И повсюду космос. Избранные стихотворения и поэмы - Виктор Александрович Соснора

Сальери ошибся бокалом,

все в сердце: завтра, любовь…

Как праздно любить мертвых!

Как поздно любить живых!

«Не гаси, не гаси наш треног…»

Не гаси, не гаси наш треног:

мотылькам не помочь у огня.

За окном туман-море тревог:

не гости, не гости у окна.

Не грусти, не грусти… Но ни грез,

ни иголки до завтрего дня.

К потолку наш треножник примерз:

эта лампа не греет меня.

О не греет, а грозно горит!

Мне не надо ни дна, ни вина…

Даже голосом не говорит

эта комнатная не луна!

Гамлет

Я даже думал: звать или не звать?

Идти в итог или забыться здесь?..

И кто-то бил копьем в окно, – как знать? —

не человек, не бабочка, не зверь…

В душе уже отрекшись от венца,

я звал Творца, чтобы у зла узнать:

пой, призрак распрекрасного отца,

позволившего так себя убить.

Я знаю сказку, как позволил Лир

свести себя с ума, – я прилеплюсь,

не лицедей, но и не лицемер

я безбилетник, с чеком притворюсь.

Был пол отлакирован и звенит,

был зал – от варваризма вензелей.

Полоний – дух Лаэрту был «за нет».

Бальзам варился в кубках королей.

Трагедия отравленных рапир?

О нет! На троне трепетала мать.

Так гением немыслим разговор

о ней, и рока нету и не месть, —

о правда: в той завистливой жаре

червяк телес убил орла седин, —

о брата! И женился на жене.

Я отрекаюсь: я – ничей не сын.

Яд – пей Гертруда, бедная, – труды

прелюбодейства или живота

за женщин или жвачных у травы,

или Офелий, – «дева иль жена»? —

альтернатива с перспективой «власть»,

и взвешивать регламент гирей каст,

блюсти себя и пушечную весть,

давать детей для даты государств,

или сходить с ума (да был ли ум?)

по смерти подлеца-отца без «ли», —

так ли? И петь и плыть, как на балу,

тонуть! Я – отрекаюсь от любви.

Но радуются роды от пелен:

убит герой, на королевстве – трус.

О жизнь! Лишь ожиданье перемен,

как в карты: или тройка, или туз.

Герой? Он может мощью полюбить.

Откуда взять взаимность – лишь мощам?

На фантиках, на бантиках понять:

трус – труса, раб – раба и мима – мим.

Нам даден в мир не профиль прав, а фас,

где ум – там с колокольцами наряд.

На́ Данию, норвежец Фортинбрас,

я отрекаюсь: вы – не мой народ.

Был мозг отдатированный, как зал.

Я шел как жил – на иглах каблука.

Балл музыки – рапира и кинжал,

и правая, и левая рука.

Блестел, отлакирован, в досках пол.

Взлетали души (души ли?) без тел.

Их было семь и каждый (как же!) пал.

А воздух варваризма дул… и бел,

что я виновен, ибо их убил,

мерзавцы пусть, но человеки ведь,

не мной исчислен времени удел,

а Там (читатель Йорик, челюсть – есть?).

Итак, итог: созвездья всем ли врут?

Я рву билет и разрываю чек.

И если это человеки вкруг,

я отрекаюсь, я – не человек.

Дон Жуан

Дождь идет, дождь идет,

дон Жуан!

М. С.

Мне – женщины были?

Я – женщинам был?

Веера вечерами лент, —

любовь ли?

А утрами лоб и бокал,

шпага

и шаг

тех

лет.

О да!

До окна

дождь идет, дон Жуан.

Дождь, донна Анна. Дождит.

Вечерник ли,

утренник —

даже

не дан,

а дом Командора

дрожит.

Кому,

Командор,

если в масках Медуз

у женщин не ужас, а власть?

А медью из денег —

изданье до Муз.

Любовь ли, Сивилла ли? —

вальс.

Кто в ад меня, мнимый?!

Концепций конца

завистливец звезд и скал.

Я лишь исчислял по таблицам Творца:

вы – лгали.

Творец

мне

не лгал.

Ходили на лапах тяжелые львы.

Мозг

мой

к ним

приязнь

имел.

За давностью дев

любопытство любви, —

любви ли?

Я

их

не

искал.

Кто муж героизма

мой меткий металл

осмелился

бы

осмеять?

Лишь Статую выставил

буквомарал.

Лишь статую, —

камнем

карать.

Кто тот же транжир,

кто мыслитель мышей,

ласкатель

и логик про суть?

Вот – шпага моя.

В мешанине мужей

найдет

свой,

    ей свойственный путь.

Послание Иоанну

Я Альфа и Омега есмь. Я – дан.

Я первый и последний, Иоанн.

Твой остров – мой метающийся Дом,

где око зрит одно лишь – океан.

А семь златых светильников затем,

чтоб чаянья и чудеса не греть.

Я опоясан поясом златым

по персям, – чтоб ни с кем не говорить.

Пред просьбами протестов и потерь

животному с лицом, как человек,

оставьте облаченного в подир, —

я не приду для правды в этот век.

Читающий и слушающий Слов,

смеющийся щеками же в себе,

все ж соблюдающий диету слив,

не сомневающийся ни в судьбе.

Я, вас омывший в