Сергей Есенин - Том 7. Книга 1. Автобиографии, надписи и др
«Мы родственники футуризма, но мы пришли сменить его, потому что наши души, распертые майскою радостью, не могут смотреть без смеха на жалкий плач и нытику футуристического искусства. ‹…› мы, имажинисты, дети прекрасного шарлатана Арлекина, всегда с улыбкой, брызжущею радостью и маем. Мы не знаем слово «грусть», потому что даже наше отчаяние радостно и солнечно» (с. 66, 67; ср. с поэмой Мариенгофа «Магдалина»: «Поэт, Магдалина, с паяцем // Двоюродные братья: тому и другому философия // С прочим // — мятные пряники!» — Мариенгоф А. Магдалина. М., 1919, с. 12).
Как теоретик театра Шершеневич выдвигал тезис «от быта — к трагедии (или мелодраме) и к фарсу (или цирку)» и в качестве «лозунга сегодняшнего театра» (Шершеневич В. О терминологии и об идеологии. (Дискуссионно). — Газ. «Зрелища», М., ‹1923, сент.›, № 53). Считая, что «футуризм окончательно дискредитован на театре», тот же тезис в качестве «задачи современного театра» он повторил в 1924 г.: «Оторваться от быта и идти по пути буффонады, фанфаронады…» (Шершеневич В. ПРЕДЛАГАЮ для дискуссии: Мои тезисы. — Газ. «Зрелища», ‹1924, март›, № 76).
Образ, и только образ. — Первоосновой поэтического искусства имажинисты провозгласили образ (метафору), которому придавалось самодовлеющее значение: «Главное оправдание образа: его образность» (Шершеневич В. Литературные тени. — РГАЛИ, ф. В. Г. Шершеневича); «Ведь если даже сотрутся в памяти человечества все строки, связующие лиризмом образы, но сохранятся корки образов, на плитах вечности останется имя поэта» (Кому я жму руку, с. 13).
Опасность самодовлеющего образа отчетливо осознавали многие крупные поэты. О кризисе современного поэтического слова, окутанного «обманчивым маревом избыточного языка», с тревогой писали в своих статьях Вяч. Иванов (Кручи. Записки мечтателей. — Журн. «Алконост», 1919, № 1, с. 107); А. Блок (Герцен и Гейне. — Собр. соч.: В 8-ми т. Т. 6, 1962, с. 142); С. Клычков (Лысая гора. — Кр. новь, 1923, № 5, с. 391–394).
«Избыточный» характер метафоричности становится у имажинистов характернейшей особенностью их поэтического мышления: метафора оказывается определяющим поэтическим принципом, а метафорический образ — единственным средством «обновления слова». В этом смысле неизбежный «тупик» имажинизма был предопределен уже в самом начале создания группы (см. также коммент. к статье «Быт и искусство», т. 5, с. 502–503 наст. изд.).
С. 306. Всякое иное искусство — приложение к «Ниве». — В дореволюционной России «Нива» — самый доступный и популярный журнал для семейного чтения (1870–1917), в качестве приложения к которому массовыми тиражами печатались собрания сочинений русских писателей.
С. 307. Актер — помни, что театр не инсценировочное место литературы. — Спустя три года это утверждение было пересмотрено Мариенгофом в связи с драматической поэмой Есенина «Пугачев», и на страницах журнала «Театральная Москва» разгорелась полемика между мэтрами имажинизма, по-разному рассматривавшими природу театральной специфики (см.: Шершеневич В. Поэты для театра. — Журн. «Театральная Москва», 1922, № 34, с. 8–9; Мариенгоф А. Да, поэты для театра. Ответ В. Шершеневичу (письмо в редакцию). — Там же, № 37, с. 6–7; Шершеневич В. Театр не для поэтов. — Там же, № 38, с. 13–14). По свидетельству И. Грузинова, в этом споре Есенин разделял точку зрения Мариенгофа: «…пусть театр, если он желает ставить «Пугачева», перестроится так, чтобы его пьеса могла увидеть сцену в том виде, как она есть» (Грузинов И. С. Есенин разговаривает о литературе и искусстве, М., 1927, с. 11). Подробнее см.: т. 3, с. 498–501 наст. изд.
В наши дни квартирного холода…— См. автобиографию «Сергей Есенин» от 14 мая 1922 г. (наст. кн.).
