Наум Коржавин - На скосе века

По ком звонит колокол

Эрнесту Хемингуэю

Когда устаю, — начинаю жалеть яО том, что рождён и живу в лихолетье,Что годы растрачены на постиженьеТого, что должно быть понятно с рожденья.А если б со мной не случилось такое,Я смог бы, наверно, постигнуть другое, —Что более вечно и более ценно,Что скрыто от глаз, но всегда несомненно.

Ну, если б хоть разумом Бог бы обидел,Хоть впрямь ничего б я не слышал, не видел,Тогда б… Что ж, обидно, да спросу-то нету…Но в том-то и дело, что было не это.Что разума было не так уж и мало,Что слуха хватало и зренья хватало,Но просто не верило слуху, и зренью,И собственным мыслям моё поколенье.

Не слух и не зрение — с самого детстваНам вера как знанье досталась в наследство,Высокая вера в иные начала…О, как неохотно она умирала!Мы знали: до нас так мечтали другие.Но всё нам казалось, что мы — не такие,Что мы не подвластны ни року, ни быту,Что тайные карты нам веком открыты.

Когда-нибудь вспомнят без всякой печалиО людях, которые меры не знали.Как жили они и как их удивляло,Когда эта мера себя проявляла.И вы меня нынче поймёте едва ли,Но я б рассмеялся, когда б мне сказали,Что нечто помимо есть важное в мире,Что жизнь — это глубже, страшнее и шире.

Уходит со сцены моё поколеньеС тоскою — расплатой за те озаренья.Нам многое ясное не было видно,Но мне почему-то за это не стыдно.Мы видели мало, но значит немало,Каким нам туманом глаза застилало,С чего начиналось, чем бредило детство,Какие мы сны получили в наследство.

Летели тачанки, и кони храпели,И гордые песни казнимые пели,Хоть было обидно стоять, умирая,У самого входа, в преддверии рая.Ещё бы немного напора такого —И снято проклятие с рода людского.Последняя буря, последняя свалка —И в ней ни врага и ни друга не жалко.

Да! В этом, пожалуй что, мудрости нету,Но что же нам делать? Нам верилось в это!Мы были потом. Но мы к тем приобщались,Нам нравилось жить, о себе не печалясь.И так, о себе не печалясь, мы жили.Нам некогда было — мы к цели спешили.Построили много и всё претерпелиИ всё ж ни на шаг не приблизились к цели.А нас всё учили. Всё били и били!А мы всё глупили, хоть умными были.И всё понимали. И не понимали.И логику чувства собой подминали…Мы были разбиты. В Москве и в Мадриде.Но я благодарен печальной планидеЗа то, что мы так, а не иначе жили,На чём-то сгорели, зачем-то дружили.

На жизнь надвигается юность иная,Особых надежд ни на что не питая.Она по наследству не веру, не силу —Усталое знанье от нас получила.От наших пиров ей досталось похмелье.Она не прельстится немыслимой целью,И ей ничего теперь больше не надо —Ни нашего рая, ни нашего ада.

Разомкнутый круг замыкается сноваВ проклятие древнее рода людского.А впрочем, негладко, непросто, но вродеГода в колею понемножечку входят.И люди трезвеют и всё понимают,И логика место своё занимает,Но с юных годов соглашаются дети,Что Зло и Добро равноправны на свете.И так повторяют бестрепетно это,Что кажется, нас на Земле уже нету.

Но мы — существуем! Но мы — существуем!Подчас подыхаем, подчас торжествуем.Мы — опыт столетий, их горечь, их гуща,И нас не растопчешь — мы жизни присущи.

Мы брошены в годы как вечная сила,Чтоб Злу на планете препятствие было!Препятствие в том нетерпенье и страсти,В той тяге к добру, что приводит к несчастью.

