпите:
Стр. 73
«…а то, что эта близость происходила (!) в столь чужой и неказистой обстановке (близость происходила в обстановке! — ЛЧ), добавляло Настене тревожного, незнакомого, но и желанного волнения, переходящего за черту (!) обычного в таких случаях рабочего (!) чувства».
Это не «плохая фраза», которую редактор мог бы исправить, это уровень духовной культуры. Может ли случиться чудо? Т. е. уровень повысится? Не знаю. Книга столь же мучительно безвкусна, как сочетание имени с фамилией автора: изысканного имени с мужицкой фамилией. Он, видите ли, Valentin! И потому близость мужа с женой, обычно рабочая, переходит за черту. И происходит. Valentin читает газеты, и у него в ушах: встреча проходила в теплой дружественной обстановке. Вот он и валяет, что близость происходила в обстановке, переходящей за черту.
Глубина основной мысли — вершковая.
Да, всякое дезертирство совершается не просто, и притом непременно наказуется разложением души. Открытия тут нет. А исполнено тягуче, длинно, пейзанисто, малограмотно, некультурно.
Лишен ли автор таланта? Не знаю. Быть может, и не лишен. Иногда мелькает кое-где темперамент. Но бескультурье в языке (т. е. в мысли) полнейшее, смесь бюрократического с пейзанским… Посмотрю «Матеру».
Жаль, что Вы оставили прозу. Надеюсь, зимою начнете опять. Для прозы ведь нужен не только внутренний, но и внешний ритм. А зимами за городом его достичь легче, чем летом. Летом выбивают люди.
Почему Вы ничего не написали о Л[ьве] З[иновьевиче] и Р[аисе] Д[авыдовне]? Сами они не пишут, а слухи ходят об их здоровьях разные. Хотелось бы, чтобы они отдохнули и вернулись коричневые и бодрые как всегда. Привет им. Я от них ничего не получала.
О себе писать нечего. Болею, не болею, нудно, через силу, без охоты работаю. Вот и все, к чему сводится жизнь.
Будьте здоровы. Привет Гале. Пишите.
ЛЧ
24/VII 77
1 Поэма называется «Сон о Ганнибале».
24. Д.С. Самойлов — Л.К. Чуковской
Август 19771
Дорогая Лидия Корнеевна!
С высшей точки зрения, Вы, как всегда, правы. Но мы живем в удивительное время, когда литература пребывает без высших понятий. Вместе с тем это не означает, что у нее нет высших целей.
Хотя Вы и сердитесь, я не жалею, что подвиг Вас на чтение Распутина. Он, пожалуй, самый талантливый из «деревенщиков», и в нем виднее всего достоинства и недостатки этого литературного направления. Это литература «полународа»2, как Вы правильно поняли. И она, может быть, не знает и не видит иного пути в формировании нравственности, кроме нравственной ретроспекции. Но жажда нравственности в ней истинная. И с этой точки зрения она правдива.
Для познания нашего времени ощущать эту литературу, по-моему, необходимо. Я много думал о «деревенской прозе». Кое-что записал. И готов Вам перечитать свои заметки при встрече3.
