Последняя крестьянка - Валентина Гусева
Я сел на обочину, тупо смотрел на свое творение. В голове зашевелились строчки: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…». Почему нерукотворный? — подумалось мне — еще какой рукотворный!
«К нему не зарастет народная тропа…» — вспоминалось мне дальше стихотворение Пушкина. Да вот и тропинка, уходящая с дороги в лес, моим мусором прерванная. Все как у Пушкина, только наоборот, заключил я, сел в кабину и рванул с места.
Весь настрой хорошего дня был испорчен. Дома меня все раздражало. Жену упрекнул за медлительность с подачей ужина, за что-то накричал на дочку.
— Какие-то неприятности на работе? — попыталась понять меня жена.
— Оставьте меня в покое! — рявкнул я и, не посмотрев, как обычно, телевизор, отправился спать.
На следующий день, который был у меня выходным, я постарался успокоиться и держал себя в руках, работая в гараже. Но выброшенный мусор не выходил у меня из головы. Вечером я почему-то подошел к книжной полке, нашел томик Пушкина и прочитал стихотворение до конца.
— И долго буду тем любезен я народу… — съехидничал я в свой адрес, захлопывая книгу.
С тех пор это мусорное сооружение я стал называть памятником.
Дни до следующей поездки прошли в семье во взаимном молчании. Обиженная жена молча подавала на стол, подчеркнуто кратко отвечала на мои вопросы, а к вечеру вообще ушла к соседке.
Прошло два дня. На следующий день я снова поехал в Тверь. На предельной скорости проскочил это чертово место.
— Хотя, почему чертово? Это мое место! Место Чистякова Владимира. Так и надо указать его на карте. Только вот фамилию мне надо сменить. Грязновым назваться что ли, Дураковым, или Заср…цевым.
С такими размышлениями я доехал до Твери.
На обратном пути я взял пассажира, пожилого мужчину, моего земляка. Иногда я подвозил попутчиков, денег с них не брал, а за разговорами, особенно, если пассажир интересный попадался, время в пути проходило быстрее. И завел этот пассажир разговор о красотах местного края. Места мы действительно проезжали красивые. Березовые колки сменялись дремучим ельником, островерхие конуса елок красновато-охристыми массивами роскошных сосновых боров.
— Еще не все успели вырубить, — заметил мой пассажир, — ну, ничего, — с насмешливым оптимизмом успокоил он себя — скоро вырубят. Человек наступает на природу со всех сторон. Где вырубят, где нагадят. И незаметно перешел к больной для меня теме, к проблеме мусора.
— Во что превратились наши леса, продолжил он, — сплошные свалки. Что за люди, что за люди!? Руки бы оборвать этим людям! Ты посмотри, как загажены обочины, — обернулся он ко мне. — Бутылки, пакеты, колеса! Тебе не противно каждый раз на это смотреть!? А это же все дело рук вашего брата — шофера!
Мне уже порядком стал надоедать этот въедливый мужик. А ведь мы еще не доехали до «памятника». Я решил проскочить «мое место» на большой скорости, но мой попутчик, как назло, именно в этом месте попросил остановиться.
— Давай выйдем на пять минут, разомнем ноги.
Я выходить не стал. Пассажир продолжал разглагольствовать, приглашая и меня к беседе.
— Вот за этим осинником, — сказал он, — березовая роща, мое любимое грибное место. А в бору, — показал он подальше, — белых!.. Мешками сушили. А вот на этой стороне, — он перешел на «мою» сторону дороги, хотел продолжить и… осекся. Он увидел мой «памятник». Сверкали бутылки, победно смотрело на нас нахлобученное ведро, издевательски скалилась рваная пасть кирзового сапога.
— Кто их воспитал этих уродов, такое место испоганить! Поехали, Володя…
Какое-то время пассажир сокрушенно молчал, затем снова стал чехвостить «уродов». В выражениях он не стеснялся.
— Выбросить бы тебя у той же кучи, вот там бы и разглагольствовал, — мрачно подумал я. Мужик настолько разозлил меня, что при въезде в город я раздраженно потребовал с него плату. Мужчина удивился, но деньги отдал.
— Нервы сдавать стали, — подумал я, захлопывая дверцу кабины — зачем хорошего человека обидел?
Домой я приехал опять злой.
Ночью не спалось. Не выходил из головы мой попутчик. Боль его души за наплевательское отношение к природе как то задевала меня, не давала покоя.
Рано утром, пока все спали, я завел КАМАЗ и поехал убирать мусор. Настроение было великолепное, на душе легко, я ехал и мурлыкал свою любимую песенку.
Но, еще не доехав несколько метров до места, заподозрил что-то неладное. Остановился и обомлел. Где же мои бутылки, тряпки и сапоги? На месте моей кучки высилась гора каких-то непонятных отходов.
Выйдя из машины, я все понял. Вероятно, вечером приехал самосвал и вывалил здесь сгнившие в каком-то овощном складе фрукты и овощи. Разбитые арбузы, сгнившие помидоры, капуста, свекла и еще какое-то месиво, вывалившись из разломанных ящиков и развалившихся коробок, образовали огромную дурно пахнущую кучу. А вокруг уже жужжали мухи, слепни, пчелы.
Я обошел вокруг этой горы, сел на обочину, покурил и… поехал домой… Наверное, ехал я с идиотской ухмылкой, осваиваясь с новым вариантом моего памятника.
Ночью проснулся от кошмара. Снилось мне, как я пытался выбраться из бесконечного мусорного лабиринта. Я взбирался на горы мусора, всматривался в горизонт в поисках своего города, по шею проваливался в омерзительные отходы, выкарабкивался из них. Снова проваливался… А кругом дымились костры, у которых спокойно сидели люди и пекли картошку. Только от костров пахло не печеной картошкой, а удушливой гарью горящего мусора. «Где город, где город? — с отчаянием взывал я к людям.
Город под тобой. Уже давно. — спокойно отвечали мне люди.
— Нет! — с ужасом кричал я.
Проснувшись, продолжал ощущать запах гари. Вспомнил, что с вечера не закрыл окно. Пахло горящей за рекой городской свалкой.
Я вышел во двор. Было еще очень рано. Привычно спал в диоксиновом чаду мой город…
Через несколько дней я опять ехал в Тверь.
Так и пошло. Я не мог равнодушно проехать мимо загаженной полянки. Настроение мое портилось, я стал раздражительным. От этого страдали жена и дочь. Они не могли понять, что со мной происходит, а я почему-то не мог рассказать им об этом. И еще у меня появилась одна черта. Я стал очень нетерпимо относиться к любому проявлению грязи в городе, на дороге, в лесу, где бы то ни было. Груды мусора на лесных дорогах, брошенная бутылка в парке, окурок приводили меня в бешенство. От этого страдала семья. Однажды я устроил родным грандиозный скандал по поводу выброшенного дочерью огрызка яблока на парковый газон. Я не только заставил дочь подобрать огрызок, но не пустил ее вместе с матерью в машину и