Нас всё обмануло: и средства, и цели,Но правда всё то, что мы сердцем хотели.Пусть редко на деле оно удаётся,Но в песнях живёт оно и остаётся.Да! Зло развернётся… Но, честное слово,Наткнётся оно на препятствие снова,Схлестнётся… И наше с тобой нетерпеньеЕщё посетит не одно поколенье.Вновь будут неверными средства и цели,Вновь правдой — всё то, что мы сердцем хотели,Вновь логика чувствами будет подмята,И горькая будет за это расплата.И кто-то, измученный с самого детства,Усталое знанье получит в наследство.Вновь будут несхожи мечты и свершенья,Но будет трагедия значить — движенье.Есть Зло и Добро. И их бой — нескончаем.Мы место своё на Земле занимаем.

Конец века

Мы живём на земле —           нераздельной,                 усталой,                     израненной.Друг от друга страдая,           нуждаясь хоть в капле тепла.Я пишу не затем, чтоб свести               свои счёты с ГерманиейИ найти в ней причину          всемирного                вечного зла.

Всепрощение?       Нет.        Это слишком ещё не история.Это свежая рана,         что в душах поныне жива,В лагерях ещё целы          развалины крематориев,В Бабьем Яре       густая и жирная               всходит трава.

Утешайся!      Не мы это — немцы.              Минутку внимания!Это так,    только тут не отделаться               прозвищем «фриц»!Это было с такими, как мы,              рядом с нами,                   в Германии,Здесь,   на круглой планете,            где нету природных границ.Это всё — наша жизнь,           где корысть                прикрывают величием.Где все нации спорят:          земля не твоя,                  а моя.Да опомнитесь, люди!          Что значат                все ваши различияПеред общим различием             жизни и небытия!