С. 308. Мы можем быть даже настолько снисходительны, что попозже, когда ты, очумевший и еше бездарный читатель, подрастешь и поумнеешь, — мы позволим тебе даже спорить с нами. — В «Своевременных размышлениях» Мариенгофа — Шершеневича оппозиции «читатель — поэт» посвящен специальный раздел «О читателе». «Читателя нет вообще, — утверждают авторы. — Он выдуман поэтом. В былое время Нерон приказывал себя слушать при ярко освещенной рампе пожара. Князья Шаликовы для этой цели обзавелись дворовыми людьми. С отменой крепостного права читатель кончился» (Гост., 1924, № 4, с. 1). Отчужденное отношение читателей к имажинистской поэзии, и, с другой стороны, презрительно-высокомерное отношение имажинистов к читателям как «массе» подчеркивали и Шершеневич и Мариенгоф. «В имажинизме немыслим ‹…› читатель-слепец ‹…›. Наши стихи не для кротов», — писал Шершеневич (2 × 2 = 5, с. 18).
«Сладчайшая мечта поэта заставить массу уверовать в его образ, — продолжает Мариенгоф. — Но подобно тому, как ничего не видит человек, выскочивший из совершенной темноты в полосу яркого света, — масса, ослепленная прекрасным, попросту жмурит от него глаза. Отсюда полная отчужденность народа от искусства и враждебное отношение художников к массе, вызванное вполне объяснимым раздражением» (Мариенгоф, с. 24).
Таким образом, и в своем отношении к читателям имажинисты были полной противоположностью Есенину, не однажды признававшемуся, что ему кажется, будто произведения он пишет для своих добрых друзей. (См. известное тыняновское: «Читатель относится к его стихам, как к письму, полученному по почте от Есенина» — Тынянов Ю. Промежуток. — Архаисты и новаторы. [Л.], 1929, с. 545).
Если кому-нибудь не лень — создайте философию имажинизма, объясните с какой угодно глубиной факт нашего появления. — И. Розанов не без остроумия заметил в очерке «Есенин и его спутники»: «Каждая школа нуждается в теоретическом обосновании. Эта сторона также была у имажинистов обставлена прекрасно: Шершеневич и Мариенгоф взялись за это так талантливо и энергично, что сами наполовину могли поверить в жизненность и органичность той школы, которую придумали» (ЕЖЛТ, с. 88).
В первом номере Гост. имажинисты провозгласят: «Символизм — это санаторий для лечения „гражданского“ туберкулеза, поразившего нашу поэзию в конце XIX века. Футуризм — протест против санаторного режима, который ввели символисты. Новая поэзия должна избавиться от специфических черт символизма и футуризма, рафинированного дендизма и беспардонного нигилизма» (Веев Б. И в хвост и в гриву).
Однако, открещиваясь от «нигилизма» своих литературных предшественников, имажинисты сами являлись нигилистами в полном значении слова, и один из аспектов их поэтического нигилизма — отношение к поэтическому языку, провозглашение некоей «аграмматической формы». «Ломать грамматику» — весьма красноречивое название одного из разделов «2 × 2 = 5», в котором отрицаются «случайный и никчемный» глагол, этот «аппендикс поэзии» («Глагол — это твердый знак грамматики: он нужен только изредка, но и там можно обойтись без него» — с. 40); предлог («Долой предлог еще более естественно и нужно, чем долой глагол» — с. 41); а существительное, «освобожденное от грамматики» или «ведущее гражданскую войну с грамматикой» (с. 40), «со своим сыном — прилагательным и пасынком — причастием» (с. 43), объявляется «главным материалом поэтического творчества» и «единственными продуктами, из которых приготовляется поэтическое произведение». Конечным результатом такой «поломки грамматики» явится, по мысли Шершеневича, «победа образа над смыслом»: «Постепенно благодаря отпаду глагола, неорганизованности, как принципа, образов, стихи имажинистов будут напоминать ‹…› некий календарь или словарь образов» (с. 47).
«Предельное сжатие имажинистской поэзии требует от читателя наивысшего умственного напряжения», — утверждал Мариенгоф (Мариенгоф, с. 16). Это было справедливо в том плане, что разгадать метафорические «кроссворды» имажинистов мог только действительно подготовленный читатель, способный уловить далекий, зачастую едва различимый смысловой отзвук предлагаемой метафоры. «Нетрудно быть ‹…› имажинистом, — говорит Шершеневич, — для этого надо только, чтоб башка работала как следует» (Кому я жму руку, с. 27).
Музыканты, скульпторы и прочие: ау? — Уже через год после этого призыва Шершеневич констатировал: «Имажинизм не есть только литературная школа. К нему присоединились и художники, уже готовится музыкальная декларация» (2 × 2 = 5, с. 17). Весной 1921 г. в «Стойле Пегаса» композитором Евгением Павловым провозглашен «Музыкальный манифест» имажинизма.
Манифест (с. 309). — Печатается по неполной верстке книги «„Эпоха Есенина и Мариенгофа“. Имажинисты. Москва, 1922» (ГЛМ) с посвящением, выполненным, скорее всего, рукой Есенина: «Верховному мастеру ордена имажинистов, создателю декоративной эпохи Георгию Якулову посвящают поэтическую эпоху Есенин и Мариенгоф».
Датируется по помете в автографе.