На восставший Париж          наступают войска из Версаля.Коммунары дерутся,          но только их мало в строю…Вот стихает пальба.         Баррикады последние пали.Девятнадцатый век         погружается в старость свою…Свирепеют суды.         Что ж!            Парламент одобрит расстрелы.Рукоплещет — республика!             Всё теперь начистоту.Девятнадцатый век         ощущает развитью пределыИ стреляет по тем,          кто посмел перейти за черту…Но прийти в равновесие           вскорости всё обещает.Равновесие это       он больше не даст разболтать.Девятнадцатый век         с голубыми мечтами кончает…Он достиг своего.         Он о большем не хочет мечтать.Да, парламент и хартии —            к этому люди привыкли.И границы сословий —           от них уже нет ничего…Век достиг своего.          Почему ж своего не достиглиТе, кто двигал его,         защищал баррикады его?Все названия лгут.         И мечты не найдут примененья.Почему ж это так?         Где ж тернистый закончится                      путь?Или вправду история          сводится вся                к уравненью,Где меняется вид,         но вовек не меняется суть?Век мечтал об одном.          Получилось, как видно, другое.Но, не глядя на то,          утопая в уютном житье,Девятнадцатый век         одного только хочет —                     покоя,И глядит сквозь очки,          сидя в кресле,                  как добрый рантье…Любит он справедливость.            Но только не в натиске бурном.И сочувствует бедным.            Но всё-таки счастлив вполне…И ему представляется мир             аккуратным,                   культурным,А природа прирученной —            в людях самих и вовне…Словно это не в жизни,           а так,              в идиллической пьесе:Все дороги — аллеи,          иных не бывает путей…И рождается сказка         о добром              приличном Прогрессе —О присяжном слуге         и заботливом друге людей.Всюду правит Прогресс.           Все живут и разумно, и чисто.Как наука велит,         удобрения вносятся в грунт…Только бомбы зачем-то           швыряют в царей нигилисты.Ну да это в России.          Там вечно холера иль бунт.Там парламента нет.          И пока что вводить его рано.Азиатский народ…          Но настанут когда-нибудь дни —И прогресс просвещенья            захватит и дикие страны,И приятною жизнью         тогда заживут и они…Так освоенный мир         улыбается нежно и мило.Только время идёт.         И в какие очки ни смотри,Девятнадцатый век         оттесняют свирепые силыИ, ещё не раскрытые,          точат его изнутри…Ещё сладкий дурман          обвевает мозги человекаТолько страсти —        живут.           В них судьба.                 И её не унять.И жестокие правды         другого —              двадцатого векаПроступают уже —         хоть никто их не может понять…Ну не так чтоб никто —            разговоры про крах неминучийВходят в быт всё упорней,            но как ни ораторствуй тут,Всё же трудно представить,              какие                сбираются                    тучиНад цветущей Европой,            где творчество,                   право                    и труд.Как ещё уважается мысль,            воплощённая в слове…Что бы ни было в ней,          это «чистая область ума».Словно наше мышленье           не связано                с голосом крови,Словно в нём притаиться не может                звериность и тьма…Век свободы настал.          Будь свободным                 и в области быта.Будь свободен во всём!..             (Дым!               А вдруг от него                      угоришь?..)Доктор Фауст с любовницей             ездит на воды открыто,Маргариту любовник          на месяц увозит в Париж.Но от этих измен         вдруг не вспыхнут кровавые войны,Честь ничья не задета…           (при чём тут и что это — честь?).Это очень полезно,          разумно             и благопристойно.В этом есть просвещённость             и вместе естественность есть.Это — значит свобода.          (А может, тоска без исхода?)Это точные знанья.          (Гормоны бунтуют в крови.)Это дух исчезает        и рушатся связи —                  свобода!А искусство уходит         от смысла,              от форм,                  от любви…Только правда мгновенья.            Всё стало доступно и просто…Лишь дежурной улыбкой            глазам отвечают глаза.Только женщину вскрыли            жрецы полового вопроса.Только женственность сводят,              как сводят в Карпатах леса.Чтоб когда эта призрачность             всё же откроется чувству,А устроенность жизни          исчезнет в короткой борьбе,Чтоб нигде и ни в чём:            ни в семье,                 ни в любви,                       ни в искусстве —Человек не нашёл ни себя,             ни покоя себе.А пока что Прогресс.          Всё, что с ним, —                   человечно и свято.Все идеи — в почёте…           И — тоже идеям                   верны,Напрягая умы,       колесят по земле дипломаты…Самым чутким ушам          уже слышится смех сатаны.Он смеётся не зря.          Мы теперь это знаем, к несчастью.Дурь настолько окрепнет,             что разум предаст человек,Выражаться научно         научатся тёмные страсти…Но об этом не знает ещё            девятнадцатый век.Он уверен в себе.        Добродушно встречает он годы,Всем желая успеха         и в трубы Прогресса трубя…Добрый толстый рантье,           приручивший стихии природы!Что ты знаешь о них?          Ещё меньше ты знаешь —                     себя.

Всё о мёртвой воде.          А нельзя ли                про воду живую?Не у всех ведь душа          умиленья и страха                  полна.Социал-демократия         в ритме другом                 существует,Ибо поступь истории           чувствует только она.Есть научное зренье.           Его ей ничто не затмило.Будет братство рабочих,            придёт,                нищету истребя…А терзания духа —         агония старого мира.Пессимизм — это он.           Это он,             как он видит себя.Он уверен, что близится хаос…                Но ей-то понятно,Что не хаоса —       творческой бури               слышны голоса.Да! Ему это страшно.          Но ей это               только приятно —Это ветер истории          дует в её паруса.Но довольство вползает           в квартиры рабочих,                     как мебель.И во многих квартирах           в почётном углу на стенеДва портрета висят.          Оба «унзере»[11].                  Кайзер унд Бебель.Друг на друга глядят           и скучают вдвоём в тишине.Что ж!   Забавная глупость.             К ним буря ещё подберётся.Но терпенье!      К нему         непрерывно взывают вожди.Чем не райская жизнь?           Верить в цель…                   рваться к цели…                          бороться…А последний рывок         ощущать далеко впереди.Мирно движется век.           Происходят в рейхстаге дебаты,Уясняются истины,        жить без которых нельзя.И на месте законном           шумят             социал-демократы,Возраженья внося         и гармонию тоже внося……Это — времени дух.          Всё культурно.                 Пока —                     нетревожно…Где им взяться,       тревогам?             Устойчиво чист небосвод…Младший Либкнехт пугает войной.                Но война —                     невозможна.Как теперь воевать,          если есть на земле пулемёт?!Дипломаты скандалят.           Но вряд ли им хочется драться.Это бред.     А найдутся безумцы —                и то не беда.Социал-демократия —          воля рабочего братства —По природе своей         не допустит войны                   никогда.Это вера и смысл.         И по-прежнему лозунги                    броски.Но взрослеют вожди,          и глаза им не застит туман.Понимает всё явственней            нужды империи Носке.Государственный такт          проявляет Филипп Шейдеман.Это страсти кипят.         Незаметней они,                  и исконней,И хитрей, чем идеи…           Да, братство!                 Конечно!                     Но всё ж —Надо честно сказать —           у Германии мало колоний.По своей доброте         опоздала она на делёж.Доброта — это слабость немецкая.                Сколько — о Боже, —Неудач,    поражений,          стыда            натерпелись мы с ней…Между прочим,       рабочим           колонии выгодны тоже:Чем беднее страна,         тем живут они тоже бедней.Это стыдные мысли:          всемирно рабочее дело.Но такой нынче воздух —             попробуй прожить не дыша…Нет! Идеи всё те же.           Лишь помнить о них надоело,Словно жаждет разминки            забредшая в дебри душа.Словно хочется мыслить, как люди,                  уйти из-под властиСхем всеобщего счастья.             Упиться полётом минут.Нет! Идеи на месте…          Но ими не заняты страсти —Страсти жаждут свободы,            и жвачку они не жуют.Страсти жаждут свободы            и мысль побеждают упрямо.Пусть устои трещат,         но страшнее               банальность судьбы.Бога нет —     и пускай.         Раздеваются весело дамы.Футуристы вопят,        и кубисты рисуют кубы.Это «Я» проявляется.           «Я» без границы и цели.«Я» без формы и смысла.            Какое и в чём —                     всё равно.Нету взлёта — в паденье.            Любовь не даётся —                      в борделе.В воровстве и в художестве             выхода ищет оно.Жажда творчества…           Творчество…                  Творчества! —                       всем его мало.Будет битва за творчество —              так этой жаждой полны…Всюду творческий дух…            Чутко дремлют в штабах генералыИ, скучая без творчества,            ждут объявленья войны…Только ждать им недолго…             Обиды всё гуще теснятся…Есть ещё осторожность,           но страсти плотину прорвут…И тогда отдадут        все орудья             обиженных наций —Человеческой глупости           четырёхлетний салют.И тогда заорут.       И возникнут орущие братства:На Берлин!     На Париж!          В освежающий гром канонад…Кто оратор — спроси.          Всё смешалось.                  Нельзя разобраться.Декадент?     Монархист?          Либерал?              Социал-демократ?Все уставшие «Я» успокоились.               Все — патриоты.Сметены тупики.        Жизнь ясна,              и природа ясна.Необъятные личности          жаждут построиться в роты…Кто оратор? — спроси.          Всё равно.               Ни к чему имена.Он из братства орущих,           готовых под пули по знаку,Он в толпе растворён.          Но на время.                В назначенный срокПред таким же, как он,            человеком,                 идущим в атаку,Перед смертью своей          он окажется вновь                    одинок.Будет воздух синей, чем всегда,               будет небо бездонней,И, покуда совсем для него             этот свет не погас,Будет глупо звучать:          «У Германии мало колоний».И нелепо звучать —         «Незажившая рана — Эльзас».

……………………………………………………..………………………

Век культуры идёт.         Век свободы и доброго света.Власть гуманных идей,           о которой мечтали давно.И рантье надевает очки.           Он читает газету.«Фигаро» или «Форвертс» читает.                 Не всё ли равно?

Наивность